Любитель полыни - Танидзаки Дзюнъитиро

— Но когда любят, разве задаются вопросом о будущем? Если отношения серьёзны, мужчина уверен, что никогда не разлюбит.

— Это вопрос характера. Какими бы серьёзными ни были отношения, никто не может ручаться за будущее, даже человек с сильным характером, который всегда стоит на своём.

— На его месте я бы клялся в вечной любви, а потом будь что будет.

— А он думает, что легкомысленные обещания, наоборот, приведут его к сомнениям. У него такой характер, он этого опасается. Поэтому лучше всего, не давая друг другу никаких обещаний, жить настоящим и не связывать себя клятвами в вечной любви.

— Возможно, это так. Однако…

— Что?

— Время наслаждений проходит.

— Я знаю его характер, и я спокойна.

— Вы говорили об этом с Канамэ?

— Не говорила. Не было случая. Да и бесполезно.

— Но это безрассудно — разводиться, не имея никаких гарантий на будущее, — возвысил голос Таканацу.

Сдержав себя, он смотрел на Мисако, которая неподвижно сидела, положив руки на колени и беспрерывно мигая.

— Я и не предполагал, что дело обстоит таким образом. Извините меня, я считал, раз вы оставляете мужа, ваши отношения с Асо более серьёзны.

— Они серьёзны. Как бы то ни было, мне с мужем лучше разойтись.

— Но предварительно надо хорошенько подумать.

— Думай — не думай, всё одно. Если мы не муж и жена, мне невыносимо оставаться в этом доме.

Подняв плечи и понурив голову, она изо всех сил старалась сдержать слёзы, но сверкающая капля скатилась ей на колени.

8

Читая долгожданную книгу, Канамэ старался понять, что именно принесло арабским сказкам репутацию непристойных. У него в руках был первый том, от первой до тридцать четвёртой ночи, триста шестьдесят страниц в осьмушку листа, и требовалось время, чтобы отыскать интересующие его места. Много раз, привлечённый иллюстрациями, он начинал читать расположенный рядом текст, но содержание оказывалось самым безобидным.

Он искал в оглавлении: «Повесть о визире царя Юнона», «Рассказ о трёх яблоках», «Повесть о маклере-христианине», «Рассказ о молодом царе, владыке Чёрных островов»… Но как узнать, какая из этих сказок больше всего удовлетворит его любопытство? Это был выполненный Ричардом Бёртоном[47] полный английский перевод сказок «Тысячи и одной ночи», из которых до того времени были известны на европейских языках лишь избранные. Книга была издана по подписке членами клуба Бёртона ограниченным тиражом. Почти на каждой странице имелись обширные примечания, лингвистические, которые не представляли для Канамэ никакого интереса, и этнографические, объясняющие нравы и обычаи арабов. По некоторым из них можно было догадаться о содержании сказки. Примечания были такими:

«Большой, глубокий пупок считается не только красивым, но и признаком того, что ребёнок вырастет здоровым».

«Щель между передними зубами, но только в верхней челюсти, считается у арабов одним из признаков красоты, почему — непонятно, по-видимому, из любви ко всему необычайному, свойственной этому народу».

«Обычно цирюльник шаха — высокопоставленный чиновник. Это в высшей степени обоснованно, так как он держит в своих руках жизнь властелина. Некогда одна английская дама вышла замуж за такого индийского Фигаро и, когда узнала о профессии мужа, потеряла к нему всякий интерес».

«На Востоке в мусульманских странах молодым женщинам, замужним и незамужним, выходить одним на улицу запрещено. Полиция имеет право арестовать нарушающих этот закон. Это эффективное средство предотвратить тайные любовные сношения. Во время Крымской войны несколько сот английских, французских и итальянских офицеров были размещены в Константинополе, среди них многие хвастались любовными победами над турчанками, но я (Бёртон) думаю, что в действительности дамы были не турчанками, а гречанками, валашками, армянками или еврейками».

«Это место — единственный недостаток в прекрасном повествовании, изложенном прекрасным языком. Можно понять, что Лейна[48] порицали за то, что он включил его в свой перевод».

Канамэ насторожился. Он подумал, что наконец нашёл то, что искал, и стал читать дальше:

«Однако этот рассказ не более безнравствен, чем некоторые места в пьесах, написанных для нашей сцены в старое время (например, „Генрих V“ Шекспира), тем более что арабские рассказы не предназначались для чтения вслух в смешанном обществе мужчин и женщин».

Канамэ сразу же начал читать «Рассказ о носильщике и трёх девушках», к которому относилось это примечание, но едва он прочёл несколько строк, как из столовой послышались шаги и к нему вошёл Таканацу.

— Ты не отложишь «Тысячу и одну ночь»?

— А что случилось? — спросил Канамэ. Он и не подумал вставать и с сожалением опустил на колени раскрытую книгу.

— Я узнал кое-что неожиданное.

— Неожиданное?

Минуты три Таканацу молча ходил вокруг стола. Дым от сигары тянулся за ним, как полоса тумана.

— У Мисако нет никаких гарантий на будущее.

— Гарантий на будущее?

— Ты беспечен, а Мисако ещё более беспечна.

