Путевые знаки - Владимир Березин

«Эк они боятся этого своего Кондуктора», — подумал я.

— А где сейчас эта девочка? — опять очень вежливо, но твёрдо вернулся Математик к теме разговора.

— Есть одно место к югу отсюда, в сторону «Горьковской». Там, около Австрийской площади, они и живут. Вот здесь… — Он ткнул веточкой в карту. — Только там убежища слабенькие, место гниловатое, и вам девушку уже не спасти.

— Спасибо, нам очень важно было услышать ваше мнение, — с некоторым чиновным безразличием подытожил Математик разговор, и не понятно было, к чему относится эта фраза, то ли с иронией к «не спасти», то ли ко всему, что рассказал смотритель «Ботанического сада».

Возвращаться на «Петроградскую» мы не стали. Семецкий сначала думал остаться у дендрофилов, но после недолгих размышлений увязался с нами. Я ещё думал, не предупредить ли его, какой опасности он подвергается со стороны Математика. Уж если мы побаивались, не уберут ли нас в конце пути, если мы увидим что-то лишнее, то уж его, случайного попутчика, точно не пожалеют.

Но Математик отнёсся к Семецкому с одобрением, он явно хотел использовать его как одноразового проводника. Правда, когда Семецкий решил прочитать ему в качестве подарка свои стихи, посмотрел на него таким взглядом, что поэт стушевался и забормотал что-то обиженно под нос.

Мы стали собираться в путь и прощаться со смотрителем.

— Слушайте, а где вы покойников хороните? — спросил я между делом.

— Что?

— Ну, типа, где у вас кладбище?

— Кладбище? Зачем? Мы их относим в Сад.

И я постарался больше ничего не спрашивать.

Вдруг зарядил скучный серый дождь. Интуитивно я дождь любил — вода прибивала радиоактивную пыль, если она где и была. К тому же глаза мои ещё не до конца привыкли к изобилию света.

Вообще за последние несколько недель я изменился и с удивлением замечал за собой новые повадки.

Автомат уже не казался мне чем-то необычным, и меня не тяготила его тяжесть. Прошёл адреналиновый шок первых дней после предложения Математика, сделанного в тусклом свете лампочки на станции метро «Сокол». Я стал спокойнее, но при этом быстрее реагировал на опасность. Иногда меня пугало то, как быстро я приспособился к новой реальности, ведь раньше я думал, что от одного перехода между станциями в Москве я буду долго приходить в себя, буду всматриваться в каждую деталь и медленно обдумывать любое изменение. Ан нет, жизнь стремительно неслась вокруг меня, а я ничуть не удивлялся.

Математик раскрыл на скамейке гроссбух, чтобы ещё раз рассмотреть подклеенную в него карту. Мы определили направления по уцелевшим зданиям и рекомендациям нашего поэта.

Где-то здесь, в районе Австрийской площади, должны были обитать асоциальные люди, как выражались на «Петроградской», «грибники», как их назвал смотритель, и, видимо, те, кого зачем-то искал Математик.

Дома тут не были разрушены, но стёкол не было ни в одном окне. Мы вышли на площадь как настоящий спецназ, ощетинившись стволами. Впереди Мирзо, прикрывая корпусом своего босса, за ним Математик с пистолетом, дальше мы с Владимиром Павловичем по бокам, и сзади Семецкий со своим карабином. Семецкому я не очень доверял. Он человек хороший, да вдруг пальнёт куда-нибудь раньше времени. Но стрелять нам ни в кого не пришлось, и как раз от стрельбы-то нас Семецкий уберёг.

На проспект с Большой Монетной выкатились большие грязно-серые шары и, будто влекомые ветром, стали удаляться, исчезая за угловым домом. Шары были небольшими, примерно по колено взрослому человеку, но что-то в них было угрожающее, как в змеях, во множестве переползающих пути. Такое я видел в старой выработке около подземной реки Песчанки.

За секунду до того, как мы открыли бы огонь, Семецкий театрально закричал:

— Не стреляйте-е! Это же шары! Шары-ы-ы!

Его тон был таким, будто Семецкий стоял на эстраде во фраке и читал свои стихи публике. Тьфу, дурак! Я даже прыснул от смеха. Не смеялись только Математик и Мирзо.

Математик повернулся к поэту и недовольно заметил:

— Семецкий! Я сам вижу. Что это шары. Шары, а не цилиндры или пирамиды. Вы объясните, что это за шары.

— Что это за шары, никто не знает. У нас нет никакого знания о шарах. Но это не просто шары. Это — шары-ы-ы!

