Аванпост - Енё Рейто

— Я тебе скажу, Голубь, коли ты интересуешься. Это тайна, но я скажу.

— Нет! — испуганно вскричал Голубь. — Если тайна, не интересуюсь и очень тебя прошу, ничего не говори…

— Но… лучше, если ты будешь знать…

— Нет, не лучше!

— Пройти туда… до сих пор считалось дерзкой затеей… Дороги нет… Через Мурзук это вздор, оттуда до Нигера еще никто не добирался… Они даже создали пост… Величайший скандал двадцатого века… Люди мрут как мухи и дорогой, и там… но им нужен путь до Гвинеи… Тимбукту слишком далеко на запад… неудобно… Уф… больше не могу…

Еще один солдат, шатаясь, подался из строя… Его тоже оставили ждать роту с напарником покрепче.

…Если бы старый добряк Латуре не зыркал то и дело так грозно в его сторону, он бы попробовал сыграть ребятам, вдруг поможет от усталости…

Хм… Он все-таки попробует… Ну что будет? Вот ведь почти все курят, а он молчит… Ну заорет, чтоб прекратил. В такой мелочи Голубь ему не откажет.

Печет солнце…

Уже шесть часов идут они по бесконечному желтому морю, как вдруг Латуре в изумлении вскидывает голову. Он слышит какой-то мелодичный, тихий, свистящий звук… Что это? Сейчас на последнем, самом трудном этапе смертельного марша, ибо ровно час отделял их от стоянки и отдыха… Что это?

Он обернулся.

Sacrebleu! [Проклятье! (фр.)] Желторотый пиликает на своей гармошке… И… громы небесные! Тащит на плече два ружья! Взял у студентика!… Нет, не надо ничего говорить… Если сделать замечание, то плохо будет только этому хлюпику, которому впору сидеть дома возле маминой юбки, а не служить в легионе… Пусть тащит чужое ружье, пусть, скоро он обрадуется, если будет стоять на ногах… Но как он в этой пыли и духоте еще может дудеть в свою гармошку?… Окончательно свихнулся и на втором переходе наверняка свалится… И прекрасно… Давай дуй…

И Голубь дул. Теперь уже совсем весело. За этот последний час никто не вышел из строя.

— Halte!… Fixe! A terre! [Стой!… Смирно! Ружья на землю! (фр.)]

Два часа отдыха.

Теперь они шли только впятером. Фельдфебель, Голубь, Малец (чье ружье нес Голубь), Надов, великан-туркестанец, который за день не произносил и двух слов, и врач из Австрии Минкус. Из положенных семи часов они отшагали четыре.

И Голубь играл на гармошке.

Потом вдруг перестал. Латуре обернулся, чтобы наконец-то увидеть, как он валится в изнеможении на песок, но вместо этого увидел, как Аренкур достает из мешка кусок холодной баранины, которая и в горячем-то виде была не Бог весть каким лакомством, и смачно вгрызается в нее.

Ну и тип! У привычного к пустыне старого фельдфебеля уже слегка заплетались ноги. А этот ухмыляется, ест, пиликает, тащит два ружья и выглядит так, словно он на курорте…

Ба— бах! Великан-туркестанец Надов повалился на землю, как столб. Минкус склонился над ним, чтобы послушать сердце, и сам, изящно перекувырнувшись, растянулся рядом.

— Рядовой!

Это относилось к студенту. Он пока держался на ногах, хотя синие губы его дрожали, а глаза закрывались.

— Натяните над больными палатку и ждите подразделение. Ружье взять!… Отряд! Внимание! А mon соmmandemant… En avant… marche! [За командиром… Вперед… марш! (фр.)]

Отряд, то есть Голубь, вытянувшись в струнку, трогается за фельдфебелем.

Через несколько шагов он начинает несмело наигрывать, но, видя, что Латуре не реагирует, наяривает изо всех сил.

Смеркалось, на потускневшем небе над пустыней вспыхнули первые бледные звезды, а отряд из двух человек все шел: впереди фельдфебель, с тремя по-рысьи торчащими усами, за ним Голубь с ружьем, не выпуская изо рта гармошку.

— Рядовой!

— Oui, mon chef!

— Когда вы привыкли к тропикам?

— За эти дни, mon chef!

— Не врите! Вы не первый раз в пустыне!

— Разрешите доложить, mon chef, я никогда не вру. Дурная привычка, mon chef.

Они шли дальше. Иногда вокруг них кружили гиены, бежали то впереди, то сзади, но близко не подступали… Некоторые вдруг принимались истошно выть, голосом, напоминающим хриплый истерический женский хохот…

Вдали показался слабый свет. Вон он, Мурзук.

Глава двенадцатая

Оазис Мурзук — жандарм пустыни. Здесь стоят гарнизоны спаги, сенегальских стрелков, войска Западной Сахары. Время от времени они совершают вылазки в пустыню, чтобы наводить страх на туарегов, берберов и рифов. К югу от Мурзука простирается великое ничто.

