Золотые россыпи (Чекисты в Париже) - Владимир Винниченко

Почему же тогда эта мольба в глазах и пылающее лицо? Конечно, для разгадки всего этого существует очень простой способ: однажды вечером пригласить Ниночку с собой в театр, а потом повести ужинать в отдельный кабинет. Два-три бокала шампанского прояснят всё лучше любой гадалки.

Но Круку почему-то не хочется прибегать к этому способу. Почему-то ему становится муторно и пусто от самой мысли о последствиях.

А тем временем, как же разгадать эту загадку? Вот и сегодня Нина такая деловитая и озабоченная, словно не она вчера с восторгом и прекрасным грудным смехом рассказывала, как её подруга выиграла на бегах десять тысяч франков только потому, что не расслышала кличку лошади. И теперь так пытливо посматривает на него, заметив, что он почему-то озабочен и хмур. Даже носик не смеет попудрить. И голосок такой сдержанный и тихий.

— А это письмо. Прокоп Панасович. тоже печатать две копии?

Словно в этих копиях и заключена причина мрачности Прокопа Панасевича. Нет, тут. конечно, всё дело в страхе за свою должность. Патрон почему-то недоволен. Может, сю?

Да и откуда у какого-то Финкеля, который за деньги готов на тыяячу краж

у любого правительства, может взяться дочь, святая и богобоязненная? Наверняка она так же, как и её отец, знает, что он, Крук, «наворовал денег у правительства» и на эти деньги основал с американцами банк. И всё же бросает долгие взгляды, кокетничает, краснеет. А если б он совершил ещё большие преступления и основал ещё двадцать банков, она бы относилась к нему с ещё большим уважением и ещё «загадочнее» впивалась в него глазами.

Вдруг Круку приходит в голову интересная мысль. Ну-ка, проверим!

— Нина Наумовна, вы отправили письмо Кушниренко?

Нина быстро поворачивает стриженую тёмную головку и на мгновение, вспоминая, хмурит бровки.

— Отправила, Прокоп Панасович.

— Угу!… Жаль. Таким типам даже отвечать не следует: вор. Обокрал правительство, будучи послом: несколько десятков тысяч долларов. А теперь морочит всем голову, жалуясь, как он бедствует, и нарочно попрошайничает везде и всюду, чтобы поверили в его невиновность.

Нина со странным вниманием и как будто даже чуть испуганно смотрит на него. Словно потрясена: сам ведь точно такой же вор, а так отзывается о другом.

— Или вы, как сугубо деловой человек, придерживаетесь иной точки зрения: дело есть дело, и надо отвечать каждому. А?

— Я не знаю. Дела у него, кажется, никакого не было. Он только хотел одолжить у вас денег.

— Так, значит, вы полагаете, что не следовало ему отвечать?

Девчонка явно в замешательстве: сказать «не следовало» — подчеркнуть, что и с ним, Круком и патроном, разговаривать не о чём. Сказать «следует» — значит, продемонстрировать: для неё, что вор, что порядочный человек, — всё едино.

Но девчонка эта с характером: сердито хмурит брови и твёрдо смотрит в глаза.

— Я не могу решать за вас, Прокоп Панасович. И я не знаю этого человека.

И такая вся тугая, твёрдая. Тугие ножки, тугие руки, упругая молодая шея, упругий взгляд. Нет, в этой есть что-то своё.

— Ну, ладно. А если б вы знали наверняка, что он — вор, и он бы к вам обратился, как бы вы поступили? Ответили?

— Не знаю. Наверно, ответила бы.

— А как именно?

— Как-нибудь. Так, как вы ответили.

Нет, видно, ничего о нём не знает. Не может же она сказать, что поступила бы так же, как и тот, что сам украл.

— Ну, а если бы этот человек познакомился с вами и пригласил вас в театр, пошли бы?

Нина удивлённо смотрит на него.

— Я что-то не так сделала. Прокоп Панасович? Вы, пожалуйста, скажите мне, скажите прямо и откровенно, если чем-то недовольны.

Крук смеётся и смотрит на часы.

— Я очень вами доволен, Нина Наумовна. А этот разговор я завёл просто для того, чтобы немножечко вас развлечь. А то вы работаете сегодня слишком уж старательно. Ещё надорвётесь у меня на работе, и жених откажется взять вас в жёны.

— Мой жених?!!

Выше поднять брови просто невозможно.

— Откуда вы его взяли?! Кто?

Крук тоже невинно удивляется:

— У вас нет жениха?

Нина весело, по-детски смеётся.

— Это мне нравится! Зачем он мне сдался?

— Ну, как же зачем: любовь.

О, тут девчонка в своей стихии, как рыбка, брошенная в воду. Встряхнула головкой, как хвостиком, и поплыла легко, свободно, лукаво.

— А разве крайне необходимо сразу же произвести в женихи того, кого любишь?

