Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом - Ханох Левин

Внутри у Ищеля все так и вскипело. «Вот стерва. Даже времени не дает подумать. Сразу скажи ей где. А ваше имя, — захотелось ему вдруг спросить, — оно часом не происходит от названия страны Румынии?» Но вместо этого неожиданно для себя он выпалил:

— В кафе.

И сам испугался того, что сказал. Вот. Он уже пообещал повести ее в кафе. Теперь придется на нее потратиться. А кто во всем виноват? Он сам, кто же еще? Он сам во всем и виноват. Впрочем, ладно. По крайней мере, дал ей ясно понять, чтобы на ресторан даже и не рассчитывала.

— А вы уже ужинали? — словно невзначай спросила Романецка, и в сердце Ищеля как будто вонзилась вязальная спица.

— Конечно, — моментально ответил он. И добавил: — Я ужинаю рано.

— А я поздно, — сказала Романецка.

— В котором часу? — поинтересовался Ищель.

— А сколько сейчас? — спросила Романецка.

— Без четверти восемь.

— Я ем в восемь, — сказала Романецка и после небольшой паузы уточнила: — Я вообще ем, главным образом, вечером.

«Н-да, — сказал себе Ищель, — с ней все ясно. И, смотрите-ка, даже не краснеет. Прямо-таки уверена, что через четверть часа ее накормят плотным ужином. И не какой-нибудь там чашечкой кофе с пирожным, нет! Сначала закажи ей чего-нибудь мясного, салат какой-нибудь, суп, потом на десерт — кофе, кусок торта… а может, даже и два куска…»

На душе у Ищеля стало совсем муторно. К горлу подкатил комок, и от злобы он чуть не заплакал. У него было такое ощущение, будто весь город смеется над его несчастьем. Славную ловушечку она ему подстроила, ничего не скажешь. В мозгу, визжа сиренами, проносились лихорадочные мысли о спасении. Как будто его голова заполнилась каретами «скорой помощи» и пожарными машинами.

И тут его осенило. Ну, конечно же, как он сразу об этом не подумал! Вот оно, решение проблемы!

Он положил руку ей на спину, посмотрел на нее увлажненными глазами и, стараясь придать своему голосу максимальную мягкость, шепнул:

— А может, лучше пойдем к вам?

Романецка посмотрела на него как-то искоса, опустила глаза, моргнула раз, другой — и выскользнула из-под его руки, всем своим благопристойным видом как бы говоря: «Нет уж, мой дорогой. Не на ту напал. Меня в первый же вечер в постель не затащишь. Может, я и некрасивая, да. Но у меня тоже есть свои принципы. Да и ты, прямо скажем, не настолько привлекателен, чтобы сразу же рухнули стены моей крепости, затрубили победные трубы и чтобы я, бездыханная, упала в твои объятия».

«О, Господи, — чуть не застонал Ищель, — теперь она еще и унизила меня как мужчину». Подумать только! Он отвергнут уродиной, которую ему даже и трогать-то не хочется, и, вдобавок ко всему, она еще и ужин собирается из него выудить. Да что она о себе воображает! Можно подумать, ее кто-нибудь где-нибудь ждет. Да когда ее вообще кто-нибудь обнимал в последний раз? Небось папаша ее, да и то когда ей было четыре годика…

Ах, Романецка и Ищель! Ну почему бы вам сразу не разрубить этот гордиев узел? Почему бы не сказать друг другу «Прощай» и не расстаться? Ведь так было бы лучше для вас обоих. Разошлись бы по своим углам, вернулись бы к своим болячкам и страданиям. И все. Тишина, покой. Зачем вы продолжаете мучить друг друга в этой душной городской прачечной? Да разве только вы? Весь мир, похоже, состоит из Ищелей и Романецок! Все они словно приклеены другу к другу и отравляют друг другу жизнь. Даже на кладбище лежат вперемежку: Ищель — Романецка, Ищель — Романецка. И вечная скука отпечаталась на их лицах. В одной могиле покоится Романецка, и на губах ее застыл вопрос: «Ну что, так и будем стоять, на витрины глазеть?» А в соседней могиле лежит Ищель, и на его губах застыл ответ: «Зачем же, можно пойти посидеть где-нибудь».

Неожиданно Ищель дернулся и сказал:

— А знаете что, давненько я не едал фалафеля[3]. Давайте сходим на рынок Бецалель и поедим фалафель.

— Фалафель?! — вскрикнула Романецка, пораженная до глубины души.

Почему фалафель?! Даже домработницам предлагают что-нибудь получше. Яичницу, например, салат или, там, скажем, сыр, кофе, печенье. А она все-таки рангом повыше. Не домработница какая-нибудь. Она женщина, за которой ухаживают! За что же ей фалафель?! Во-первых, фалафель стоит очень дешево, просто гроши. Все равно как поездка в автобусе. Во-вторых, в лавках, где продают фалафель, есть только прохладительные напитки. Ни чая тебе, ни кофе. Не говоря уже о коньяке. Все только холодное и шипучее. Да к тому же и едят там стоя. Это что же такое получается? Она в нарядном платье будет стоять с питой в руке. Из питы будет капать тхина[4]. Рука у нее испачкается. А чтобы не запачкать еще и платье, ей придется наклониться вперед. При этом в другой руке у нее бутылка с газированным напитком, и она сосет его через пластмассовую трубочку. У нее отрыжка, ноги болят, время от времени она протискивается через толпу к столику с приправами и соусами, чтобы взять солонку, перец из грязной плошки или подлить себе тхины… И это называется жизнь? Субботний вечер? Свидание мужчины с женщиной? Существование? Экзистенция? Тьфу!!!

Однако Ищель уцепился за идею фалафеля мертвой хваткой. Фалафель, фалафель и только фалафель! Он давно не кушал фалафеля. Надоели ему все эти рестораны, мясные блюда, услужливые лица официантов. Душа его жаждет чего-нибудь этакого, исконного, народного. Простых людей, простой пищи, простых сермяжных человеческих радостей. Короче: фалафеля на рынке Бецалель. И он стал рассказывать Романецке, как в школьные годы на исходе субботы ходил с товарищами есть фалафель, а потом они отправлялись в кино… И все продолжал и продолжал делиться этими банальными воспоминаниями с одной-единственной целью: сломить ее сопротивление и заразить своим воодушевлением относительно фалафеля.

А ноги их тем временем делали свое дело. Они уже почти дошли до площади Дизенгоф, откуда всего два шага до рынка Бецалель.

Романецка поняла, что фалафеля избежать не удастся, остановилась и сказала:

— А как мы туда доберемся?

— Да мы уже почти пришли, — ответил Ищель, как бы удивляясь ее вопросу. — Сейчас мы находимся на площади. Площадь граничит с улицей Пинскера. Улица Пинскера — с улицей Бограшова. Бограшова — с Черняховского. А Черняховского — с рынком Бецалель.

— Но ведь сегодня ужасно жарко! — воскликнула Романецка.

— В самом деле, — сказал Ищель, — в автобус лучше не садиться. Там настоящий ад.

— Но можно же поехать на такси! — сделала Романецка последнюю попытку.

— Да уж, — ответил Ищель, — поймать такси на исходе субботы… Кто хочет, пусть попробует. К тому моменту, как он его поймает, мы уже будем предаваться воспоминаниям о том, как ели фалафель на рынке Бецалель.

«Заладил, как попугай, — кипела Романецка, — „фалафель на рынке Бецалель, фалафель на рынке Бецалель“… Можно подумать, сделал какое-то великое научное открытие, и никто не сможет теперь заткнуть ему рот».

Ищель украдкой взглянул на Романецку и деланно улыбнулся. Однако бегающие по сторонам глазки свидетельствовали о том, что мозг его в этот момент совершал скрупулезные и мелочные подсчеты.

Настроение у них окончательно испортилось. Какой позор, какой стыд! Каждому так хотелось выглядеть в глазах другого благородным, проявить, так сказать, самые возвышенные качества своей души. А вместо этого что-то глупое, бессмысленное, низкое пересиливало, не отпускало, командовало ими обоими.

О, как велика ты, мелочность человека! Ну разве же это не парадокс?

От площади Дизенгоф до пересечения улиц Пинскера и Бограшова нужно было подниматься в гору. Ноги Романецки ныли от усталости. Дойдя до угла Пинскера и Бограшова, она остановилась и увидела один из самых роскошных в нашем городе ресторанов.

Из-за угла появилась парочка — парень и девушка. Они явно направлялись в ресторан. Такие молодые, красивые, веселые, бодрые… А главное — они шли в ресторан! В настоящий ресторан, где сидят за столиком, покрытым белоснежной скатертью! А на белоснежной скатерти — красные салфетки! А если вам мало скатерти и салфеток, то появится еще и роскошный официант, который в промежутке между переменами блюд принесет вам плошку с лимонной водой, чтобы вы окунули в нее руки, а также скатанные, подогретые полотенца, чтобы вы смогли ими вытереться. А какая в ресторане еда! Какие напитки! Какая атмосфера! Здесь, господа, вам подадут не какие-нибудь там фалафельные какашки, а настоящие лягушачьи лапки!

Романецка смотрела на счастливую парочку со страшной завистью. Огонь зависти жег ее так сильно, что она изо всех сил стала выискивать у них какой-нибудь изъян. Она внимательно рассмотрела девушку, изучила ее буквально с головы до ног и попыталась обнаружить у нее хотя бы толстые щиколотки. Однако щиколотки девушки, были, как назло, тонкие и точеные, а на ногах у нее плюс ко всему были роскошные туфли на высоких каблуках.