Но в Мурзуке проведено электричество, есть радиостанция, больница и дороги вымощены керамитом. Рота легионеров вступает в оазис между шеренгами спаги, играет полковой оркестр, и местные жители глазеют на усталых солдат.

Для маршевых подразделений в Мурзуке есть особая казарма. Сюда и направляют новоприбывших. Пыльные и измученные легионеры получают недостающие обмундирование и амуницию, затем следует врачебный осмотр и три дня полной свободы.

Сопровождающий роту конный отряд окружают спаги, отводят его в дальний конец оазиса и там, вбив колья, огораживают колючей проволокой. У проделанной для входа и выхода дыры ставят стражу — изолируют от регулярной армии. Но туземцы не в обиде: потягивают себе спокойно за проволокой гашиш и пекут лепешки. Перед входом расположился какой-то щуплый седобородый араб в бурнусе, который за несколько сантимов варит на жаровне кофе.

Легионеры с удивлением обнаруживают, что все вокруг обращаются с ними, словно с любимыми родственниками или тяжелобольными. Даже спаги, которые обыкновенно задирают нос, дарят им сигареты и сладости, угощают отличным кофе, и каждый может пить столько красного вина, сколько захочет.

— Не нравятся мне эти нежности, — сказал Пилот молчаливому Надову.

— Почему? — спросил дюжий туркестанец низким, как у контрабаса, голосом.

— Похоже, жалеют нас.

Толстый африканец в форме стрелка суданской армии дружески похлопал их по плечам.

— Вы куда, ребята?… Пошли, угощу кофе или чем-нибудь покрепче…

— Скажите, сержант, — спросил Пилот чернокожего Мафусаила, когда тот поставил перед ними кофе, — вы куда приписаны?

— К сектору «Б» хозяйственного отдела. Мы снабжаем вас бельем… И рубахами для арестантов.

— Ого! — раздался сзади оживленный голос. — Что я слышу? Дальше пойдем в арестантской одежде?

И через головы сидящих кружком солдат на землю, скрестив по-турецки ноги, плюхнулся Голубь.

— Разве вы не знаете, что сопровождаете арестантов? — удивился сержант.

— Дай солдатам столько кофе, сколько они пожелают, — произнес за их спинами капитан в голубой гусарской форме, верно, командир спаги. — Не вскакивайте, ребята, сидите спокойно и пейте, ешьте, в общем, отдыхайте…

Он дружески помахал им рукой и пошел дальше.

— У меня такое чувство, — сказал Голубь, — что здесь не военный лагерь, а какая-нибудь миссия, где трепетные сестры маскируются под капитанов.

Действительно, любезное обращение — не совсем то, чем капитаны спаги известны в пустыне.

— Вас теперь долго не будет, — сказал какой-то лысый чернобородый длинный араб. — Пойдете на дальний пост… в Ат-Тарир. В Мурзуке принято хорошо обращаться с теми, кто сменяют людей в Ат-Тарире.

— А что рассказывают вернувшиеся? Молчание.

Подошел Малец. Встал позади кружка, опершись на кол от заграждения. Улыбается и жует жвачку.

— Почему не говорите, что рассказывают? — беспокойно спросил Надов. — Если пополнение проходит через Мурзук, значит, снятые войска тоже здесь останавливаются.

Опять молчание, и Пилот не выдерживает.

— Да говорите же, черт вас побери! — в нетерпения кричит он. — Не нянчитесь с нами, как с младенцами, а лучше скажите, если нас в Ат-Тарире ждут неприятности, чтобы мы были готовы! Что рассказывали те, кто оттуда возвратился?

— В том-то и дело… — тихо сказал сержант-африканец.

— В чем?

— Что я еще ни разу не разговаривал ни с кем, кто бы вернулся из Ат-Тарира…

Стало совсем тихо.

— И что же… — немного хрипло спросил Минкус, облизнув губы и откашлявшись, — много рот прошло туда через Мурзук?

— Видите ли… этот аванпост существует всего полтора года… — уклончиво ответил лысый верзила.

— Прямо говори! — взревел Минкус. — Сколько рот прошло здесь на Ат-Тарир, с тех пор как вы служите в хозяйственном отделе?!

— Хм… Двенадцать…

Гнетущее чувство охватило небольшую компанию, расположившуюся под плотной, глянцевой пальмовой листвой…

— Значит… — протянул Надов, — сменили… двенадцать гарнизонов… и пополнение пошло… но оттуда… никто не вернулся…

И опять стало тихо. Только черные тучи мух с жужжанием кружили над оазисом…

— Где этот аванпост? — спросил Минкус.

— Да… точно этого никто не знает, — ответил долговязый. — Там, кроме армии, никто не бывал. Но, кажется, в той стороне, где начинаются тропические леса.

— Да это же замечательно! — ликующе воскликнул Голубь. — Там уже экватор! Мы потом сможем всем рассказывать, что повидали свет.