Чехов - Георгий Бердников

О чем рассказ? О черствости и бессердечии, о чудовищном эгоизме людей, казалось бы, не только беззлобных, но даже добродушных, в крайнем случае, беспечных. Именно таково отношение студента-медика Клочкова к своей сожительнице Анюте, безответному, добрейшему существу. Так же относились к ней и другие ее сожители, которые теперь уже "покончали курсы, вышли в люди, и, конечно, как порядочные люди, давно уже забыли ее. Один из них живет в Париже, два докторами, четвертый художник, а пятый даже, говорят, уже профессор". А ведь для каждого из них она была и сожительницей, и безответной работницей — прислугой "про все". Вот Клочкову нужно подзубрить строение грудной клетки, и он, оголив свою безотказную подругу, разрисовывает ее, посиневшую от холода, углем. Потребовалась натурщица соседу художнику, попросил одолжить часика на два, — пожалуйста. Надо идти к художнику, мерзнуть там. А завтра, судя по всему, и Клочкову она уже не будет нужна, и он отправит ее на все четыре стороны, отправит и никогда больше не вспомнит.

Что же, Чехов "тронул студиозов" в общем по тому же поводу, что и своих братьев. Разве не те же черты возмущали его в брате Александре, в его отношении к своим домочадцам?

Университетская студенческая среда дала Чехову обильнейший материал, к которому он будет обращаться на протяжении всего своего творческого пути. Однако этим роль университета в биографии Чехова не исчерпывается.

Несомненно мощное и всестороннее влияние на Чехова профессуры Московского университета и прежде всего его непосредственных учителей — профессоров медицинского факультета. В те годы этот факультет имел замечательное созвездие выдающихся ученых, научная работа которых была неотделима от большой просветительской и общественной деятельности. Это были люди талантливые, умевшие не только увлечь своим предметом на лекциях. Они делали нечто еще более важное — воспитывали глубокое уважение к науке.

В "Скучной истории" как об одном из крупнейших ученых упоминается о Бабухине. А. И. Бабухин — основатель московской школы гистологов — был разносторонним ученым, беспредельно преданным науке. Другой крупнейший ученый Московского университета тех лет, превосходный хирург-гинеколог В. Ф. Снегирев, писал о Бабухине: "Наука была его жизнью, и жизнь его была для науки. Ни на одну минуту нельзя было его представить себе вне науки. Он любил ее, и она отвечала ему, их жизнь была нераздельна". Научные труды Бабухина многое сделали для упрочения в России материалистического мировоззрения.

К числу таких же незаурядных специалистов принадлежал А. А. Остроумов, руководитель терапевтической госпитальной клиники, положивший в основу своей научной деятельности тщательное изучение больного, ратовавший не только за широкие научные знания, но и за строго индивидуальный подход к пациенту. Он также был блестящим лектором и много делал для развития у своих слушателей научного мышления. В 1897 году и самому Чехову довелось лежать в клинике своего учителя. Попал он к нему с тяжелым приступом кровохарканья.

В одном из своих писем Чехов сказал: "Из писателей предпочитаю Толстого, а из врачей — Захарьина". Г. А. Захарьин — еще одна звезда, звезда первой величины среди университетских наставников писателя. Учитель Остроумова, он по праву считался крупнейшим русским терапевтом и клиницистом конца XIX века. Захарьин — весьма колоритная фигура. О нем ходило множество анекдотов. Славился он и своей грубостью, и чудачеством, и неслыханно высокими гонорарами, которые брал со своих пациентов. Однако все это затмевала его слава непререкаемого авторитета по части диагностики и врачевания. "Он возьмет с Вас сто рублей, — писал Чехов Суворину, — но принесет Вам пользы minimum на тысячу. Советы его драгоценны". Лекции Захарьина были не только содержательны. Лектор завораживал своих слушателей умением дать исчерпывающий анализ самых трудных и сложных клинических случаев. Насколько это было интересно, можно судить по тому, что Чехов бывал на лекциях Захарьина и после окончания университета.

В числе учителей Чехова были и другие выдающиеся ученые — Ф. Ф. Эрисман, Н. В. Склифосовский, А. Я. Кожевников, Н. Ф. Филатов, С. С. Корсаков. Особо надо упомянуть о К. А. Тимирязеве — блестящем ученом и публицисте, неутомимом борце за материалистическое естествознание. Уже в начале девятисотых годов Чехов писал: "…Тимирязев, человек, которого… я очень уважаю и люблю". Антон Павлович внимательно следил за деятельностью Тимирязева и однажды оказался его соратником в борьбе против шарлатанов от науки. Тимирязев выступил со статьей "Пародия науки", в которой указывал на вопиющие безобразия, творившиеся на опытно-ботанической станции в Московском зоологическом саду. Чехов обратил внимание на эту его работу и вскоре выступил с фельетоном "Фокусники", в котором показал, может быть, еще более неприглядную картину профанации науки на примере зоологической станции. В 1891 году, направляя свою статью в газету, Чехов писал: "Тимирязев воюет с шарлатанской ботаникой, а я хочу сказать, что и зоология стоит ботаники".

К числу ученых, перед авторитетом которых Чехов преклонялся, относятся не только его учителя по университету. Он с глубочайшим уважением отзывается о Пирогове, Боткине, Мечникове, Кохе. Чехов буквально влюблен в Дарвина, увлечен его методом, на протяжении многих лет вновь и вновь обращается к его сочинениям. В 1886 году он пишет: "Читаю Дарвина. Какая роскошь! Я его ужасно люблю".

Студентом четвертого курса, будучи в то же время сотрудником многих журналов, автором множества рассказов, Чехов, однако, вынашивает тему большой научной работы. В апреле 1883 года он пишет Александру Павловичу: "Я разрабатываю теперь и в будущем разрабатывать буду один маленький вопрос: женский. Но, прежде всего, не смейся. Я ставлю его на естественную почву и сооружаю "Историю полового авторитета". Далее излагаются основные идеи будущей работы и делается предложение брату — принять участие в разработке темы.

"Маленький вопрос" — это, конечно, дань шутливому тону, принятому в переписке братьев. Нет, Чехов отлично понимает масштабы начинаемой работы, посвященной решению одной из сложнейших социальных проблем его времени.

Что примечательно в этом неосуществленном замысле? Смелость и широта постановки вопроса, дерзкая попытка противопоставить современным словопрениям "женских эмансипаторов-публицистов" и лженаучным рассуждениям "измерителей черепов" научную разработку вопроса с опорой на Дарвина, с использованием его приемов. "Мне ужасно нравятся эти приемы!" — признается тут же Антон Павлович.

Конечно же, Чехов заблуждался, думая, что социальную проблему можно решить, рассматривая ее как проблему естественноисторическую. Однако в этом своем заблуждении он был неодинок. Идеи социального дарвинизма получили в это время чрезвычайно широкое распространение во всем мире.