Юные годы - Арчибальд Кронин

— Кругленькая сумма, — сдавленно произнес папа.

— Очень даже, — согласился Адам. — Но мы могли бы получить гораздо больше.

Глядя на озадаченное лицо папы, он слегка улыбнулся и пояснил:

— Если бы мы продлили существующую страховку, а это я легко мог бы устроить, то сумма, которая была бы выплачена по достижении семидесяти пяти лет или в случае смерти, исчислялась бы вместе с процентами примерно в шестьсот фунтов.

— Шестьсот фунтов! — повторил, словно эхо, папа. — Но это значит, что сейчас мы ничего не получим!

Адам пожал плечами.

— Таковы условия. «Страховая компания Рока» — предприятие не менее надежное, чем государственный банк. Такая возможность не каждый день представляется. Что ты на это скажешь, мама?

У мамы был на редкость несчастный вид, пальцы ее нервно перебирали фартук.

— Я ведь уже говорила… неприятно мне наживаться на собственном отце… во всяком случае, таким способом…

— Ну что ты, мама. — Адам снисходительно улыбался. — Мы ведь давно уже все это обговорили. Он должен тебе за стол и за кров. К тому же давай вспомним историю страховки. Когда дедушка застраховался много лет назад, это была жалкая страховка старой компании «Кэсл» на пять шиллингов в месяц. И ты помнишь, что она была прекращена и похоронена вместе с компанией «Кэсл». Тем бы все и кончилось, если б я не вступил в «Компанию Рока» и не раскопал этого дела, а потом не уговорил мистера Мак-Келлара в порядке личной услуги засчитать ту старую сумму при новой страховке дедушки.

Мама вздохнула, но не сказала ни слова.

— А за продление страховки ты тоже потребуешь проценты? — настороженно спросил папа.

— Ну, конечно, — нимало не обидевшись, рассмеялся Адам. — Бизнес во всем мире одинаков.

Наступила пауза — папа думал, затем нерешительно проговорил:

— Ну хорошо… хорошо, Адам. Мы, пожалуй, продлим страховку.

Адам одобрительно кивнул.

— Очень разумно. — Он открыл саквояж, стоявший у его ног, и вынул оттуда сложенный документ. — Здесь написаны условия страховки. Я оставлю это тебе, мама. Пусть дедушка подпишет бумагу до семнадцатого.

— Да, Адам. — В голосе мамы по-прежнему чувствовался легкий упрек.

Хотя деловая сметка Адама и произвела на меня сильнейшее впечатление, суть разговора осталась для меня непонятной. Немного позже, когда папа ушел на работу и мы с Адамом остались наедине, у него нашлось время, хотя он и спешил на поезд, отбывавший в половине третьего, перекинуться словечком и со мной.

— Я надеюсь, ты проводишь меня на станцию, Роберт. — И он встал, ковыряя в зубах перышком; маленькие глазки его дружелюбно поблескивали. — Мне хотелось бы сделать тебе небольшой подарок. Так сказать, в память нашей первой встречи. Видишь это? — Из кошелечка, прикрепленного к часовой цепочке, он вынул полсоверена и, зажав монету между большим и указательным пальцами, поднес к самым моим глазам. — Денежка… совсем новенькая, прямо с Монетного двора… и штука, надо сказать, весьма полезная, что бы ни плели те, у кого этого презренного металла нет. Так вот, Роберт, не плохо еще с детства знать цену деньгам. Ты пойми меня правильно. Я не из скупердяев. Я люблю блага, которые могут дать деньги: есть самое вкусное, носить самое лучшее, останавливаться в наилучших гостиницах, пользоваться услугами других людей. Так я смотрю на жизнь. Можно смотреть на нее иначе… Взять хотя бы дедушку — ни фартинга за душой, живет где-то под крышей на хлебе с сыром, даже паршивый табак и тот получает из милости… — Внезапно оборвав сам себя, он взглянул на часы и так подкупающе улыбнулся, что я не мог не улыбнуться ему в ответ.

Дожидаясь его в передней, я обнаружил, что горячо одобряю его точку зрения на тяготы жизни и на роль, которую играют в ней деньги. И мне захотелось поскорее дожить до той минуты, когда я, набив карманы звонкой монетой, тоже войду в ресторан и высокомерно закажу подбежавшему официанту бифштекс. Я даже вздрогнул в радостном предвкушении подарка, который мне купит Адам на свои чудесные полсоверена.

— Ты не откажешься поднести мой саквояж? — небрежным тоном спросил меня Адам, пока мама помогала ему надевать пальто.

Горячо заверив его в своей готовности служить ему, я поднял саквояж, из которого выпирали какие-то предметы, вовсе не похожие ни на книги, ни на бумаги; он оказался тяжелее, чем я предполагал. Мама снова поцеловала Адама, и мы отправились на вокзал. Адам шел быстрым пружинистым шагом, а я, перебрасывая саквояж из одной руки в другую, чуть ли не бежал, чтобы не отстать от него.

— Ну, так какой же подарок ты хочешь, чтобы я тебе купил?

— Мне все равно, Адам, — задыхаясь, вежливо ответил я.

— Нет, нет, — настаивал Адам. — Это должно быть что-то такое, что тебе бы хотелось иметь, мой юный дружок.

