Призмы - Ашер Лод

Мне, наверно, не удалось сохранить протокольный стиль Даниэли. А именно он передает весь ужас содеянного над евреями.

О советском протокольном перечне, куда вошли все народы, а мой не вошел, невозможно было не вспомнить, слушая радиоинтервью израильского историка Авигдора Шахама. Он положил двенадцать лет жизни, чтобы выяснить, верно ли общепринятое мнение, будто румынских евреев Катастрофа почти не коснулась. Шахам доискался-таки до маленькой пропажи: 690 тысяч уничтоженных румынских евреев, о которых забыли и о которых никто не знал, словно их никогда не было на свете.

Мало того, что 690 тысяч были забыты, так еще и в небытие они канули по-особому: эти 690 тысяч евреев — 300 тысяч из Бессарабии, 300 тысяч — из Трансильвании, 90 тысяч из Буковины — не были ни застрелены, ни отравлены, ни сожжены. Сначала румынские войсковые начальники выполнили приказ маршала Антонеску выкопать рвы вдоль сельских дорог в Трансистрии. Затем осенью и зимой по этим дорогам румынские конвоиры гоняли колонны евреев. Взад и вперед. Без еды. С наступлением темноты евреев загоняли в лес на ночлег близ очередного рва, а на рассвете приказывали оставшимся в живых тащить в ров не доживших до утра и выходить на дорогу строиться. Тех, кто и после всего уцелел, разогнали по брошенным хуторам и заперли в пустые коровники.

Из 690 тысяч евреев выжило 13 тысяч. Среди них был двенадцатилетний Авигдор Шахам. Теперь своим исследованием он поставил в Израиле памятник мертвым. Зная, что кроме него, еврея, никто их не вспомнит и не внесет в реестр.

Собаки, Брехт и гитара

По второй программе израильского радио транслируется с восьми до двенадцати утра — четыре часа подряд — радиожурнал. Передача выдержана в духе домашней беседы, и, соответственно, называется "У нас дома".

Мне уже как-то представился случай поговорить о новизне ощущения жизни в собственном доме. Я старался показать, как это ощущение сказывается на израильтянах, говорил о всеобщем отрицании любых форм официальщины и парадности, в том числе в одежде и поведении. Неслучайно в израильском лексиконе почти не встречаются такие слова, как "родина" и "отечество": в Израиле родина — это школа, военная служба, праздники и будни. Нет абстракций, есть конкретные вещи, общие для всех, кто вместе с вами сидел за партой, ходил на экскурсии, потел на учениях, изнывая на марше в противогазе под тяжестью санитарных носилок с условно раненным товарищем-здоровяком, терпел страх и видел смерть на войне. "Страна — это я!" — перефразировал бы французского короля каждый житель Израиля, если бы только согласился сформулировать свое ощущение страны.

Заголовок "У нас дома" в ином месте прозвучал бы как штамп из арсенала патриотического воспитания масс. В Израиле — это обещание не морочить голову отвлеченными рассуждениями. Слушатель выключит приемник, если с ним заговорят о том, что не представляет для него личного интереса, а в передаче на роль ведущего не подберут человека, который подкупит слушателя с первого же слова.

Не скажу, чтобы это всегда удавалось актерам израильского театра и кино. Иное дело израильская эстрада. Радиожурнал ведет Ривка Михаэли. Она чувствует себя как дома и на эстраде, и в стенах любой израильской квартиры, где звучит передача "У нас дома".

Михаэли так хорошо знакома израильтянам, что ее заочная аудитория не только слышит актрису, но и видит ее воочию, едва лишь в динамике раздается ее грудной хрипловатый голос. Гибкая, как шпага, фигура, завидная в возрасте без возраста. Обворожительная улыбка, в которой не участвуют умные, насмешливые глаза. Южный темперамент — актриса им управляет так, что выходцы из Франции и из Йемена в равной степени считают ее "своей". Михаэли не разочаровывает ни тех, ни других. Недавно она вела эстрадный концерт на вечере репатриантов из Грузии и по ходу выступления не забыла тонко намекнуть залу, что в ее жилах течет кровь грузинских евреев.

После такого намека ей пришлось долго пережидать овации.

