(не)хорошая девочка (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Воскресенье катастрофически не задается, и Дягилев уже смотрит на предстоящий ему день с недовольством. Нет, у Вадима сегодня была какая-то встреча, но зная себя, особенно себя после оргий — он мудро назначил её почти на вечер. И вот сейчас ощущал, что ему совершенно нечем занять целых десять часов. Нет, если постараться — можно было занять работой. Работа была всегда. Но Вадим был бы хреновым управленцем, если бы позволял себе перерабатывать. Воскресенье числилось его выходным, и работал он по выходным не больше двух часов. Выходные предназначились для удовольствия, да. Но с этим сегодня имеются определенные проблемы.

То что можется — делать не хочется.

То что хочется— пока не возьмешь и нельзя.

И снова лезет на поверхность основной недостаток Вадима Дягилева — слова “нет” он категорически не принимает. Слышать — слышит, останавливаться не умеет. И то что Соня сбежала, не дав ему получить желаемое, не означает, что Вадим готов оставить её в покое. Это означает лишь, что ему нужно придумать что-то чуть более изощренное, чтобы добраться до своего сладкого приза. И, да, так было даже интереснее!

Вадим улыбается, задумчиво глядя перед собой.

Где-то там под теплым одеялом нежится его сладкая зайка, Соня Афанасьева. Безмятежная, спокойная, уверенная, что она уже убежала от Дягилева, что её пятой точке уже ничего не грозит.

Ничего, милая, спи крепче. Ты еще поймешь, что своим побегом сделала себе только хуже. Или слаще, с какой стороны посмотреть. В любом случае, охота на тебя только начинается!



11. Старый друг лучше новых двух

Беспробудным сном я дрыхну почти все воскресенье. И плевать мне, что сплю я на раскладушке, и плевать мне… Да на все мне наплевать сейчас. Раскладушка клевая, мягонькая, одеяло — теплое, а после того как ты примешь горячую ванну в шесть утра, чтобы отмочить от хождения босиком черные пятки, спится особенно прекрасно.

Маринка, душевная моя Маринка будить меня не стала. И допрашивать не стала. Маринка вообще восхитительной душевности персонаж. Впрочем… Есть подозрение, что ей было тупо не до меня. Она вернулась с ночной смены в такси. И все, что ей хотелось по окончании рабочей ночи — это спать. И больше вообще ничего.

А вот когда в пять часов вечера она поднимается, вот тогда-то мне и приходится просыпаться. Впрочем, я еще долго сражаюсь с неадекватным желанием проснуться, оставаясь в теплом плену одеяла. Хорошо ка-а-ак!..

— Сонька, подъем, а то кормить не буду, — раздается над головой командный голос Маринки.

— Переживу, — бурчу я, не разлепляя глаз. — Жрать вредно.

— Мятные шоколадки у меня тоже кончатся, если ты не встанешь, — ехидно припечатывает Маринка и сваливает на кухню. Змеища. Но она знает, чем меня пронять. Шоколад мне нужен. Сейчас — прям очень, учитывая вчерашнее количество нервяка.

Спала я в громадной футболке, акционной, Маринка привезла её из какого-то лагеря молодежного актива, куда приезжали из центра “Я — Донор”. На футболке — надпись “DONOR SAPIENS”, и полустершиеся картинки с эволюционным рядом человека.

Ну, да, не шелковая комбинация, но после вчерашнего я четыре раза из четырех предпочту именно вот такую вот футболку.

Мне вручают огромную чашку, мою любимую — глиняную, с лисой, крадущейся между деревьев. В чашке мятный чай.

Маринка колдует над сковородкой, пытаясь соорудить правильную глазунью. Поздний завтрак — тоже завтрак. Я ощущаю, что ужасно голодна на самом деле. Последний приём пищи у меня был аж сутки назад.

— Ну, рассказывай дорогая, — требовательно произносит Маринка, с шутливой угрозой указывая на меня столовым ножиком, которым она только что разбивала скорлупу. — Ты разве не замуж вышла вчера? Что-то тот мужик не очень-то походил на твоего Сереженьку. Или что, замуж вышла и все, сорвалась? Или дорвалась? Баринова не жалко, он же в своем отельчике все люстры рогами поотшибает.

