Кругом один обман (сборник) - Виктория Токарева

После соития, если можно так назвать, Метелкин поднялся и вышел из номера, мелькая бледным задом. Должно быть, отправился в туалет. Тата села на кровати. На улице стемнело, и она увидела свое отражение в окне. Высокая шея, молодые плечи, маленькие груди – красиво. Но что она здесь делает? Это была ее первая измена. В голове пронеслось: «Какой ужас».

Она не изменила мужу. Она просто отдала должное большому таланту. Метелкин дарит свой талант всему человечеству, значит, и человечество ему что-то должно. Тата заплатила за человечество. Она как бы и не виновата. И все же…

Больше она с Метелкиным не встречалась. И он вскоре умер как-то незаметно. Спился, должно быть.

Его быстро забыли. Он почти не остался в литературе. Прогорел, как факел, и потух бесславно. Непонятно, почему одних помнят, а других нет.

Тата и Сашка жили хорошо. Весело и дружно.

Мелкие измены только укрепляли семью. Нет никого прекраснее, чем немножко виноватая жена. Она становится легкой, сговорчивой, всепрощающей.

Приходили гости. Саша любил гостей. В основном это были товарищи по спортивной гребле с женами или подругами. Либо сослуживцы.

Чаще других заявлялись Лежанские – Слава и Галя. Галя, с низким лбом, практически без лба, с грубым крестьянским лицом и дурными манерами, не нравилась Тате. Тата называла ее «Лежанкина», хотя Галя была Лежанская.

Галя – детдомовская, откуда воспитание? Но у нее была замечательная черта: приходила в гости с пирогами, которые пекла собственноручно. Пироги – с мясом, с яблоками и с капустой – всегда были кстати, очень украшали стол и Галю, компенсируя ее недостатки.

Тата печь не умела, но зато умела смеяться. Ее смех – звонкий, заливистый, прозрачный, как родниковая вода, – звенел до потолка и вырывался в форточку. Люди внизу останавливались и поднимали голову. Где это так смеются? Кому это так хорошо? Под такой смех хотелось жить и любить.

Тата охотно смеялась по многим поводам. Жизнь всегда дает повод посмеяться. Исключение составляют несколько позиций: смерть, унижение, да и то…

Галя Лежанская считала, что смех без причины – признак дурачины. Она не позволяла себе хохотать в полный рот, а только усмехалась краешком губ. Строила из себя умную.

Детей у Лежанских не было. Галя объясняла это тем, что вначале надо выстроить карьеру, а потом уже заводить потомство. Рожать могут все – и кошки, и собаки, и даже куры. А вот написать кандидатскую диссертацию – удел избранных.

Тата пожимала плечами. Кому нужна эта диссертация? Кто ее будет читать? «Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный, безымянный…» Ради монаха корячиться. А тут – ребенок, такой родной, такой сладкий, в нем весь смысл жизни и даже смысл смерти. Бессмертие. После тебя он понесет в жизнь твои гены.

Тата подозревала, что Галя просто бесплодна, как огурец-пустоцвет. Вот и прячется за слова.

Короче, Тата и Галя не любили друг друга и терпели совместные застолья исключительно ради мужской дружбы. Саша и Слава дружили вплотную, им было интересно вместе. Было бы жестоко их растащить. И зачем?

Дни нанизывались один на другой. Для молодых жизнь двигалась медленно. В двадцать лет – человек молодой. Через десять лет (в тридцать) снова молодой. И в сорок молодой. Мало что меняется вокруг. А для стариков жизнь бежит стремительно. Маме Тане исполнилось семьдесят. Силы и интерес к жизни уходили. Как будто вернулась с бала и сказала: «Все!» И сняла с себя выходной наряд. Переоделась в ночную рубашку.

Мама Таня приняла решение: переписать дачу на свою дочь. Тата и так пользовалась дачей, но, получив в собственность, развернула бурную деятельность.

Чувство собственности – великое чувство. Большевики отшибали это чувство почти сто лет, проповедовали: общественное выше личного.

Как говорила Васса Железнова, «наше – это ничье. Мое!». «Мое» правит миром. Мой мужчина. Мой кошелек. Мой дом.

Тата страстно полюбила дачу – добротную, большую. Низ – кирпичный, верх – из бруса. Наверху три спальни, в дереве хорошо спать. Легче дышится.

На первом этаже Тата выровняла стены, покрасила их шведской эмульсионной краской, поменяла отопление. Развесила живопись. Получилась Швейцария, пять звезд.

Тата устремлялась на дачу каждые выходные и, входя в дом, тут же начинала отдыхать. С нее как будто стекала вся усталость, накопленная за неделю.

По вечерам зажигали камин и смотрели на огонь, как первобытные люди. Огонь завораживал. Так бы и сидели и смотрели.

Фуфа с родителями не ездил. Он уже вырос. Шестнадцать лет. С родителями ему было скучно, и он норовил приезжать среди недели с друзьями и подружками. После их посещений оставались горы немытой посуды, по которой шастали мыши-полевки. Противно, но ничего не поделаешь. Не скажешь ведь Фуфе: не будь молодым.

Тата надевала передник и приводила дом в порядок. Срабатывали гены мамы Тани. Как она могла проявить свою любовь к ребенку? Только смирением и безмолвным обслуживанием.

Фуфа видоизменился. Из беленького ребенка он превратился в темно-русого тинейджера. Круглое личико вытянулось и стало продолговатым. Нос выдвинулся вперед, но это хорошо. Тате нравились крупные носы на мужчинах. В детстве Фуфа был вылитый Саша, а теперь стал походить на мать. Но все это не имело никакого значения. Для Таты Фуфа был ее сын, неповторимый и единственный. И как бы он ни выглядел, что бы ни вытворял – все равно оставался светом в окне и смыслом жизни.

Тата обратила внимание: возле Филиппа постоянно присутствовала одноклассница Света – круглолицая, мелкоглазая.

– Почему она возле тебя топчется? – спросила Тата.

– А что? – не понял Филипп. – Тебе она не нравится?

– Жопа на спине, – неопределенно ответила Тата.

– Жопа на месте, – возразил Филипп.

Это значило: не лезь куда не просят.

По выходным приезжали Лежанские. Вместе жарили шашлыки.

Идиотка Галя все никак не могла развязаться с диссертацией. Сначала защитила кандидатскую, теперь корпела над докторской. А результат? Получать на двадцать рублей больше.

Фуфа окончил десятый класс, получил аттестат зрелости и стал отцом.

В результате дачных посещений Света забеременела и благополучно родила девочку.

Фуфа долго скрывал этот позорный факт, но все тайное стало явным.

Жениться Фуфа не захотел. Да и какой из него муж? Прозрачные слюни не обсохли.

Тата ждала скандала и санкций от пострадавшей стороны, но ничего такого не последовало. Родители Светы – молодые, сорокалетние врачи – удочерили внучку, куда деваться… У них получилось двое детей: Света семнадцати лет и новорожденная Ляля. Большая разница в возрасте никого не смущала. Новый ребенок скрепил семью. То, что вначале казалось катастрофой, а именно ранняя беременность Светы, вылилось в свет, и радость, и благодатный дождь. И в самом деле: что плохого может быть в ребенке?

Жизнь стояла в середине, как солнце в зените.

Тата по-прежнему смеялась, и это притягивало к ней людей. По-прежнему любила Филиппа и жила его интересами. Ничего не предвещало беды. Но… Все может перевернуться за одну минуту.

У Филиппа обнаружили рак крови. Эта болезнь имела две формы: скоротечную и долгоиграющую. Филиппу досталась вторая. Врач сказал, что течение болезни будет состоять из обострений и ремиссий. Исход неблагоприятный. Из клещей рака еще никто не выскакивал.

Тата оказалась перед раскрытым настежь окном, куда выпал ее мальчик. Лететь вниз он будет долго. Он будет парить, неуклонно приближаясь к смерти. И разобьется в конце концов.

Тата ушла с работы. Они переехали с сыном на дачу, на свежий воздух.

В глубине души Тата надеялась на благоприятный исход. Свежий воздух, правильное питание, ее энергия любви – все это может сотворить чудеса.

Тата перестала смеяться. Перестала выходить в люди, следить за театральными новинками. Гулять по дачному поселку предпочитала одна. Не хотела никого видеть и слышать. Все, что проистекало за пределами ее жизни, было совершенно неинтересно.

Люди сочувствовали ее горю, но Тата не верила в искренность произносимых слов. Посочувствовали, отошли и забыли.

Тата перестала справлять праздники. Какие праздники?

Филипп после школы поступил в сложный институт (МАИ), но завалил зачет и бросил.

Тата не настаивала. Институт трудный, большая нагрузка. А Филиппу надо выживать. Просто быть живым. Какая еще авиация?

Филипп слонялся по дачному поселку без дела. Начал попивать. Ходил по безлюдным аллеям – подвыпивший и праздный.

Дачники ехали на своих машинах и, глядя на Филиппа, говорили: «Это Филька Пуришкевич, праправнук Пуришкевича. Он скоро умрет». И проезжали мимо.

Саша появлялся только на выходные дни. Он работал в своем научно-исследовательском институте, что-то научно исследовал.

Приезжая на дачу, встречал Тату – хмурую, поседевшую. Лицо было буквально черным от постоянных дум.