Так или иначе, Ривка Михаэли воспринимается как своя еще до того, как выходит из-за кулис или садится к студийному микрофону. Кстати, она вполне может начать с громкой одышки и откровенного объяснения: проспала, едва успела к началу передачи. Было, не было — неважно: важно, что это "у нас дома", а дома можно и проспать. И работающий с Михаэли звукооператор может вставить в радиожурнал не ту пластинку. Возможно, это элементарный брак в работе. Но, если у нас дома на кухне может пригореть яичница, почему у нас дома на студии не может выскочить в эфир не та пластинка? Скрыть, умолчать? Напротив — обыграть и приправить моментальной шуткой. И

Михаэли молниеносно импровизирует. Такое, по крайней мере, создается впечатление, Михаэли разговаривает по радио, как заглянувшая к нам соседка: та ведь тоже не судачит по бумажке, приготовленной накануне.

Одна из страничек радиожурнала отведена выступлению Ханны Земер. Ханна Земер — главный редактор "Давара", партийной газеты израильских социал-демократов. О чем же говорит эта официальная дама с профилем римской императрицы, когда она садится за микрофон передачи "У нас дома"? Об истории сионистского движения? О насущных общественных задачах? Нет, "У нас дома" Земер рассуждает о погоде.

Слушателям не надо объяснять, что такое израильская жара — но как все-таки с ней бороться? Об этом стоит подумать вместе, а у Ханны есть свои наблюдения и рецепты. Лучше всего, говорит она, просто лечь и не шевелиться. Но такая роскошь, увы, недоступна ни скромному слушателю, ни горделивому редактору партийного официоза. Что же остается? Остается великая вещь — самовнушение! Мне сейчас жарко, пот течет, говорит Ханна Земер, а я внушаю себе, что не жарко. И она рассказывает, как ездила в Египет, в Александрию, и как там было сносно и даже приятно, невзирая на тридцать шесть градусов в тени. В Тель-Авиве убивает зависть к тем, кто прохлаждается в Нетании на пляже. А в Александрии Ханна постоянно напоминала себе, что она на самом прохладном египетском курорте, никакого сравнения с жарой, например, в Каире.

После Ханны Земер к микрофону садятся врач и психолог: странички, посвященные здоровью вашей семьи или воспитанию ваших детей. Перед началом радиожурнала Михаэли сообщает телефон студии и приглашает слушателей звонить с рассказами и вопросами. Звонки транслируются в эфир, так что вы слышите живой разговор, а не запись. Разговор не вырубят, как бы он ни повернулся, пусть резко, пусть смешно.

Чтобы критикнуть безумные нынешние цены на земельные участки, Михаэли выкопала из газет полувековой давности объявление о продаже земли и зачитывает его: тысяча пятьсот палестинских миль за участок на улице Бен-Иегуды. Михаэли вслух пересчитывает палестинские деньги на израильские. Слушайте, слушайте — в центре Тель-Авива можно было купить участок за сто пятьдесят лир!.. Раздается звонок. Вы слышите в трубке хрипы и сипы какого-то древнего старца: "Ошиблись, моя милая, — галантно обращается к Ривке старец, — тысяча пятьсот палестинских миль — это полторы лиры. Вот какие были времена!.."

Да, действительно. Но микрофоном уже завладел ученый ветеринар, который рассказывает вам, как быть с вашей собакой, случись ей отказаться в интересном положении. Это очень важная тема, учитывая количество собак и полную свободу передвижения. Огромные белокаменные доги возлежат в позах античных сенаторов и на буржуазной улице Дизенгофа и на пролетарском газоне израильского киббуца. Перевернув страничку догов, радиожурнал "У нас дома" может сразу оказаться на страничке Бертольда Брехта. Брехт будет пользоваться прочным успехом в Израиле, пока не кончатся войны и социальная несправедливость.

Встык с универсальным Брехтом идет пластинка самой израильской из израильских эстрадных певиц.

Не знаю, случайно или нет, в сценическом гриме Хавы Альберштейн есть нечто от маски клоуна — самого искреннего и доброго персонажа человеческой комедии. В концертах она выступает одна, без партнеров, без декораций, без ведущих и, не покидая сцены, поет два отделения, каждое по полтора часа. Все три часа аккомпанирует Хаве Альберштейн ее гитара.

Модные израильские эстрадные певцы и певицы, едва успев зарекомендовать себя дома, едут завоевывать мир. Не слыхал я о зарубежных гастролях Альберштейн и более того — не могу себе их представить; не могу вообразить вне Израиля не только самой Хавы, ее музыки и текста ее песен, но и такого массового отклика на эти песни.

По праздникам, кстати, — как и в дни общенационального траура — составители программ радио и телевидения почти автоматически включают в передачу ее пластинки и киноконцерты. На первый взгляд это неожиданно, потому что в ее репертуаре нет ни одной песни так называемого гражданского содержания. Она поет не о судьбах страны, а о судьбе человека — но что же, если не его судьба, есть судьба его страны?..