Александра - наказание Господне - Мельникова Ирина Александровна

Во время обеда, устроенного командиром в честь гостей, князь с недоумением всматривался в отмытое личико ребенка, как такое поистине ангельское создание за три часа пребывания на палубе лишь благодаря бдительности экипажа не умудрилось натворить больше бед, чем «ревущие сороковые» и «бешеные пятидесятые» широты вместе взятые. Но настоящий шок испытали все офицеры, а их боевой и невозмутимый всегда командир чуть не подавился своим любимым борщом, когда в ответ на его любезное предложение немного подрасти и идти на «Мирный» в юнги этот чертенок с ясными голубыми глазами херувима, подпрыгнув от радости, издал жуткий боевой клич каннибалов с острова Новая Гвинея и повис на шее у Лазарева.

Графиня, встав со своего места, сняла ребенка с Михаила Петровича и тихим ласковым голосом произнесла единственную фразу, которая произвела на присутствующих в кают-компании впечатление удара корабля о рифы… Она сказала:

– Сашенька, девочки не могут служить юнгами на военных кораблях…

… Верменич, привалившись к стенке кареты, уже не хохотал, а, вытирая слезы большим носовым платком, еле слышно стонал:

– Ну, право же, наказание господне, самый настоящий мамелюк[19] в юбке! – Павел поднял покрасневшие глаза на друга, который с самым невозмутимым видом взирал на его потуги справиться с приступом смеха. – Так сколько, говоришь, ей в ту пору было? Лет семь, восемь? Сейчас, значит, в самом соку барышня! Давай поспорим, что никуда она от меня не денется. Я не я буду, если самое позднее к осени не укрощу эту строптивую графиню!

9

Карета слегка дернулась и опять покатила по тракту, мягко пружиня и покачиваясь. Саша, открыв глаза, зевнула и зябко поежилась. Вот уже и десятый день их путешествия миновал! Она выглянула в окно. Солнце скатывалось к горизонту прямо в мохнатые темно-серые тучи, наползающие с запада. Погода не баловала с самого начала пути. Весенние проливные дожди и непременная российская распутица вынуждали их часто останавливаться, отчего и лошади, и люди уставали безмерно и уже не чаяли оказаться дома, в родном имении.

От бесконечного покачивания и тряски к концу дня в глазах начинали мельтешить надоедливые черные мушки, к горлу подступала тошнота. И было величайшим счастьем очутиться вдруг в более-менее приличной гостинице или даже на постоялом дворе, где с грехом пополам удавалось добыть горячей воды, переодеться в чистое и на несколько часов почувствовать себя цивилизованным человеком.

Но сегодня, к всеобщей радости, дождь прошел стороной и им удалось проехать около восьмидесяти верст. Правда, с двухчасовым перерывом на почтовой станции, где крупнотелая хозяйка, на удивление опрятно одетая, накормила гостей невероятно вкусным супом из гусиных потрошков и сдобными пирогами с капустой. После обильного обеда путники заклевали носами и умудрились, несмотря на привычную тряску, подремать. Даже неугомонная Серафима, которой весна прибавила веснушек и жаркой рыжины в волосах, перестала без умолку тараторить, вертеться вьюном и высовываться в окно, а прикорнула на широком плече лакея Акима. Тот, по приказу графа Волоцкого, исполнял роль телохранителя его дочери и с этой целью был вооружен двумя кремневыми пистолетами времен суворовских кампаний.

Сию ответственную службу Аким нес поочередно со старшим братом Данилой, который совмещал ее с обязанностями второго форейтора. В данный момент он скакал на одной из сменных лошадей, присматривая одновременно и за ними, и за каретой с тыла. Эти предосторожности пришлось предпринять несколько дней назад, когда на постоялом дворе их предупредили, что в окрестностях орудует шайка беглых каторжников, грабящих всех без разбора, но питающих особый интерес к почтовым каретам и к таким, как у Саши, богатым экипажам. Поэтому и старались наши путешественники устроиться на ночлег до темноты. К тому же и попутчик, казачий хорунжий, следовавший с ними почти до полудня, тоже посоветовал избегать езды в сумерках.

