По дорогам прошлого - Владимир Грусланов

— Мы пришли установить твердую власть и порядок. Большевистской заразы не потерпим! Уничтожим под корень! За нами сила! Франция! Англия! Америка! Вся цивилизация! Весь мир!

Выкрикнув слова «весь мир», Булак-Балахович поперхнулся и закашлялся. Придя в себя, он с силой махнул два раза крест-накрест нагайкой.

— А этих… — указал атаман на красных бойцов, — сейчас! Немедленно! По-нашему! Исполнять приказ! — Два последних слова он выкрикнул нараспев, как команду.

Три кавалериста с обнаженными саблями в руках приблизились к пленным. Сабли взлетели кверху и опустились на связанных ремнями людей.

Ничего не успели сказать герои и упали на землю, прижались к ней, будто от нее ждали помощи. Из рассеченных саблями тел струилась кровь. Скоро земля под ними заалела, а затем стала ярко-красной, кровавой.

— Так будет со всеми, кто пойдет против нас! — пригрозил Булак-Балахович и, пришпорив коня, поскакал прочь.

— Более свирепого, обезумевшего от ненависти к советскому народу пса я не знаю! — сказал в заключение командир бронелетучки.

…Красноармейцы приближались к Стругам Белым. За станцию шел упорный бой. Выполняя задание штаба, бронелетучка Томчука ходила в атаки против белых.

Комиссара бронелетучки Гаврилова знали все железнодорожники от Петрограда до Пскова. Где бы Гаврилов ни показывался, всюду он получал нужные сведения о противнике. Любая путевая сторожка открывала перед ним дверь. Путевые обходчики, стрелочники и другие железнодорожники оказывали бронелетучке красных ценные услуги. Порой они спасали ее от неизбежной гибели.

Бронелетучка ворвалась на станцию Струги Белые. Вслед за нею подошла пехота. Красные заняли поселок, но не надолго. Булак-Балахович получил подкрепление, оттеснил красных и вновь расположил там свой штаб.

Поддерживая пехоту, бронелетучка еще и еще раз врывалась на станцию Струги Белые и снова отходила. Вражеские солдаты были лучше вооружены. Их было больше на этом участке. Полки Юденича действовали напором, валили напролом, думая подавить красных численностью и быстротой действий. Только так они могли рассчитывать захватить Петроград.

Мрачный, угрюмый сидел Томчук на ящике из-под патронов в закрытом вагоне бронелетучки.

— Подумать только, — говорил он с досадой, — опять польется кровь в Стругах Белых. Мы отходим, а эта выжига расстреливает наших товарищей…

— Не по своей воле ушли, приказ! — пытался успокоить командира Гаврилов.

— Знаю, что не по своей! А все не легче! Крови-то людской сколько пролито там. Вся земля пропитана кровью в Стругах Белых. Красным-красна стала там земля.

Бронелетучка путала все расчеты Булак-Балаховича. У него был крепкий кавалерийский отряд. С красной пехотой он, казалось ему, мог справиться, если бы не эта проклятая бронелетучка с пушками. Но никакие ухищрения не помогали. Он не в силах был захватить бронелетучку.

Видя это, Булак-Балахович приказал повесить на станции, в поселке, на сторожках путевых обходчиков объявления. Он обещал уплатить десять тысяч рублей николаевскими деньгами тому, кто принесет голову командира бронелетучки или комиссара.

Предателя не нашлось.

Атаман мечтал пойти со своей «армией» на Петроград, войти в него, победителем, а тут — на тебе: станция Струги Белые. Шесть раз пришлось брать ее и столько же оставлять.

— И название дурацкое у нее, у этой станции, будь она трижды проклята! — брюзжал как-то сырым, холодным утром Булак-Балахович. — Теперь, когда на дворе развезло, земля превратилась в слякоть, дожди льют, будто само небо прорвалось, этот прохвост Юденич снова отступает. Он приказал отойти от Струг. Отступать в седьмой раз! И перед кем? Перед каким-то телеграфистом, бывшим дежурным по станции Томчуком, перед стрелочниками и сцепщиками вагонов! — возмущался незадачливый «завоеватель» Петрограда.

— Ничего не поделаешь! Победа — дама капризная. Сегодня — ты, а завтра — я! — успокаивал Булак-Балаховича начальник штаба. На его кителе справа горделиво красовался значок академии генерального штаба. — Надо отступать в седьмой!

…Приближалась вторая годовщина Октябрьской революции. Войска генерала Юденича терпели под Петроградом поражение за поражением. Накануне праздника бронелетучка Томчука в седьмой раз двигалась к Стругам Белым.

Солдаты Булак-Балаховича, отстреливаясь и уничтожая на своем пути склады с боеприпасами и снаряжением, спешно отходили. По пятам шли красные.

Бронелетучка остановилась у домика путевого обходчика, посеребренного первым ранним снежком. До Струг Белых оставалось два километра пути. На порог домика вышла жена обходчика. Гаврилов знал ее. Она помахала рукой.

— Все в порядке, — сказал комиссар. — Можно выходить.

В переднем вагоне открылась с грохотом тяжелая дверь. На землю спрыгнули Томчук и комиссар. Вошли в дом. Томчук узнал: селекторная связь со станцией Струги Белые не прервана.

— Эх, занятно как! Стариной тряхнуть, что ли? — сказал Томчук и вызвал по селектору Струги.

— Кто говорит? — спросили оттуда.

— Командир бронепоезда Красной Армии Григорий Томчук!

Струги молчали. В трубке селектора слышался гул голосов.

Томчук терпеливо ждал. Кто-то невидимый откашливался.

И вдруг явственно раздалось:

— У аппарата Булак-Балахович.

Дальше шла забористая брань.

— В-вот ч-черт бурой бабы! — сказал, заикаясь от волнения, командир бронелетучки. — Я ему с-сейчас п-подсыплю перца под хвост!

Томчук хитро подмигнул комиссару и крикнул в трубку:

— К-какой ты к ч-черту атаман! П-присылай двадцать тысяч николаевскими, как обещал. Мы с Гавриловым ждем в путевой будке. Если будешь удирать, запомни: сегодня, шестого ноября, в канун пролетарского праздника, Струги Белые станут Стругами Красными? Красными! Навсегда! Адью, атаман, Дурак-Дуракович!

— Струги были Белые и навсегда останутся Белыми! И не тебе, телеграфисту, недоучке, воевать со мною. Я о тебя спущу шкуру, красная шельма! Спущу! — услышал Томчук хвастливые слова разбушевавшегося вояки.

— Кукиш! — только и успел крикнуть в трубку Томчук.

В ответ понеслись такие ругательства, что он плюнул и, бросив на ходу Гаврилову: «Пойдем!» — вышел из будки.

Заполнив до отказа вагоны и открытые платформы бронелетучки красноармейцами, Томчук отдал приказ!

— На всех парах на станцию!

Артиллеристы развернули орудия в сторону приближающейся станции и открыли по ней огонь. Пулеметчики не отставали от своих товарищей и били из пулеметов по кустам и перелескам с такой яростью, что вряд ли кто мог уйти невредимым от их огня, если бы вздумал прятаться в лесу. Но белогвардейцы молчали.

Бронелетучка с грохотом и шумом ворвалась на станцию. Далеко впереди на лысом безлесном бугре в сторону Черного озера клубилась мутным облаком пыль. То удирал со своими приближенными атаман Булак-Балахович.

Еще на ходу Томчук спрыгнул с головной платформы. За ним посыпались на землю красноармейцы.

Вместе с ними бежал с винтовкой в руках высокий, ладный парень в серой солдатской шинели. Это был Виктор Гасюн, солдат-фронтовик, первый председатель поселкового Совета Струг Белых. Сильно израненного, но живого, вынесли его железнодорожники весной памятного года с места казни. Отходили, поставили на ноги. Он снова в строю, сражается с белыми за свое рабоче-крестьянское государство.

Бронелетучка остановилась. На станции — тишина. Белые ушли. Двое бойцов-железнодорожников подняли на платформе кусок доски и углем вывели на нем корявыми буквами какую-то надпись.

Старое название станции сорвали. На его место повесили новое. На белом поле чернели два слова:

СТРУГИ КРАСНЫЕ

— Ишь, как играет! — любовался Томчук новым названием. — Приколачивайте крепче. Навсегда!

У станционного здания собрались люди. Они выходили отовсюду: из лесу, из хибарок и сараев, где прятались от белых. Подошли стрелки-пехотинцы наступавшего за бронепоездом полка. Открыли митинг. Комиссар бронелетучки читал обращение Ленина к питерским рабочим и красноармейцам:

«Войска Юденича разбиты и отступают.

Товарищи рабочие, товарищи красноармейцы! Напрягите все силы! Во что бы то ни стало преследуйте отступающие войска, бейте их, не давайте им ни часа, ни минуты отдыха».

Школьники принесли Томчуку изодранное, в желтых разводах объявление о том, что за его голову и за голову комиссара Гаврилова атаман Булак-Балахович обещает уплатить по десять тысяч рублей царскими деньгами.

— Возьмем, Гаврилов, на память! — сказал командир, принимая от ребят подарок. — Хорошую цену давал атаман, да никто не позарился на деньги…

…Еще через неделю генерала Юденича изгнали за пределы Псковщины. Питерцы вздохнули свободно.