— А как же иначе? Это же безнравственно: любить друг друга без благословения папы, мамы и общественного мнения.

Нина весело и независимо взмахивает хвостиком.

— Ф-фа! Это моё личное дело и никого не касается.

У Крука почему-то легко и приятно замирает сердце.

— Вот так обстоит дело? А как же он к этому отнесётся?

— Кто «он»?

Ох, скользкая, гибкая рыбёшка, так просто не поймаешь. Какой невинный и лукавый, и готовый к игре вид!

— Ну, кто! Тот, кого вы любите.

— А разве я сказала, что люблю?

— Разумеется, сказали.

— Не помню.

— Вот тебе и раз. А я помню.

И Крук не отводит взгляда от глаз Нины. Она умолкает и отворачивается к машинке. Поняла! А внизу щеки загорелся юный, нежный румянец.

У Крука непривычно бьётся сердце. Он снова смотрит на часы. Эх, сейчас должны быть Финкель и Терниченко — надо отпустить Ниночку.

— Нина Наумовна, к моему сожалению и к вашей радости, я должен отпустить вас на полчаса раньше. У меня небольшое, но важное заседание.

Нина не проявляет особенной радости.

— И письмо не нужно кончать?

— Закончим завтра. Пользуйтесь случаем и благодарите меня.

Нина слегка пожимает плечами: благодарить не за что.

— Вы, кажется, недовольны? Ах, так: он должен встретить вас только через полчаса. Бедняжка, действительно, что же вам теперь делать?

Нина серьёзно смотрит на Крука, аккуратно, молча складывает бумаги и прощается с господином директором.

— Может, позвонить, чтобы он вышел раньше? Пожалуйста, вот телефон.

— Ничего, я позвоню ему из почтового бюро, там удобнее.

— А! Тем лучше.

Нина почтительно кланяется господину директору и выходит из кабинета.

И ножки так упруго, твёрдо, уверенно ступают по мягкому ковру.

Крук обеими руками задумчиво ерошит волосы на висках. Почему же она как будто рассердилась? А может, так оно и есть, у неё свидание через полчаса? Почему же тогда этот румянец и молчание в ответ на его взгляд?

Что это за девушка? Любит наряды, шёлковые чулки, авто, драгоценности. Танцевать готова без отдыха. Всякие пикантные истории, кто чей любовник, кто чья содержанка, рассказывает с лёгкостью и непринуждённостью опытной куртизанки. Знает три европейских языка, литературу на этих языках, в курсе последнего крика в живописи, музыке, театре и даже теософии. А сама под его взглядом теряется, и щёки горят совершенно по-детски.

А если так, значит, он для неё не какой-то там директор и не вор. И. может, там, дома, она по-своему мечтает о нём и представляет его добрым, честным, достойным её девичьих мечтаний?

Круку становится грустно, и на душу его опускается непривычное тепло. Эх, взять бы да ликвидировать банк, оставить себе тысяч сто, всё остальное отдать на общественные дела и покончить раз навсегда с этим «воровством". Да купить клочок земли с домиком и поселиться с какой-нибудь молодой женщиной. Ну, хотя бы с Ниной, например.

Гм! С Ниной? С её любовью к шёлковым чулкам, дансингам, кофейням, кино, да на хутор, на огород?

В дверь стучат. Крук торопливо приглаживает волосы, берёт в руки перо и придвигает какую-то бумагу.

— Войдите!

Финкель и Терниченко. Крук кивает им.

— Садитесь, господа. Через минуту я к вашим услугам.

И с озабоченно важным видом пишет:

«Нинуся, Ниночка…»

Финкель и Терниченко, стараясь не шуметь, усаживаются в глубокие кожаные кресла, напоминающие большие макитры на ножках с отрезанными боками.

Крук ставит точку, перечитывает, прячет бумагу в стол и неторопливо подходит к гостям. — Дела, видно, идут неплохо, ибо в глазах тот самый блеск и оживление, когда он ворует или имеет дело с женщинами.

— Ну, господа, что сегодня новенького?

Особенно нового ничего. Сонька-чекистка решительно атакует Гунявого. Не накокаинившись, уже не появляется даже к завтраку. Но страшного в этом мало, можно вполне положиться на самого Гунявого. Ольга же Ивановна выше всякой критики. Тонкий психологический подход, мастерство работы необыкновенное. Гунявый благоговейно преклоняется перед нею, и достаточно Ольге Ивановне проявить к нему чуть больше внимания — конец, пропал человек, бери его со всеми потрохами.

— Так надо брать, господа. Чего же тянуть?

Финкель печально улыбается.

— Ну, и что будет? Кто же нам тогда найдёт его партнёра? Нет, с этой стороны всё подготовлено совершенно и пока что трогать ничего не нужно. Тут уж доверимся полностью Ольге Ивановне, она не выпустит. А вот с другой стороны подготовка не произведена вовсе, это так.