Ангел Спартака - Андрей Валентинов

~~ Привыкнешь, обезьянка! Здесь быстро привыкают, место такое. Вавилонское заклятие не действует, так что все поймешь, во всем разберешься. Ну пошли?

А я уже почти привыкла. То, что на ногах — «туфли», на плечах, поверх второй туники — «пальто». Но привыкнуть одно, а вот разобраться...

За дверью была осень — осень и грязь. Грязь я сразу заметила (слева и справа от дорожки, гравием покрытой), а вот насчет осени... Ни дерева, ни травинки, холодно только. Может, весна ранняя? Или... Или здесь, во сне, всегда так?

Возле ближайшего дома (странный же дом!) Учитель задержал шаг, оглянулся.

Подумал немного.

— Осваивайся, Папия Муцила. Вечером приходи в таберну, она тут единственная, не ошибешься. Я буду там. Здесь Меня называют Хэмфри. Не дождешься — приходи следующим вечером. Как Меня зовут, запомнила?

— Запомнила, Учитель. Хэмфри.

— Молодец! Сигареты выдать?

А может, все-таки приснилось? Даже сейчас не могу вспомнить, когда мы с Ним встретились. В первый вечер, во второй? Учитель оказался прав — времени было много, даже слишком. Или в том сне — в той чужой, не моей, жизни — просто очень быстро привыкают? К туфлям на ногах, к сигаретам, которые можно купить в таберне. То есть не в таберне, конечно, а баре — в баре «У Хэмфри». Учителя там знали, и знали очень хорошо...

— Господина Хэмфри еще нет!

Можно не пояснять — стол у стены пуст. И кресло пустует — Его кресло. За этим столом — место Учителя. Остальных туда только приглашают.

За обедом и за выпивкой тут не лежат, это я сообразила сразу. И пьют из рюмок, а не из чаш. Быстро слова запоминаются! Даже такие, как «автобус». Хорошо, что здесь не надо удивляться!

— Его еще нет...

Эхо, нимфа-Эхо. Не приглашала — сама села рядом, за мой столик. Высокая, черноволосая, в странном серебристом платье-тунике. А вот лицо... Не запоминается лицо.

Никак!

— Значит, ты — Его новенькая? Я бы убила тебя, девочка, но лучше пусть Он сделает это сам. А я лучше — пусть оставит в живых. Навсегда!

Хриплый голос, рюмка с чем-то темно-красным в руке. Нимфу-Эхо я уже знаю. Здесь все ее называют Лили, вечерами она поет прямо тут, в таберне. Одна из ее песен и называется «Лили». То есть не совсем так, но полностью я еще не запомнила.

— Меня Он оставил в живых, девочка! Вначале я просто не поняла, потом обрадовалась, а затем... Затем почувствовала, что это такое!

Не отвечаю. Что толку отвечать Эху? Чужому Эху, отзвуку голосов, которые давно отзвучали?

— Я тебе еще не рассказывала? Я всем рассказываю, это не тайна. Их было четверо — братья, Он — самый старший. Меня догнали над Красным морем. Четыре столба пламени — синий, розовый, белый. А впереди — зеленый, Его цвет... Никогда не видела полета ангелов? Нет ничего прекраснее, ничего страшнее.

Слова звучат тихо, еле различимо. Эхо, дальнее Эхо давно забытого, ушедшего навсегда.

— На берегу... На берегу они оделись плотью — и тогда я впервые увидела Его. Меня должны были убить, я ждала смерти, но думала только о Нем. И когда поняла, что остаюсь в живых, но буду не с Ним...

Не слушаю. Здесь, в громадной одноэтажной инсуле посреди грязного поля, лучше никого не слушать. Это я поняла сразу — даже раньше, чем сообразила, что такое автобус. Поняла и не стала ни о чем никому рассказывать.

Никто никого не слушает, зато говорят, говорят, говорят...

И не только говорят. Убивают тоже. Об этом я узнала час назад.

— Ты ничего не дождешься, девочка! Я ждала долго, я вышла замуж за Его брата, отказалась от клятвы, от мести. Не дождалась. Не дождусь. И ты не дождешься!

Молчу. Где-то не здесь, в неимоверной дали — Капуя Остров Батиата, мои друзья в мохнатых плащах, моя клятва, моя месть. Рассказать о таком? Не удивятся — просто не станут слушать.

...Но я ни от чего не откажусь, как эта Лили! Дождусь или сделаю все сама!

— Ты недолго продержишься, гордая девочка! Или сядешь в автобус, как все, или у тебя кончатся деньги и ты станешь продаваться за стакан шнапса. Трезвой тут не выжить!

Эхо становится совсем тихим, распадается шепотом, шелестом. Рюмка пуста. За Его столиком — тоже пусто. Ждать? Ждать!

Да, тут убивают — и продаются тоже. В одном из домов (в «бараке» по-здешнему) собираются женщины с пустыми глазами и такие же мужчины — с глазами мертвыми. Здесь не голодают — котел со скверной кашей на кухне всегда полон, но выпивку без денег не купишь. И просто продаются — от страха и безнадежности. Все равно придется сесть в автобус. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через год. Никто никого не торопит. Прав Учитель — времени здесь слишком много. Все равно не вьдержишь, шагнешь вперед, услыхав свое имя в бесконечном списке, который читают каждое утро. Шагнешь вперед, пройдешь к автобусу. А ходят они только в одну сторону — это я тоже поняла. Почти сразу.

— Готовься, девочка! Новеньким тут платят вдвое, сможешь пить коньяк. Недолго, правда, потом станешь за полпачки сигарет соглашаться. А лучше — сразу уезжай. Чем ты лучше всех остальных? Чем ты лучше меня?

Темноволосой уже нет, а Эхо слышится. И вновь не удивляюсь — похожее мне говорят здесь не в первый раз.

Потом, уже через много лет, я попыталась все это нарисовать — так же, как по приказу Спартака рисовала консульский лагерь. Не получалось. Только обрывки — дверь барака, невысокое ложе, сброшенное на пол одеяло, бледные лица тех, что толпились на площади, когда читались списки, пальцы Учителя, сжимавшие рюмку толстого стекла.

Разве можно нарисовать сон? Даже такой?

— Садись, Папия! Поближе! Сейчас принесут рюмки.

Пить мне не хочется, но я киваю. Киваю, достаю сигареты. Рядом вспыхивает огонек зажигалки.

Мы за Его столиком, за столом Хэмфри. Не одни — Учитель пришел вместе с кем-то высоким, худым. Лицо... Не разглядеть лица. Молодое — но виски седые.

— Знакомься: доктор Андрюс Виеншаукис. Вы с ним почти земляки.

Доктор Андрюс Виеншаукис чуть наклоняет голову. Кланяюсь в ответ. Хорошо, когда можно ничему не удивляться!

Рюмки, пузатая зеленая бутылка...

— Итак, доктор?

Кажется, Учитель позвал меня сюда именно из-за него. Из-за моего почти земляка — доктора Андрюса Виеншаукиса.

— Ты знаешь мой ответ, Хэмфри.

Пальцы Учителя сжимают толстое стекло. Лицо... Сейчас его так же трудно разглядеть, как и лицо гостя.

— Ты нарушил Закон, доктор Андрюс Виеншаукис. В очередной раз. Но теперь Я решил вмешаться.

— Вмешивайся.

Их голоса странно похожи — голос Учителя и этого, с седыми висками. Они вообще похожи. Не братья, но... Похожи!

— Закон один на всех, доктор Виеншаукис. Закон — превыше всего.

— Не выше Милости.

Оба говорят спокойно, не торопясь. Времени здесь много.

— Нет, доктор! Ты наслушался Моего брата, но он не может изменить в Законе и буквы. Даже Отец не может — это тот предел, который Он Сам Себе поставил. Я — хранитель и страж Закона, доктор Виеншаукис. Я не позволю чтобы его нарушали — даже ты и твои товарищи.

— Ты сам нарушаешь закон, Хэмфри. С первого дня — когда отказался поклониться по приказу Отца.

Далекий неясный спор внезапно становится понятнее Учитель говорил об этом! «Я тоже когда-то обиделся на обезьянку. И даже не стал ей кланяться». Выходит, Он не шутил?

— Неужели Мой брат не разъяснил тебе даже этого? Был приказ Отца, но был и есть Закон. Кланяться можно Творцу — но не творению. Закон выше приказа. Мои братья его нарушили, Я — исполнил!

Слова звучат негромко, уверенно, но я понимаю — это лишь разговор. Кажется, они беседуют о таком не впервые, и никто никого не переубедит.

— Мой брат и такие, как ты, называют это гордыней. А разве то, что вы подняли руку на Закон, не гордыня?

Новый Закон отменил Древний.

Спор тянется, тянется, никто никуда не спешит, и я не спешу. Моя жизнь, моя ненависть, мои друзья — все это не здесь, тут нет Рима, и родной земли тоже нет. Есть грязь, автобусы, ждущие на краю площади, полупустой бар, полупустая бутылка.

— Я пытался объяснить брату, доктор Виеншаукис. Он ничего не отменил — и ничего нового не принес. Он лишь позволил себе и другим нарушать то, что нарушать нельзя никому... Ты сейчас откуда, доктор? Берлин, группа «Красная капелла»? И, чтобы попасть туда, ты в очередной раз презрел Закон? Неужели помогать одному Зверю из Бездны против другого, такого же, — это завет Моего брата?

Впервые за весь разговор голос Учителя дрогнул. Пальцы вцепились в стекло. Гость даже не пошевелился.

— Мы спасали людей, Хэмфри. Ради спасения даже нескольких жизней стоит нарушить все законы мира!

— Угу.

Рюмка неслышно опустилась на скатерть. Ладонь сжалась в кулак.

— Узнаю... Доктор Андрюс Виеншаукис! Как страж Закона, стоящий позади трона Отца, обвиняю тебя в неоднократном возвращении в мир, что нарушает существующий порядок. Ты здесь не один, но обвинение будет предъявлено прежде всего тебе, ибо ты — Первый Посланник Моего брата. Не в Моей воле судить, но уличить тебя Я вправе.