Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки - Острецов Виктор Митрофанович

Глава вторая.

ОБРАЗОВАНИЕ И МОРАЛЬ

Со времени императрицы Елизаветы воспитание благородного дворянского юношества неуклонно переходит в руки французских гувернеров. Конечно, семьи недостаточные не могли еще позволить себе содержать гувернеров из Парижа, и воспитание проводится еще в традиционном духе. Обучение грамоте вдет по Часослову и Псалтыри. Язык невероятно богатый и красочный вливается в душу ребенка, определяя и на последующие века все изобразительное богатство русской литературы. «Светоприемную свешу, сушим во тьме явльщуюся, зрим Святую Деву невещественную бо вжигаюши огнь, наставляет к разуму Божественному вся. зарею ум просвещающая, званием же почитаемая сими: Радуйся, яко многосветлое возсияваеши прмвещение; радуйся, яко многотекущую источаеши реку. Радуйся, купели живописующая образ; радуйся, греховную отьемлющая скверну. Радуйся, бане, омывающая совесть: радуйся, чаше, черплющая радость. Радуйся, обоняние Христова благоухания: радуйся, животе тайного веселия. Радуйся, Невеста Неневестная», — читал юноша Акафист Пресвятой Богородице и радовался. Как и мы радуемся, «труждающиеся и обремененные», читая эти строки, читая с вниманием и трепетом душевным.

Наступил 1789 год. В стране давно уже господствовала мода на господина Вольтера. Как пишет один современник, многие, еще нетвердые в правилах грамматики российской, прямо с Часослова переходили к переводу Вольтера. «Более полувека Петр и преемники его, до Екатерины, постоянно изменяли и нравы, и обычаи русские...», однако в народном быту обычаи иностранные не только не принимались, напротив, возбуждали отвращение, которое народ имел к иностранцам.

Либерализм появился как антитеза верованиям и дисциплинирующему воздействию христианской церкви и в условиях России означал «медленную революцию», имея название «прогресса». По существу, целый ряд идеологических мифологем стал принадлежностью мыслительного горизонта европейской культуры, самому названию которой, то есть «европейский», придавался высокий престиж, покоящийся исключительно на эмоциональной основе. Куплеты из французских шансонье или зубоскальство Вольтера не были никаким достижением никакой мысли. Сама, заимствованная у античных сатириков, легковесная, как одесский анекдот, она и не могла сравниться с высотами духовной культуры ни православного Востока и его наследника — православной Руси, ни католического Запада. А она, эта мысль сатирическая и насмешливая, и не претендовала ни на какие высоты. Она только разрушала, оставляя после себя пепел прежних верований и безысходную тоску. Этот феномен описан в громадном количестве мемуаров, и мы его коснемся несколько позже, так как для основной темы данного сочинения этот разрушительный феномен вольтерьянства имеет фундаментальное значение. Многие историки масонства именно с него начинают подлинную историю Ордена на просторах Среднерусской равнины.

Дворяне образовывали, как уже было сказано о том. своих детей дома. Они относились неуважительно к русскому ученому сословию, которого, впрочем, было весьма мало, и приглашали воспитателей из Парижа, Женевы и Лондона. Но вот наступили смутные времена во Франции, достижение европейской цивилизаторской мысли — гильотина рубила головы людей, как на скотобойне, ради великих достижений прогресса, которым эти головы мешали, и толпы эмигрантов устремились в Россию. С этого времени образование русского благородного юношества целиком попадает в руки иностранцев.

Гувернеры, воспитатели благородного русского дворянства, учили разным европейским наукам, и «галантная скабрезность» не была на последнем месте. Французские романы, где основным содержанием были любовные похождения, стали главным чтением молодых людей. Эти романы продавались во всех книжных лавках Москвы, Петербурга и уездных городов, книгопродавцы и издатели наживали на них капиталы. Их читали не только дворяне, но и купцы и мещане, все, кто знал грамоту. Это были романы Поль-де-Кока и других французских авторов; по этим романам учились «семейному разврату и обману», и не случайно, что большинство слепо подражало французским обычаям и французской моде. Это подражание существовало не только в Москве. но и в самых отдаленных уголках России.

