Последние ратники. Бросок волка - Антон Николаевич Скрипец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цветные зеленые пятна в обрамлении грязных потеков понемногу принимали очертания травы, земли и рукавов рясы, оказавшихся прямо перед носом. Одежда была измазана чем-то бурым.
Яков вяло пошевелил руками-ногами, желая убедиться, не сломал ли себе чего-нибудь. Судя по всему, посчастливилось остаться целым.
— Гляди, шевелится, — раздался сверху не то удивленный, не то раздосадованный голос.
— Ты всё ещё здесь!? — возопил возмущенно Сыч. — Быстро вниз! Да куда ж ты побежал, валенок тупоголовый?!
— Счас догоним, не боись. По лестнице, и …
— По какой лестнице?! В окно прыгай!
«Монашек» вскочил и что есть духу припустил вдоль улицы. Его преследователи наверняка в вопросах погонь и прочей беготни — люди гораздо более опытные, а потому отдавать им с таким трудом выгаданное время было глупо. Но когда поравнялся с углом шаткого тына, под которым еще совсем недавно проснулся, не смог совладать слюбопытством. Перед тем, как свернуть в переулок, бросил мимолетный взгляд назад.
Квадратный подельник Сыча, охая и кряхтя, подымался на ноги с земли. Левой рукой держался за поясницу, правой рассеянно шарил у голенища сапога. Что у него там припрятано, догадаться было не сложно. Сам бородач решился на этот полет, или помогла дружеская рука, послушник так и не понял. Потому что его вниманием завладело новое действующее в этой картине лицо.
Сыч.
Когда темное нечто, распрямившись в воздухе, гулко топнуло обеими ногами по двускатной крыше крыльца, оттолкнулось от нее и с шумным выдохом приземлилось на землю, черноризец понял — Сыч тоже решил не тратить время на дурацкую беготню по лестнице.
Вот тут-то и стоило бы припустить во все лопатки. Момент, когда ни один из подельников не увидел бы, в какую подворотню он прыснул, подвернулся как нельзя более удобный. Но в делах спасения своего бренного тела от рук душегубов Яков мастаком не был. Не удивительно, что в самый ответственный момент — растерялся.
И вот в таком глупом положении, с разинутым ртом, глазами по блюдцу и в какой-то совершенно нелепой изогнутой позе увидел его Сыч. Когда он разогнулся, поймал яшкин взгляд, вцепился в него, как собака в ногу, хищно улыбнулся и сделал шаг в сторону послушника, из того будто все кости разом вынули. Хотя, казалось, уж к чувству страха этой нескончаемо длинной ночью уже можно было и привыкнуть. Отмер он лишь тогда, когда его внимание привлекло едва заметное движение правой руки рецедивиста. Тот коротко шевельнул пальцами, крутнув между ними тесак. Нехитрое зрелище вмиг привело в чувство — о том, зачем Сычу понадобился этот свинокол, можно было спросить у того несчастного, который сейчас валялся на полу трактира. И Яков, наконец, бросился наутек. Но не в переулок, откуда они с княжьим гриднем вышли к этому злосчастному кабаку, а в сторону плетня, за которым примостился дремлющий стан заезжих торговцев. Почему именно туда понесли ноги — поди знай. Останавливаться, рассусоливать как теперь быть, времени не осталось. Была дорога, стремительно мелькающая в неверном ночном свете где-то под ногами, собственно ноги, которые могли бы шевелиться и быстрее, не повисни на них пудовыми гирями ужас, и два хищника, упрямо пыхтящих уже совсем близко.
Инстинкт самосохранения донес до заветной ограды становища. Там были люди, а убивать служителя хотя бы и заморского бога на их глазах даже самый мерзостный разбойник вряд ли отважится. Ноги отчаянно спотыкались, заплетались, но все же сумели сделать последние три шага до низкой оградки, а у уже у неё обессилено подломились. Благо, верхнюю часть тела Яшка успел перегнуть через плетень. О землю брякнулся, как неловко сброшенный с телеги мешок: с точно таким же глухим звуком и даже с таким же результатом — на чьи-то ноги. Их хозяин мгновенно вскинулся ото сна, а первыми его словами стала совсем не хвала Господу за дарованное таинство пробуждения.
— Какая собака тут по ногам топчется!
Вокруг гаснущего костра, еще поигрывающего в темноте тлеющими рдяными угольками, началось шевеление. Одних вскрик разбудил и они, недовольно ворча, приподнимались полюбопытствовать в чем дело. Но увидев, что их барахлишку эта возня ничем не грозит, ложились обратно. Иные просто перевернулись на другой бок.
Но Яшкин новый знакомец, которому послушник так неловко отдавил ноги, не принадлежал ни к тем, ни к другим. При ближайшем рассмотрении им оказался немолодой мужичонка, которому уже чисто по возрасту полагалось плохо спать и быть ворчливым. Зубов порядком не доставало, потому что речь была не просто по-стариковски гнусавой, но и изрядно шепелявой. Зато рука, ухватисто вцепившаяся в локоть, оказалась на удивление сильной.
— Ты что это тут шляешься среди ночи? Умыкнуть что удумал?!
Объясниться как следует не успел. Подняв веер разлетевшихся искр, прямо посреди прогоревшего костерка возник Сыч.
Пока послушник ужасался и, следуя какому-то животному инстинкту, неосознанно крестился, дед выпустил яшкину руку и, подозрительно косясь на движение руки черноризца, даже немного от него отодвинулся. Мало ли, что за фигой этот черный колдун тычет во все стороны. На Сыча просыпающиеся вокруг мужички тоже смотрели не особенно приветливо. Но он опередил все вопросы.
— Этот, — он ткнул своим здоровенным пальцем в сторону Яшки, будто пригвоздив того к земле, — конокрад.
Грамотей из будущего даже опешил от такого навета. Уж кем только его в жизни не называли, но чтобы лошадиным вором?!
— Что удумал, гад!
— Да я ему щас!..
— Мы забираем его, — как боевой рог, перекрыв разноголосицу скоморошьих дуделок, протрубил Сыч. — Есть княжья правда, пусть по ней он и отвечает.
— Пусти! — заголосил монашек, когда лысый душегуб впился своей лапищей под правую руку, а его квадратный подельник с другой стороны вцепился в левую. — Этого не должно быть! Вы все — давно умерли! Что вы ко мне своими грязными паклями лезете …
Договорить не позволил удар стенобитного орудия в живот. От невыносимой резкой боли желудок монашка вывернулся наизнанку, обрызгав своим содержимым и без того чем только не измызганную рясу.
Оказалось, на церковном подворье Никодим его ещё жалел.
Впрочем, сознание благодушно померкло чуть раньше, и характер загрязнения своей одежды он уже не увидел. Как не услышал и голосов людей за спиной, которые после неприятного, но скоротечного ночного происшествия снова укладывались спать.
— Развели татей, честным людям продохнуть негде.
— Да не скажи. Бдят люди-то княжьи, бдят. Эвон,