Вот бестолковый! Он был в плену каких-то образов, и Математику потребовалось минут пять, чтобы, тряся его за грудки, выяснить, что шары — очень странное явление. Псевдоплоть, одним словом. Перераспределяемая биологическая масса, которая могла принимать разные формы, но путешествовала, так сказать, методом качения. Опасность была в том, что шарам время от времени требовался живой белок. В принципе им было всё равно, что интегрировать в себя: кусок мяса, кошку или человека.

Семецкий их боялся панически, причём даже не боялся, а благоговел, то есть он относился к шарам как к поэзии, непонятному, но персонально к нему относящемуся божеству.

Мы переждали немного, но никто больше из-за угла не выкатился.

Довольно быстро мы нашли тот дом, о котором говорил смотритель. Тут действительно были следы людей и уж точно не двадцатилетней давности.

Мне место это не нравилось. Какая-то нечистота тут была, хотя никто и не нагадил в пустом облупленном парадном, да и пахло тут не затхлостью, а, как везде, пылью и спрессованным временем.

Семецкий, чуя, что дело пахнет жареным, сказал, что будет спать в дальней комнате, потому что оттуда лучше вид. Вид, как же! Поверил я в этот вид, наверняка он просто рассчитывал удрать, спрыгнув вниз, на ржавые крыши пристроек. Будь моя воля, я посоветовал бы ему это сделать, не дожидаясь оказии, просто так, профилактически. Мне не хотелось ничего спрашивать, и я ждал неизвестно чего. Так прошёл день, и я заснул, просыпаясь несколько раз в темноте и осоловело посматривая по сторонам.

Надо было собираться, но Математик велел нам не разговаривать и ждать. Нужные ему люди появились только к следующему вечеру.

Мирзо услышал шорох в доме раньше нас. Математик тут же припёр дверь в ту комнату, где спал Семецкий, здоровенным брусом.

Но звук этот тут же и стих. И мы провели день, тихо перемещаясь по комнатам и говоря шёпотом.

От нечего делать я тоже бродил среди поломанной мебели и обнаружил, что в одной из комнат, ровно посередине неё, пол пробит. Я чуть было не полетел вниз, куда вместо меня ливанул дождь старых газет и журналов.

Сто лет назад это были, наверное, книги в твёрдых переплётах или сборники по статистике какого-нибудь профессора экономики, а я отправил вниз подшивки «Знамени» и «Нового мира» — тех журналов, что я читал когда-то в заброшенной библиотеке близ метро «Аэропорт». Времена поменялись и ценности тоже. Я заглянул вниз и увидел, что на нижнем этаже дыра тоже симметрична моей и в темноте вовсе не видно, в какую преисподнюю отправилась настоящая литература прошлого века.

Потом я нашёл шкаф, в котором обнаружился труп крысы — высохший и мумифицированный. Рядом были пластиковые корытца, и в них, наверное, раньше была еда, превратившаяся в серый прах. Наличествовали даже бутылки — одна разбитая и вторая просто пустая с выкрошившейся пробкой.

Ничего больше тут не было, только в дальней комнате я нашёл настоящий письменный стол, заваленный пыльными книгами. Рядом на стене было написано непонятное: «Лукас, я на Ваське», какая-то белиберда и странные каракули.

Там были изображены два человечка друг на друге и странное существо с поднятыми руками справа от них. Этот рисунок явно изображал ядерного мутанта, пришедшего пожрать спящих селян. Для полноты картины неизвестный художник пририсовал ко рту мутанта воздушный пузырь с какими-то стёршимися уже от времени словами в нём.

На столе стоял старинный телефонный аппарат с диском.

Машинально я поднял трубку, и вдруг в ней затрещало.

«Чёрт, что это, — подумал я, — неожиданная электризация, что ли? Какие-нибудь слабые поля?»

И я очень аккуратно положил трубку на рычаги.

Утром заявился Семецкий. Как я и думал, предчувствуя стрельбу, он спрыгнул на жестяную крышу и, обежав вокруг дома, нашёл себе индивидуальную нору. А теперь снова поднялся по лестнице, идя на звук наших голосов и запах разогретых консервов. Вот начисто не было у этого человека чувства самосохранения, вот что я скажу.

Мы вышли и безо всяких приключений добрались до реки. Немного пугало меня только то, что обсыпанная цветочной пыльцой голова моя странно чесалась. Выходило, что идти нужно через Троицкий мост к Марсову полю, чтобы пройти на ту сторону. Так мы и пошли.

Семецкий приставал со своими разговорами к Математику, Мирзо молча шёл рядом, а мне Владимир Павлович тайком сделал знак поотстать.

Когда мы чуть притормозили, Владимир Павлович тревожно сказал:

— Ты пойми, мы им больше не нужны. Мы были им нужны, когда ты был пилотом. Теперь самолёт у нас разбит, и деваться нам некуда. Пилот им не нужен.