Но вместе с легким отношением к своим христианским обязанностям передавались нечувствительным образом и знания другого рода. Алексей Михайлович Кутузов по этому поводу вспоминал, уже достигнув высот масонской мудрости и вполне постигнув «иероглифы таинственной существенности», как любили выражаться Великие Мастера Соломоновой премудрости, в университетах этой премудрости — ложах: «Мое воспитание не отличалось ничем от прочего нашего дворянства воспитания: научили меня болтать по-французски и немецки, на сих двух языках имел я счастие читать множество романов. (...) Наставники мои были чужестранцы, некоторые из них на себе носили знаки отличия, но по особенной скромности носили оные под одеждами на теле. Сии знаки суть не маловажны — иероглифы, изображающие некоторое растение, упоминаемое в Священном писании, и которое в своей красоте превосходит великолепие Соломона.

От сих учителей познал я истинное состояние моего отечества, между прочим, и то, что моим соотчичам недостает еще просвещения, что предубеждение их простирается так далеко, что некоторые из них верят слепо всему, что сказано в Священном писании».

В оценке моральных качеств и культурного уровня этих новоявленных цивилизаторов, Мальбруков всеевропейской культуры, согласны решительно все мемуаристы и исследователи.

«К сожалению, революция выгнала из Франции подонки общества, тысячи невежд, которые разнесли по всей Европе гордость, пустое тщеславие...». Они — «истощенные развратом и бежавшие в Россию» (Дубровин Н. Ф. Русская жизнь в начале XIX века. — «Русская старина». 1899, № 3). Эти эмигранты водворили у нас тысячи пороков, о которых в довольтеровские времена и не слышали. Это была Франция, уже давно исповедовавшая идеи Просвещения и задолго до власти якобинцев наслаждавшаяся остротой ума Монтескье, Вольтера и Руссо, идеалами Брута и доблестями Плутарховых героев. Но так как сами идеалы античных героев не чужды были самых грязных пороков, а педерастия входила и в официальный перечень античных «моральных» доблестей. так как едва ли можно прочесть хоть одну страницу Платона, чтобы не наткнуться на упоминание о ней, а то и просто на апологетику этого извращения, то и приверженцы античной культуры в просвещенной Европе не могли не привести к нам и этих «достижений» в области «освобождения от предрассудков».

Предшествующие реформы гения Петра, в том числе и запрещение держать в монастырях чернила и бумагу, подготовили русскую почву, и беглецов принимали с распростертыми объятиями. Часослов и Псалтырь постепенно уходили в сторону вместе с их неуклонными и бескомпромиссными требованиями чистоты духа и тела, с их требованиями абсолютной непримиримости ко злу как явлению душепагубному. В России, где всегда был высок престиж царской власти, нравы двора и высшей сословной знати не могли не стать примером для многих молодых людей. Новые поколения не хотели выглядеть «отсталыми» и приобщались к «культуре» способами весьма быстрыми и незатруднительными.

В дворянских семьях явились заморские образователи ума и сердца не только детей, но и самих хозяев усадеб, приютивших беглецов. Они усилили жертвоприношения богине любви и устроили тайные развратные общества: в Москве — клуб адамистов, а в Петербурге — «общество свиней». Это «общество свиней» включало в себя ученых, врачей иностранных, преимущественно французов. В обществе был лишь один русский. Несмотря на то, что этим обществом во времена Александра I, когда генерал-губернатором петербургским был граф Милорадович, занималась полиция, его действия и цели остались неизвестными. Приводится лишь глухое известие, что его члены «скверною плотью себя мазали». Хотя общество и отличалось крайней распущенностью, это не мешало быть многим из них воспитателями детей в богатых дворянских семьях.