Камуфлет - Антон Чижъ

Августа 7 дня, лета 1905, десять утра, +22° С.

Дача в Озерках

– Что скажете на это?! – Ротмистр потряс мешком. «Гороховый» безжалостно смел посуду, и на пустое место посыпались томики в четверть листа, бумажного переплета. Мешок был тщательно выпотрошен и даже вывернут наизнанку, чтобы важнейшие улики не упрятались в холстине.

Девочек позволили увести. А Софья Петровна молилась об одном: «Только бы не упасть в обморок». Это представлялось ей особенно неприличным. Подвергшись небывалому унижению, она цеплялась за последнюю соломинку: выдержать все в ясном сознании.

Модль взял книжечку:

– Так, что у нас тут… «Божественный яд». Значит, не только против империи, но и против веры нашей святой пошли? Постыдно, барышня…

К столу подтянулись прочие «гороховые», отряхивая следы обыска и с разочарованием поглядывая на улов. Ну, надо же, столько стараний, а всего-то кучка книжонок.

Ротмистр перелистнул странички и брезгливо швырнул томик:

– Ну-с, голубушка, факты налицо. Остается признаться: откуда везла запрещенную литературу и кому она предназначалась.

– Это не мое…

– А чье же? Может господин Ванзаров балуется нелегальной литературкой, так только скажите…

– Книги не его. Он не читает книг… то есть на даче не читает…

– Может, кухарка на Сенном рынке купила? «Гороховые» одобрительно захмыкали.

– Ротмистр, умоляю вас…

– Ах, умоляете? Это мило… Ладно, искренности в домашней обстановке не дождешься. Собирайтесь, едете с нами.

Софья Петровна прошептала:

– Я не могу оставить дочек.

– Об этом раньше надо было думать, когда лезла, куда не следует! Встать!

Тело не послушалось.

Двое «гороховых» подхватили Софью Петровну, и поволокли под руки к калитке. Но им наперерез вылетела Глафира с истошным воплем:

– Не пущу! Не отдам!

Только замахнулась она на кровопийцу в мундире, так и замерла на полушаге, согнулась пополам и тихим листиком пала. «Гороховый» усмехнулся: встречный в солнечное сплетение и не таких косил наповал.

Модль ткнул кухарку носком сапога и аккуратно переступил.

Августа 7 дня, лета 1905,

половина одиннадцатого, +22° С.

Особняк князя Одоленского

Следом прошел Берс. Он вполне овладел собой, безропотно опустился в кресло, попросил лишь стакан воды и раскачивал головой, как фарфоровый болванчик:

– Боже мой! Какой ужас…Бедный, бедный Павел!

Горе его разделить было некому. Коллекция вечных инструментов осталась безучастна к смерти очередного хозяина.

Коллежский советник выбрал место, чтобы наблюдать собеседника несколько сбоку.

– Когда последний раз видели князя Одоленского? – намеренно тихо спросил он.

– Кажется, дня четыре тому. – Где?

– Ужинали у «Пивато».

– Могу ли знать, что делали вчера вечером?

– Посадил племянника на парижский поезд на Николаевском вокзале в восьмом часу, потом уехал на дачу.

– Зачем племянник поехал в Париж?

– Учебу завершать.

– Князь часто вам писал?

– Никогда.

– Просил помофи?

– Ну, что вы!

– Почему написал сегодня?

– Именно это я хотел узнать у него…

– Чем занимались вчера вечером после одиннадцати?

– На даче у нас устраивают любительские концерты два раза в неделю, вчера был субботний. Меня видели десятки людей… если об этом…

– Ну, зачем! – Ванзаров натурально изобразил добродушную застенчивость. – И в мыслях не было выяснять вафе алиби прямо сейчас. Меня больфе интересует записка. Уверены, что написана сегодня?

– А когда же? – удивился Николай Карлович.

– Скажем, чуть раньфе… Кстати, знаете руку князя?

– Конечно.

– Его почерк?

– Вне всякого сомнения. Иначе, бы не поехал.

– Могу ли знать, как Одоленский написал и отправил записку утром, будучи уже фесть часов мертвым?

Берс открыл было рот, но лишь бессильно развел руками.

– Оставим это… – Родион Георгиевич поднялся с кресла и устроился на краешке стола, сменив угол обзора. – Вы были близкими друзьями?

– Скорее приятелями.

– Что вас связывало с князем?

Николай Карлович как-то не к месту смутился, попросил не верить слухам и болтовне прислуги. Но, испытав легкий нажим специалиста словесных допросов открыл любопытные подробности.

Одоленский был известен не только в аристократическом обществе, но и в закрытом мирке столичных… мужеложцев. Князь не отказывал себе в изящных удовольствиях, часто менял любовников, отвергнутых награждая щедро, но ни с кем не заводил долгих романов. Берс признал, что и ему было сделано лестное предложение, однако твердо им отвергнутое. Они остались «чистыми» друзьями, находя удовольствие в беседах и увлечении синематографом.

Не сказать, чтобы эта новость поразила как молния. Наклонности многих влиятельных петербуржцев были известны далеко за пределами полицейских донесений. Но некоторые детали убийства теперь выглядели иначе. Впрочем, как и мотивы, сплетавшиеся вокруг «чурки».

– Могу ли знать друзей князя?

– О, это весь свет! Князь Павел принят во всех домах Петербурга и при дворе, он замечательный, общительный человек… был. Люди искали его знакомства.

– Меня интересуют его любовники.

От нагловатой простоты Берс скривился, но все же ответил:

– Мы были добрыми знакомыми, а не наперсниками. Не возьмусь назвать того или иного… пассией князя Павла. Только прошу вас, поймите меня правильно.

Ванзаров понял правильно. И продолжил натиск:

– Припоминаете кого-нибудь с инициалами «ВВП»? Николай Карлович сморщил лоб, закатил глаза, но лишь

удрученно покачал головой.

– Может быть, кличка?

– Эта тарабарщина? Ну, что вы! Я еще понимаю «Адонис» или «Гименей»…

– А, к примеру: «Менелай» или «Ахилл»? «Аякс» или «Одиссей»? Может, «Парис»? «Пенелопа»?

Имена греческих героев были совершенно не знакомы коллежскому асессору.

Он сокрушенно вздохнул:

– Какая потеря! И какая жестокость…

– Кто на такое мог рефиться? – как можно наивнее спросил Ванзаров.

– Ума не приложу.

– Одоленский владел какой-нибудь опасной тайной?

– Думаю, это невозможно.

– Почему?

– Князь, слишком общителен, если не сказать больше… Любой секрет выболтал бы первому встречному.

– Долги?

– Это просто смешно.

– Политика, тайное общество, заговор? – упрямо гнул Ванзаров.

– Весь его заговор – помочь молодому танцору попасть на сцену Мариинки.

– Может быть, нетерпеливые наследники?

– Павел последний в роду… Кажется, в Париже живет двоюродная сестра, но они давно не виделись.

– А месть? Мог Одоленский причинить боль или убить человека?

– Невозможно! – Берс даже отмахнулся. – Павел Александрович и мухи не обидит. Сильные люди не позволяют злоупотреблять силой.

– Почему же его убили?

Порассуждать Николай Карлович не успел. В дверь решительно постучали.

Ванзаров недовольно крикнул: «Что нужно?» Запыхавшийся голос ответил, что доставлена для господина помощника начальника сыскной полиции срочная депеша.

Родион Георгиевич разорвал конверт, присланный с курьером, и наткнулся на полоски полицейской телеграммы:

Прошу срочно прибыть Мойку тчк Дело касается вашей супруги тчк Модль

Августа 7 дня, лета 1905,

одиннадцать утра, +23° С.

Отделение по охранению общественной безопасности

и порядка, Набережная реки Мойки, 12

Ротмистр не встал, не оторвался от бумаг; он сосредоточенно скрипя пером в одном документе, то и дело заглядывая в другой. Государев слуга так поглощен трудом во благо, что и не заметил вовсе – представьте, себе, и такое бывает, – что в кабинете переминается скромный посетитель.

Все же, игра в «государственного мужа» быстро надоела, Модль поднял взгляд и вмиг изобразил удивление:

– О, господин Ванзаров, уже тут как тут? А я и не приметил…

Родион Георгиевич шесть лет служил, и не в пансионе благородных девиц, а в Министерстве внутренних дел – хребтине и опоре власти. А потому обучился всем нехитрым ужимкам чиновничьих игр. Без этого даже толковому человеку выжить невозможно. Надо уметь отличать и примечать, слушать одно, а понимать другое, делать вид и блюсти лицо, а также принимать главнейшую аксиому побед Российской империи: «Я – начальник, ты – дурак». Трудная наука далась с некоторыми синяками, но опыт оказался бесценным. И теперь пригодился.

– Господин жандармского корпуса ротмистр изволил видеть меня по делу, касаюфемуся моей жены. Покорнейфе вас слуфаю, – блаженно проговорил Ванзаров, словно за дверью кабинета сердце не прыгало наружу.

Модль поднял исписанный лист:

– Это допрос извозчика Герасима Петрова Растягаева, который показывает, что вчера коллежский советник Ванзаров дал ему пять рублей ассигнациями, чтобы он скрыл факты, касающиеся преступления, совершенного госпожой Ванзаровой. А это, – ротмистр продемонстрировал другой листок, – показания дворника Епифанова, который полностью подтверждает некоторые факты, изложенные Растягаевым. Что скажете?