— Но, собственно говоря, в чём дело? Вдруг, ни с того ни с сего… Я ничего не могу понять.

— Асо ей не обещает, что будет любить её всегда. Он говорит, что в отношениях неизбежно наступает охлаждение, поэтому он не может давать обещаний. Мисако с этим соглашается.

— Хм… Некоторые мужчины действительно так считают.

Канамэ понял, что дальше читать невозможно, и поднялся с дивана.

— Я его лично не знаю и ничего сказать не могу. Но мне антипатичны мужчины, которые так говорят.

— А когда мерзавец, чтобы обмануть женщину, наобещает ей с три короба? Лучше уж ничего не обещать — это по крайней мере честно.

— Я такую честность не люблю. И это вовсе не честность. Это несерьёзное отношение.

— У тебя такой характер. Как бы люди ни любили друг друга, в какой-то момент наступает охлаждение. Невозможно вечно сохранять любовь неизменной, поэтому разумно не давать никаких обещаний. На месте Асо я, возможно, сказал бы то же самое.

— А как охлаждение, так сразу и развод?

— Одно дело — охлаждение, другое — развод. Муж и жена охладевают друг к другу, но остаётся привязанность. Это не любовь, но в большинстве случаев она и связывает супругов — ты так не думаешь?

— Если Асо — приличный человек, можно ни о чём не беспокоиться. Но если он потеряет к Мисако интерес и распрощается с ней, что тогда? Не имея никаких гарантий, она останется беспомощной.

— Вряд ли… он не мерзавец.

— Когда у них всё началось, ты обращался к частному сыщику, чтобы собрать о нём какие-то сведения?

— Не обращался.

— Но как-то пытался выяснить, что он за человек?

— Ничего я не выяснял. Терпеть этого не могу. Лишние хлопоты.

— Я поражаюсь таким людям, как ты! — вспылил Таканацу. — Ты говорил, что он приличный человек, и я не сомневался в том, что ты навёл справки. Такое твоё отношение совершенно безответственно. А если это сердцеед, если он обманет Мисако, что ты будешь делать?

— Слушая тебя, я начинаю немного беспокоиться, но, когда мы с Асо встретились, он произвёл на меня хорошее впечатление. Вдобавок я больше доверяю Мисако, чем Асо. Она не ребёнок, она в состоянии разобраться, какой он человек. Она мне сказала, что он — человек надёжный, вот я и не беспокоился.

— На Мисако нельзя полагаться. Женщины только кажутся умными, а посмотришь — дуры.

— Не говори так. Я по возможности стараюсь не думать о дурном исходе.

— Ты бросил такое дело на произвол судьбы! Странный ты человек! Нельзя разводиться, оставляя этот вопрос невыясненным.

— Собирать сведения надо было бы в начале, теперь уже поздно, — бросил через плечо Канамэ, как будто говорил о совершенно постороннем деле, и опять улёгся на диван.

На самом деле Канамэ не задавался вопросом, насколько горячо любили друг друга Асо и Мисако. Каким бы равнодушным муж ни был, для него неприятно вникать в подобные отношения. Иногда в нём просыпалось любопытство, но он старательно удерживался от каких-либо предположений. Связь Асо и Мисако началась приблизительно два года назад. Однажды, возвратившись из Осака, он увидел на веранде незнакомого мужчину, сидевшего напротив жены. «Асо-сан», — кратко представила его Мисако. Уже давно каждый из супругов пользовался полной свободой и вращался в собственном кругу, поэтому сверх сказанного никаких объяснений не требовалось. Мисако в то время от скуки решила улучшить свой французский, стала ездить в Кобэ, и, по её словам, там у неё появились друзья. Канамэ было известно только это. Он был совершенно безразличен к тому, что жена стала больше заботиться о своей внешности, каждый день у неё перед зеркалом появлялось всё больше туалетных принадлежностей. Впервые он обратил внимание на поведение жены приблизительно через год. Однажды вечером он услышал, как жена, спрятав лицо в ночное кимоно, еле слышно всхлипывает, и он долго, слушая её плач, смотрел в темноте в потолок. Жена рыдала ночью не впервые. Через год-два после замужества, когда он постепенно прекратил свои отношения с ней, он часто просыпался от её плача, безутешных жалоб женского сердца. Он понимал причину, и ему было её жалко, но, чувствуя, как далеки они друг от друга, не произносил ни слова в утешение. Он думал, что отныне всю жизнь будет каждую ночь слышать этот плач, и только от одного этого он хотел снова стать холостяком. К счастью, жена постепенно примирилась со своей участью, и с тех пор в течение нескольких лет больше не случалось, чтобы она рыдала ночью. И вдруг после долгого перерыва в тот вечер он вновь услышал её плач. Сначала он не поверил своим ушам. Он не понимал, почему она плачет. На что теперь она собирается жаловаться? Или всё это долгое время она терпеливо ждала, не проснётся ли у мужа сострадание к ней? И она больше не в силах ждать? Он с раздражением сказал про себя: «Что за глупая женщина!» — и, как в прошлом, хранил молчание. Но к его удивлению, она продолжала плакать каждую ночь, и он даже один раз прикрикнул: «Прекрати!» Воспользовавшись этим окриком как предлогом, Мисако заплакала в голос.