Кучер старался вовсю, чтобы к ночи добраться до Курска. Оставалось не более десяти верст. Лошади, почувствовав скорый конец утомительного пути, как будто обрели второе дыхание: несли карету легко, точно после долгого ночного отдыха.

Когда они выехали из Петербурга, вдоль дороги еще лежали грязные сугробы мокрого ноздреватого снега. На проезжей части снег окончательно раскис, размесил глину, и она липким фонтаном летела из-под колес и копыт. К вечеру карета, упряжь, брюхо и ноги лошадей, одежда ездовых покрывались противной толстой коркой, которую лакеям приходилось каждый раз перед сном отскребывать и отмывать.

Мысли Саши, как и ее слуг, наперед кареты спешили в родное Волоцкое. Все соскучились по своим домашним и с нетерпением ждали Курска. После него до имения оставалось менее двухсот верст. По хорошей дороге да при сухой погоде и за два дня можно успеть!

Весна тем временем наступала семимильными шагами. По обочинам тракта сначала робко, но с каждым днем все отважнее зазеленела трава, покрылись невесомым зеленым кружевом ольха, ракиты и согретые солнечными лучами березовые и дубовые рощи. Вышли в дозор на поля толстые, важные грачи, засуетились около скворечников неугомонные скворцы, а сегодня поутру в сизой заречной дымке глуховато прокуковала кукушка.

Тощая крестьянская живность, сопровождаемая не менее тощими пастухами и собачонками, пыталась отыскать в космах прошлогодней травы что-нибудь съедобное. И, если им это удавалось, коровенки задирали головы, издавая утробный клич…

Саша вздохнула. В имении ее ждало множество дел. За долгую поездку она обдумала и распланировала все свои действия на будущее, вначале по ревизии земельных владений, а потом уже и по доскональному знакомству с остальным хозяйством. Это были первостепенные дела, а сколько намечено мелких, второстепенных. Со всей этой прорвой забот предстояло управиться до начала весеннего сева, иначе их будет прибавляться с каждым днем, это как снежный ком, который в конце концов ее задавит.

Но самое главное, эти невеселые мысли отвлекали ее от воспоминаний о событиях на последнем балу. Дорожные впечатления тоже помогали отвлечься. Наступал, однако, вечер, и девушка вновь оставалась наедине со своей памятью, а та воскрешала картинки из недавнего прошлого, являя образ человека, которого она, как ни старалась, не могла забыть.

Мысли сменяли друг друга, подобно веренице полосатых верстовых столбов. Никогда прежде Саша не была влюблена и свое нынешнее состояние едва бы посмела назвать влюбленностью. Но почему же так странно щемит сердце, и ощущение это усиливается с каждой верстой, удаляющей ее от столицы? Почему не покидает чувство безвозвратной потери чего-то важного, без которого невозможна дальнейшая жизнь?..

Дорога извивалась, поднималась на холмы и спускалась в ложбины, пересекала освободившиеся ото льда спокойные речушки, спешила сквозь прозрачные еще рощи… Вот показалась рассыпавшаяся по старой балке деревушка. Унылые пейзане на фоне серых изб, покосившиеся кресты на заброшенном кладбище, приземистая церковь на холме… Все эти приметы скудной сельской жизни появлялись и исчезали то в одном, то в другом сочетании – безрадостное зрелище, которое не оживит даже свежее дыхание весны.

Заходящее солнце высветило широкий деревянный мост, пересекавший глубокий овраг с ручьем на дне. Здесь встречались и разбегались на четыре стороны света несколько дорог. Сразу за мостом виднелась старая застава – квадратное массивное сооружение из крепких бревен. При заставе бывает приличный постоялый двор с трактиром. При желании тебе вскипятят воду, почистят обувь и одежду и даже ничего не украдут при этом. Путешественники заметили несколько конных экипажей, въезжавших во двор заставы, но Саша велела кучеру Терентию не останавливаться. В Курске, как она знала по прошлому посещению, есть несколько гостиниц с хорошими ресторациями.

Кучер озабоченно посмотрел на небо и, нахмурившись, заметил: