Он упал на траву - Виктор Драгунский

- Вот она, дорога, - сказал Степан Михалыч. - Сейчас определимся - что и как. Не робь, Телега!

- Москва где? - жадно спросил Каторга.

Степан Михалыч встал на дорогу и резко рубанул рукой куда-то наискосок и вправо.

- Вот, - сказал он, - так держать, и будет тебе Москва.

Мы с Лешкой вышли из-за ветлы.

- Глядите, товарищи, Митя, - сказал Тележка и нежно улыбнулся. - Митя и Леша. Наши.

Мы подошли к своим. Мы молчали, они трое и мы с Лешкой. Мы только смотрели друг на друга. Как будто десять лет не виделись. Я чувствовал, что все сейчас плачут.

- Вот оно как вышло, - сказал Степан Михалыч виновато.

- Да, - сказал я, - хуже не бывает.

- Сережка-то... - сказал Лешка и отвернулся.

Все замолчали. Словно сняли шапки у свежей могилы. Степан Михалыч двинулся первым. Мы пошли за ним.

- Наших там тыщи три осталось, - сказал Тележка.

- Больше.

- Уйдут! Многие ушли, многие вырвутся.

- Где ж они?

- Прячутся...

- Или другими дорогами идут...

- Тут кто как сможет, - сказал Каторга.

На дороге, по которой мы шли впятером, было пусто, и лес стоял сквозной и пустой, и небо было пустое. Стрельба позади прекратилась, и это был плохой признак.

- Все, видно, заняли Щеткино, - сказал Степан Михалыч. - Теперь польется наша кровь...

- Пойдут теперь расправляться... Коммунистов искать... - сказал Лешка.

- И некоммунистов тоже, - сказал Тележка.

- Коммунистам хуже всех, - повторил Лешка печально. - У меня отец коммунист и брат тоже.

- Теперь и не узнаешь, кто коммунист, кто нет, - процедил Каторга.

Степан Михалыч остановился и поглядел на него в упор.

- Я член партии непобедимых коммунистов, - громко сказал Степан Михалыч, и губы его побелели. - Я член партии, и ты можешь называть меня комиссаром, Каторга.

Он отвернулся и пошел дальше. Мы двинулись за ним.

Каторга перегнал его и заступил дорогу.

- Каторга да Каторга, - сказал он тихо. - Сколько можно? Какой я Каторга, я Гришка Полещук! Я вас очень уважаю, Степан Михалыч.

Тот двумя кулаками расшебаршил свою бороду.

- Пойдешь со мной, Гриня, - сказал он Каторге. - И ты, Телега, пойдешь со мной. Нельзя мне вас всех вместе вести, а вдруг да я что и не так сделаю. Не туда вас заведу. Пусть мы разделимся.

- Нет, мы вместе, - сказал я.

- Это мой приказ, - сказал Степан Михалыч. - Теперь пришло расставанье, Митя. Мы трое вон там пойдем, - он показал направление. - На Боровск. Мы будем его огибать справа и, может, выйдем на железную дорогу. А вы, Митя с Лешей, вот здесь идите. - Он и нам показал, где бы нам, по его мнению, лучше было идти. - Вы всегда вместе, вы дружки, вам вместе надо. Теперь: в Москву придете, вступайте в армию, ребята, добровольно идите. Вы теперь народ подготовленный. Ну все. Два, значит, у нас отряда во временном отступлении. Всего вам, ребята!

Он протянул мне теплую, согретую добром руку. Я пожал ее. Прощай, Ячмень и Лен! И если навсегда, то навсегда прощай. Тележка протянул мне свою узкую руку, я взял ее и покрыл сверху левой рукой. Он тотчас же положил свою левую руку на мою. Мы трясли так руками, смотрели друг на друга, что-то хотели сказать друг другу и не смогли, постеснялись.

- До свиданья, - сказал Тележка.

- До свиданья, - сказал я.

Потом я пожал корявую руку моего товарища Гришки Полещука - грязную корявую руку человека, которого мы несправедливо дразнили Каторгой...

Лешка простился тоже. Они пошли по большой, пустой дороге к далекому горизонту, а я смотрел им вслед и понимал, что это уходят из моей жизни люди, без которых мне никогда не будет вполне хорошо.

- Аида и мы, - сказал Лешка.

19

Мы шли с ним скорым приемистым шагом по огромной разметанной дороге, тянущейся сквозь низкий красновато-серый осинник. День перевалил на вторую половину, грязь на дороге уже начала застывать в предчувствии ночного заморозка, идти стало легче, и мы прошли уже верст шесть или восемь, не встретив ни одного человека.

- Где теперь наши? - сказал Лешка.

- Какие?

- Кто вышел оттуда.

- Плутают...

- Повидать бы...

- А может, кто-нибудь сзади идет, кто позже добрался до дороги.

- Покричим?

Мы несколько раз останавливались и кричали. Никто не откликнулся.

Мы были одни с Лешкой. Словно одни во всей России, так пусто было вокруг. И мы снова шагали с ним по дороге вперед и сворачивали у развилков, не раздумывая. У нас появилась уверенность, что мы не можем ошибиться и мы выйдем к Москве. Крупинки железа притягиваются к магниту, они не ошибаются никогда.

- Такому человеку, - сказал Лешка, и голос его дрогнул, - такому человеку надо поставить памятник. Узнать, где он жил, и на его улице поставить памятник. Пусть малые дети на него восхищаются и все другие тоже.

Я сказал:

- Да. Сереге надо памятник.

- Приду домой, - сказал Лешка, - доберусь только до дома, мать повидаю и спать не лягу, побегу записываться в добровольцы. Теперь-то меня возьмут... Теперь люди нужны. Верно?

Я сказал:

- Верно.

Лешка посмотрел на меня и понял:

- Хорошо бы, - сказал он, - нам быть вместе. Да, Митя?

Я сказал:

- Гроб дело. Меня не возьмут.

Несколько минут он молчал, потом зашел ко мне слева и горячо заговорил:

- Я знаю, что надо делать. Нам с тобой, Митя, одна дорога. Нам надо в партизаны идти, вот куда!

Я посмотрел на Лешку. Это было как озарение. Как я сам не додумался до этого?

Я сказал:

- Ты, Лешка, бог!

- Верно? - Он как будто даже удивился похвале. - Значит, пойдешь? В партизаны, да, Митя?

Я сказал:

- Я тебе могу поклясться. Я не знаю даже, как я это сам не дотумкался. А что ты это так быстро сообразил, я тебе никогда не забуду. Значит, идем?

Лешка сказал:

- Факт. Возьмут, не бойся. Мы вместе будем. И не беспокойся, что ты хромой, ты молодой, ты сильный, у тебя руки, как камень.

Он просто лечил меня, этот парень.

- Ты ходкий, ты же быстро ходишь, ты никогда не отставал. Я тоже, как медведь, здоровый. Мы с тобой так возьмемся, мы такое ему устроим! У него и правда под ногами земля загорится.

Ну и здорово же он говорил, Лешка Фомичев - златоуст, ничего не скажешь. Я даже засмеялся от удовольствия.

А он продолжал:

- И мы с тобой еще до победы доживем, увидишь! Она скоро будет, не думай! Это он временно прет, на шарапа берет, а мы еще не опомнились. А потом такое будет, что он и кишок не соберет, да, Митя?

Я сказал:

- То есть конечно!

- Вот, - сказал Лешка удовлетворенно, - мы его добьем, а потом вернемся домой и будем жениться...

Я сказал:

- А на ком? У тебя есть?

Лешка засмеялся и стал глядеть в сторону.

- Есть одна.

- Как звать?

- Таська! - сказал он и улыбнулся снова. У него улыбка была замечательная, добрая очень.

Я сказал:

- Что ж ты невесту так называешь несолидно - Таська!

- Какая ж она невеста. Она в седьмом классе. Таська и есть!

- Ну да? - я очень удивился. - Она что, школьница? А как же она согласилась?

- Она не соглашалась, она и не знает даже ничего...

- То есть как не знает? Чего не знает?

- Ну что я на ней женюсь!

- Как же она не знает?

- Ну, не знает, и все. Это я пока один решил. Я ее заприметил и решил.

Я сказал:

- Ну, ты и ловок. Прямо чертов сын!

Лешка снова засмеялся. Этот разговор будоражил его и счастливил, и ему еще хотелось про это говорить, он ведь мальчик был, совсем мальчик.

- Вот, значит, годика через три я на ней и поженюсь!

- Ну, победа-то раньше будет, - сказал я.

- Это конечно, но я все равно подожду. Тут особо торопиться нельзя, да и родители ее не отдадут раньше...

- А у нее кто родители?

- Академики какие-то...

- Значит, ты будешь тоже академик?

- Нет, куда там, мне бы хоть на инженера пока... по металлу. Ну, а ты? - вдруг спросил Лешка. - У тебя тоже есть невеста?

Я сказал:

- Нет, Леша, у меня нет никого.

Не знаю, что меня заставило так сказать. Но у меня не было права сказать, что есть у меня невеста.

Дорога лежала перед нами нескончаемая и грязная, и мы пробирались теперь не так уж ходко. Вдруг позади что-то бахнуло, и нам показалось, что это поблизости. Лешка прибавил шагу. Я сказал:

- Я так быстро не могу.

Он сейчас же пошел потише и сказал:

- Я не спешу. Это ноги сами.

Я сказал:

- Выйдем мы, Леша, как думаешь?

Он помолчал. Оживление его уже прошло, он понимал, что дело наше нелегкое, но он был настоящий человек. Он сказал тихо, но твердо:

- Иначе не может быть.

Мы замолчали опять. Стало холодней, время шло уже к четырем. Не помню, сколько мы так шли с Лешкой. Потом опять услышали мотор. Он рычал еще где-то далеко, но мы сразу услышали его. Мы остановились с Лешкой и стали глядеть в небо. Рокот становился все ближе, и вдруг мы увидели, что с вершины далекого неба, как на салазках с невидимой снежной горы, катился самолет. Он снизился, выровнялся уже совсем недалеко от нас и потом низко-низко по-над самым леском рванулся в нашу сторону. Он давно нас заметил и теперь снизился специально из-за нас.