Маринка ржет, да и я смеюсь тоже.

Рассказывать про мою эпичную первую брачную ночь не так уж сложно. Маринке — не сложно. Я знаю её довольно давно, она в нашей супер-пупер-школе училась по квоте для сирот. Училась она хорошо, и две девочки отличницы не смогли не подружиться. Мы были тогда ужасно малы, и разница в статусе нам была не очевидна, и она совершенно нам не мешала. Хотя, я знаю, это далеко не всем очевидно. Просто я не от мира сего. Вроде и “золотая девочка”, а на всю башку шандарахнутая, и сборник мифов Древней Греции мне поинтересней модного журнала будет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И в принципе, до последнего года мы дружили очень крепко, даже пошли вместе с ней на один юрфак, вместе бились над билетами к вступительным экзаменам, будто были даже не подружками, а сестрами. А вот с той поры, как я начала встречаться с Бариновым, между мной и Маринкой проступило отчуждение.

Сережа Маринке не нравился — потому что «какой-то он мутный, этот твой индюк».

Маринка не нравилась Сереже — потому что «почему у тебя подруга — чокнутый фрик?».

И папе моему Маринка вдруг перестала нравиться, и он начал намекать, что не очень-то рад привечать её в своем доме. Я не перестала с ней общаться, но в гости она сама перестала ходить. Задолбалась слушать замечания от моего отца. Отношения наши стали чуть менее теплыми, но не критично.

Маринка слушает меня, и выражение лица у неё такое, будто я ей доказываю что-то бредовое.

— Капец, конечно, — покачивает она головой, когда я объясняю про причину психоза Баринова. — Про аплазию девственной плевы этот кретин, конечно же, не слышал, да? И про то, что плева бывает эластичной и не рвется?

— Честно, я-то об этом не слышала, а Сережа… — бормочу я, ставя себе галочку погуглить эту аплазию. Да и к врачу бы сходить не помешает. Не понятно, можно ли как-то выявить вот эту вот "дефективность". Хотя даже если и да — меня прямо бесит мысль о том, чтобы выявленный факт использовать для доказательства своей невиновности. Докажу, что ни с кем на стороне не трахалась, а дальше что? Вернуться к "Серёже" в надежде на долго и счастливо?!

— Баринов, — Маринка брезгливо кривит губы. — Я тебе говорила, что он кретин? А ты “папе он нравится”. Блин, а жить-то с ним кому? Папе?

— Я точно не буду, — я замотала головой. — Спасибо, хватило острых ощущений.

— Да неужели? — Маринка насмешливо щурит реснички. — А папа тебя за это в угол не поставит?

— Зараза ты, Петрова, — хмуро бурчу я. — Он меня из дома выгнал. Мало?

— Дофига вообще-то, — Маринка снова раздраженно морщится. — Но откуда ты взяла того мужика вообще?

Рассказывать про Дягилева куда сложнее. В основном потому что, в отличие от рассказа про отца и Баринова — тут мои эмоции несколько другие. И я бы и хотела сказать, что нет никаких приятных воспоминаний, но… Это будет вранье, увы мне. Я надеялась, что пересплю и пройдет, а нет — не прошло.

Маринка ржет, слушая, как меня выводили из отеля, но хотя бы делает это безмолвно, закрыв лицо руками. Сучка, просто, а не лучшая подруга.

— А ведь ты на него запала, детка, — тянет Маринка ехидно. — Я ни разу не видела, чтобы ты вот так краснела, рассказывая о мужике.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не ерунди, — я пытаюсь выглядеть возмущенной таким предположением.

Вот только когда на ум почему-то лезут жаркие ладони, возмущение отыгрывать тяжело. Ноги сами поднимают меня со стула, подводят к кухонному окну. Хорошо на одиннадцатом этаже, усядешься на подоконник в одних только пижамных шортах, и никто не доканается. Выбрось Вадима Несторовича из головы, Соня, выбрось сейчас же! Да и больно ты ему нужна, он наверняка уже шпилит какую-нибудь другую "зайку". Или "киску". Боже, почему мне тошно от одной этой мысли вообще?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Запала, — безжалостно диагностирует меня Маринка, а потом уже с большим сочувствием переспрашивает. — Что, неужели он прям такой классный, раз даже у тебя ёкнуло?