Час охотника (Исповедальня) - Джек Хиггинс

— Господи Боже, — воскликнул он по-русски, — это вы!

— Да, — ответил Качулейн на том же языке. — Мне искренне жаль, — произнес он и выстрелил второй жертве в голову. «Вальтер» только приглушенно гавкнул.

Он спрятал оружие, возвратился к мотоциклу, убрал подножку и уехал. Меньше чем через пять минут труп Уайта обнаружил шофер хлебовоза, ехавший в деревню. Он и его спутник со страхом приблизились к автомобилю. Шофер нагнулся к Уайту и услышал вдруг тихий стон, доносившийся из машины. Он тут же заглянул, внутрь.

— Боже мой, он еще жив! — крикнул он. — Жми в деревню, пусть пришлют «скорую» из хосписа!

Девлин вошел в приемный покой как раз в тот момент, когда туда привезли Левина.

— Сестра Анна-Мария в третьем отделении. Она сейчас спустится вниз, — сказал врач санитарной машины, обращаясь к молодой сестре в приемной.

Рядом с совершенно отрешенным видом стоял водитель хлебовоза, рукав у него был весь измазан кровью. Он все еще дрожал. Девлин прикурил сигарету и протянул ему.

— Что случилось?

— Понятия не имею. В двух милях отсюда на дороге мы нашли автомобиль. Мертвец лежал рядом, а этот был внутри на заднем сиденье. Убитого сейчас привезут.

Когда Девлин, исполненный ужасного предчувствия, повернулся лицом ко входу, в приемную внесли труп Билли Уайта, которого Девлин сразу же узнал. Из своей комнаты выбежала молодая дежурная сестра и стала осматривать Уайта. Девлин быстро подошел к носилкам, на которых лежал тихо стонавший Левин. Из ужасающей раны на голове текла кровь.

Девлин склонился над ним.

— Профессор Левин, вы меня понимаете?

Левин открыл глаза.

— Я — Лайам Девлин. Что произошло?

Левин разомкнул губы, пытаясь что-то сказать, потянулся и ухватился за воротник куртки Девлина.

— Я узнал его. Это Качулейн…

Глаза Левина закатились, он захрипел, и когда его рука уже ослабла, в зал влетела сестра Анна-Мария. Она оттолкнула Девлина в сторону, склонилась над раненым и нащупала пульс.

— Вы его знаете?

— Нет, — почти искренне ответил Девлин.

— Впрочем, это уже неважно, — сказала она. — Он мертв. При такой ране удивительно, что он не умер на месте, — резюмировала монахиня и пошла в комнату, куда отнесли Уайта.

Девлин же остался стоять рядом с Левиным, вспоминая то, что рассказал ему Фокс об этом старике, всю жизнь ждавшем побега на Запад. И вот как все кончилось. А затем в нем закипела злость из-за жгуче несправедливого черного юмора жизни, в которой возможно такое.

Не успел Гарри Фокс приехать на Кавендиш-сквер и снять плащ, как раздался телефонный звонок. Фергюсон поднял трубку, послушал, а потом прикрыл ее рукой.

— Это Лайам Девлин. Он говорит, что неподалеку от Килри совершено нападение на машину с их человеком и Левиным. Уайт скончался на месте. Левин — несколько позже, в хосписе Килри.

— Лайам успел с ним поговорить? — спросил Фокс.

— Да. Левин сказал, что это был Качулейн. Он узнал его.

Фокс бросил плащ на стоявший рядом стул.

— Вот этого я просто не понимаю, сэр.

— Я тоже, Гарри. — Фергюсон отнял ладонь от трубки. — Девлин, я перезвоню.

Он повернулся к камину и протянул руки к огню.

— Все это совершенно необъяснимо. Как он мог узнать? — спросил Фокс.

— Через источник в ИРА. Ведь у этих людей словесное недержание.

— Пусть так, сэр. Но что нам делать теперь?

— А еще важнее ответить на вопрос, как отловить Качулейна, — ответил Фергюсон. — Этот господин понемногу начинает меня раздражать.

— А что мы можем предпринять без Левина? Ведь он был единственным, кто навел бы на след.

— Вот тут вы ошибаетесь, Гарри. Вы забыли о Татьяне Ворониной, которая в данный момент на гастролях в Париже. Десять дней, четыре концерта. Так что могут возникнуть очень интересные варианты.

Примерно в это же самое время Гарри Кассен за своим рабочим столом в отделе печати дублинского Католического секретариата беседовал с монсеньером Халлораном, ответственным за работу с общественностью. Сидя в своем удобном кресле, Халлоран цедил:

— Ужасно, что столь значительное историческое событие, как визит папы в Англию, под угрозой срыва. Он был бы первым папой, посетившим Англию. Но теперь…

— Вы думаете, что все-таки последует отказ?