Какая щедрость! Какое понимание! Я осмелел и сказал, чего бы мне хотелось. Городской пруд «порядком застыл»: он покрылся четырехдюймовым слоем крепкого льда, и по пути в школу и обратно я не раз останавливался поглазеть на конькобежцев — мне-то ведь не дано было вкусить такого счастья.

— Мне бы очень хотелось коньки, Адам. Они есть в витрине у Ленгланда на Главной улице.

— Ах, коньки! Ну, не знаю. Ты же не можешь кататься на коньках летом?

Хоть его слова и огорчили меня, я не мог не признать логичности его довода.

— Футбольный мяч был бы, пожалуй, лучше, — продолжал он. — Беда только, что тебе придется играть им с другими мальчиками. А они не станут его беречь: пропорют ногой, и он лопнет, или потеряют где-нибудь. Так что мячик фактически и принадлежать-то тебе не будет. Ну а что ты скажешь насчет перочинного ножа? — предложил Адам, раскланиваясь со знакомым, шедшим по противоположной стороне улицы. — Впрочем, нет, ты можешь порезаться. Это опасно. Давай подумаем о чем-нибудь еще.

Тяжелый саквояж оттянул мне все руки; я еле поспевал за Адамом, обливаясь потом и чуть не пригибаясь к самой земле.

— Я… я, право, ничего не могу придумать, Адам.

— Тогда вот что! — поразмыслив, воскликнул он. — И маме будет приятно, если я подарю тебе что-нибудь полезное. Да, пожалуй… — И он докончил радостной скороговоркой: — Нет, конечно, это как раз то, что нужно!

— Спасибо, Адам, большое спасибо. — Я думал только о том, как бы не умереть, пока дотащу его саквояж до станции.

Адам взглянул на часы.

— Осталось ровно две минуты. Живо, малыш. Да смотри, не тряси саквояж.

И он помчался вперед, а я потащился за ним по лестнице. Поезд уже стоял у платформы. Адам вскочил в вагон первого класса для курящих, схватил у меня саквояж, так что я даже всхлипнул от облегчения, и принялся рыться в нем. Затем он, высунулся из окошка и вложил в мои маленькие влажные ладони массивный литой календарь, блестящий, как мамина брошка; названия дней недели и числа перемещались в нем при помощи винтиков, а посредине было выгравировано:

«Страховая компания Рока „Semper Fidelis“».[5]

— Вот, — сказал Адам с таким видом, точно вручал мне все сокровища короны. — Разве не красиво?

— Очень. Спасибо, Адам! — запинаясь от удивления, ответил я.

Кондуктор дал свисток, и Адам уехал.

Я возвращался с вокзала, преисполненный благодарности к Адаму и в то же время слегка раздосадованный и ошарашенный своим приобретением, а также быстрой сменой событий за этот день. Придя домой, я сразу поднялся наверх и показал свой трофей дедушке, который молча, чудно приподняв брови, осмотрел его.

— Это ведь не золото, дедушка?

— Нет, — сказал он. — От Адама золота не дождешься, это может быть только медь.

Короткая пауза; я перечел надпись на календаре.

— Дедушка, а это имеет какое-нибудь отношение к твоей страховке?

Дедушка побагровел — он страшно рассердился и был явно возмущен и обижен. Он в ярости гаркнул:

— Никогда не смей говорить при мне об этом мошеннике, а не то я сверну тебе шею.

Воцарилось молчание. Дедушка встал чрезвычайно расстроенный и принялся ходить по комнате из угла в угол. Он был величественен в своем возмущении.

— Самое страшное в этом подарке… самое непростительное проявление высокомерия… это мелкая скаредность!

И сначала с горечью, потом с иронией, потом уже смягчаясь, он все снова и снова повторял это мудрое изречение. Наконец, словно желая сгладить впечатление от своей резкости, он повернулся ко мне; я сидел весь скрючившись.

— Ты хочешь кататься на коньках?

Сердце мое заныло.

— Но у меня же нет коньков, дедушка.

— Ну, ну, разве можно так легко сдаваться. Посмотрим, может быть, что-нибудь и придумаем.

Улучив минуту, когда путь был свободен, он спустился в погреб, помещавшийся за чуланчиком, и принес деревянный ящик, полный старых гвоздей и болтов; там же валялись дверные ручки и заржавевшие коньки; все это — поскольку ничто, повторяю, ничто никогда не выбрасывалось в «Ломонд Вью» — скопилось тут за многие годы. Дедушка уселся в свое кресло (тогда как я сидел в одних носках на полу) и, попыхивая трубкой, принялся с помощью ключа прилаживать самую маленькую пару коньков «Акме» к моим ботинкам. Огорчению моему не было границ: я видел, что у него ничего не получается. Но когда, казалось, всякая надежда была потеряна, дедушка вдруг обнаружил на самом дне ящика пару деревянных коньков, на которых каталась в детстве Кейт. Вот радость-то! Мы привинтили их к каблукам моих ботинок; выяснилось, что они мне в самую пору. Правда, у нас не нашлось ремней, чтобы прикрутить их, но у дедушки было сколько угодно крепких веревок, которые вполне могли заменить ремни. Он отвинтил коньки, я надел ботинки, и, радостные и оживленные, мы направились к пруду.