— В Риме продолжаются переговоры, но таково мое предчувствие. А что, у вас есть какая-то информация?

— Увы, — Кассен взял отпечатанный на машинке лист бумаги. — Это я получил из Лондона. Программа визита. Там ведут себя так, будто папа все-таки приедет. — Он пробежал глазами страницу. — Прибытие утром 28 мая в аэропорт Гатвик. Служба в Вестминстерском соборе в Лондоне. После обеда встреча с королевой в Букингемском дворце.

— А Кентерберийский собор?

— Перенесен на следующий день, на субботу. Рано утром встреча с представителями орденов в одном из лондонских колледжей. Присутствуют в основном монахи из закрытых орденов. Затем на вертолете в Кентербери с остановкой в Стокли Холл. Последняя поездка запланирована неофициально.

— В связи с чем?

— Стокли представляют собой один из наиболее значительных католических родов. Усадьба, на территории которой находится семейная часовня, перешла теперь под охрану государства. Там Его Святейшество и желает помолиться. Заключительным пунктом программы будет посещение Кентербери.

— Ну пока что все это только на бумаге, — заметил Халлоран.

Задребезжал телефон.

— Отдел печати, Кассен слушает. — Его лицо приняло серьезное выражение. — Могу ли я чем-то помочь? Хорошо, тогда увидимся позже.

— Что, проблемы? — спросил Халлоран.

— Это мои друг Лайам Девлин из Тринити-колледжа. Судя по всему, в деревне Килри была стрельба. В хоспис привезли двоих мужчин. Оба мертвы.

Халлоран перекрестился.

— Конечно же, убиты по политическим мотивам.

— Один из них был известен как член ИРА.

— Так вас вызывают? Поезжайте, если нужно.

— Уже нет нужды, — Кассен печально улыбнулся. — Этим двоим нужен теперь патологоанатом, а не священник, монсеньер.

— Естественно. Но тем не менее не хочу более вас задерживать.

Халлоран вышел. Кассен закурил, подошел к окну и посмотрел вниз на улицу. Потом вернулся, сел за письменный стол и снова принялся за работу.

Пол Черни жил непосредственно в Тринити-колледже, что было очень удобно, так как колледж, с точки зрения многих, является центром Дублина. Да и вообще весь этот необыкновенный город производил на него самое лучшее впечатление.

На Запад он перебежал по личному приказу Масловского — с генералом КГБ не поспоришь. В соответствии с планом он должен был попросить убежища в Ирландии. Его международная слава гарантировала, что один из университетов наверняка предложит место. Так и произошло. В результате у Черни появилось прекрасное прикрытие для того, чтобы стать резидентом Качулейна.

Первоначально, когда в Дублине еще не было советского посольства и приходилось работать через Лондон, это вызывало массу сложностей, но когда оно открылось, он получил прямую связь с Москвой через посольских сотрудников КГБ в Дублине.

Да, он провел здесь лучшие годы своей жизни. Дублин оказался прекрасным местом, почти раем, о котором он всегда мечтал, и он научился ценить духовную свободу города и его жителей. Именно об этом он размышлял, когда после обеда шел через Колледж-парк по направлению к реке.

На порядочном расстоянии за ним следовал Майкл Мерфи. Черни, не заметивший слежки, бодро шагал вдоль реки, пока не достиг набережной Ашера. Он вошел в довольно безвкусную викторианскую церковь из красного кирпича. Мерфи остановился снаружи и принялся вчитываться в буквы на облупившейся золотой табличке. Там было написано: «Матерь наша, Царица Небесная», а внизу расписание церковных служб. Исповеди по рабочим дням в час дня и пять вечера. Мерфи нажал на дверь и тоже вошел.

Церковь относилась к тому типу строений, какие богатые купцы возводили во времена расцвета гавани в девятнадцатом веке: с викторианскими витражами, многочисленными фонтанчиками и обычным запахом свечей и ладана. Перед двумя исповедальнями стояло человек шесть. В их числе находился и Черни.

— Ого! — удивленно пробормотал Мерфи. — Да никак на парня снизошла благодать Божья! — Он скрылся за одной из колонн и стал ждать, что будет дальше.

До Черни очередь дошла минут через пятнадцать — двадцать. Он вошел в кабинку, закрыл за собой дубовую дверь, сел и наклонил голову к решетке.

— Прости, святой отец, ибо я согрешил, — произнес он по-русски.

— Не ухмыляйся, Паша, — последовал ответ на том же языке из-за решетки. — Посмотрим, как ты будешь хохотать, услышав мою исповедь.

Когда Качулейн закончил рассказ, Черни спросил: