Красная шапочка - Сара Блэкли-Картрайт

— Если мы действительно хотим это сделать, надо уходить прямо сейчас, — сказала Валери, словно прочитав мысли Питера.

— Да, у нас будет в запасе полдня, пока кто-нибудь не сообразит, что мы сбежали, — согласился Питер, дерзко улыбаясь.

— Ну так пошли!

— Я тебя увезу!

Он взял ее за руку и увлек туда, где стояла в ожидании запряженная в телегу лошадь. Валери бросила бадейку, и вода выплеснулась на землю.

«У нас с Питером будет свой дом, и фруктовый сад, и рядом речка, чтобы вместе купаться. А в полдень над домом будет висеть солнце, а по вечерам будут петь птицы…»

Чем быстрее она бежала, тем ярче становилась эта картина.

Валери ощущала себя бесконечно свободной и невесомой, как будто она вдруг стала пушинкой одуванчика, плывшей в потоках воздуха.

Тихий, спокойный Клод всегда замечал то, чего не замечали другие. Он видел, что ветви деревьев трепещут на ветру, как крылья, что пшеница колышется, словно морские волны… Он видел то, что скрывалось в тенях, и то, что таилось за тенями.

Клод серьезно относился к тайнам и пытался их разгадать. Вот только мир слишком щедр на чудеса и диковины — жизни не хватит, чтобы познать хотя бы малую их толику. Юноша прямотаки заставлял себя не вникать во все подряд. Однако сосредоточить внимание на чем-то одном было чрезвычайно трудно — потому что все остальное тоже требовало к себе внимания.

Клод нес мешок из сыромятной кожи, в который собирал те ягоды и цветы, чьи краски считал особенно восхитительными. Он умел не только замечать, но и мастерить.

Сегодня он соорудил высоченное пугало, увенчав его широкой старой шляпой. Костяком послужил тонкий крест из туго связанных пучков сена, а голову Клод изготовил из снопика пшеницы. Юноша обошел вокруг своего творения, похлопывая его, ожидая ответа, пробуждая к жизни. Клод глубоко верил в волшебство и себя считал волшебником.

Он достал из кармана самодельные карты Таро. Вместо красок сгодились добытые на кухне темный уксус и вино, свекольный сок и морковные выжимки. Однажды в селе побывал коробейник с картами Таро; Клод хорошенько их рассмотрел и запомнил, а потом сделал такие же себе. Несмотря на бедную палитру, удались они на славу, и каждая казалась оконцем в чужой, таинственный мир. Клод извлек одну из-за головы чучела; он любил фокусы и не упускал возможности потренироваться.

Юноша спохватился: надо же, так увлекся, что напрочь забыл о времени, а меж тем тусклое утро уже сменилось ярким светом разгорающегося дня. Он побрел к дому, на ходу тасуя колоду.

Вдруг из нее выпала луна и закувыркалась на ветру. Клод погнался за беглянкой, щурясь от яркого солнца, и вскоре очутился возле поля.

Пшеница здесь была примята и испачкана кровью.

Клод уловил в подвижном воздухе нечто особенное, вроде вкуса или запаха недавно посетившего это место зла. А еще он понял, что опоздал.

Он робко последовал за картой, приближаясь к чему-то ужасному. Шаг, еще шаг… идти все страшнее и страшнее… Клод пошатнулся и замер.

То, что он увидел, было чудовищным. Истерзанная плоть, грязный подол желтого платья… Карта Таро лежала картинкой вверх возле неподвижной руки.

Клод несколько мгновений смотрел на нее, окаменев от ужаса, а потом помчался к селу, спотыкаясь о торчавшие из земли корни и камни. Забытое чучело покачивало на ветру головой, видя все и не видя ничего.

Забираясь на телегу, Валери остро ощущала свободу, наполнившую ее тело. Она как будто оставалась видимой, но незаметной, подобно цветку, затаившемуся в высокой траве.

Весь мир принадлежал ей, и вокруг сияла красота. Красота была в спутанных волосах Питера, в шершавом борту телеги под ладонями, в блеске замасленных кожаных вожжей под солнцем.

Баммм!

Баммм!

Баммм!

В третий раз звон церковного колокола повис в воздухе, и все вокруг замерло. Кто-то из селян умер… Валери тоже застыла.

Баммм!

Четвертый удар разбил тишину вдребезги.

Валери и Питер переглянулись, сначала растерянно, потом — в ужасе. Потому что они поняли.

Четвертый удар мог означать только одно: нападение Волка.

Валери прежде не слышала четырех ударов, кроме того случая, когда они с Питером сами это проделали.

А сейчас четвертый удар прозвучал, и девушка поняла: жизнь уже никогда не вернется в прежнее русло.

Часть вторая

8

Запыхавшийся Клод остановился на крыльце шумной таверны, зная, что ему туда путь заказан. Через окно он видел здоровенные подсвечники, а в них свечи толщиной с бревно. Видел столы, сколоченные при помощи деревянных гвоздей и покрытые царапинами и вмятинами — уже и не счесть, сколько десятилетий посетители стучали кружками по этим доскам. Видел, как подвешенные к потолку стеклянные бутыли с вином роняют на столы круглые темно-красные отсветы. Клод все это замечал, но знал, что не сможет выразить в словах. Он вообще боялся, что у него пропал дар речи. Но надо было что-то делать. Поэтому он просто шагнул в дверной проем и замер, ожидая, когда на него обратят внимание.

Маргарита, мать Клода и Роксаны, трудилась в поте лица, разнося сразу по два подноса, по одному в каждой руке, и ловко уворачиваясь от нахальных пьяниц.

Пробегая мимо сына, она приостановилась лишь на мгновение.

— Я занята!

Она оставила Клода топтаться у дверей; юноша выглядел так, словно его ударили.

Шум в таверне стоял оглушительный. И Клод, не зная, что делать, боясь, что его никто не захочет слушать, закричал изо всех сил.

Клод был далеко не красавец. Лицо старого человека, глубокие морщины от крыльев носа к углам рта, кожа в пятнах. Людям это не нравилось, они думали, что все это — внешние знаки, говорящие о несовершенстве души. И никто не хотел к нему прислушиваться.

Маргарита ринулась на крик.

— Да как ты смеешь?! — возмутилась она.

Клод тяжело дышал, чувствуя, как веснушчатое лицо заливает краска. Решив, что он сейчас уйдет и не причинит неприятностей, Маргарита отвернулась.

Клод с силой дернул ее за юбку.

— Проклятое отродье, — пробормотала Маргарита.

Таверна затихла в изумлении: Клод повел себя уж слишком неожиданно и дерзко. Он и сам обмер, пораженный собственным поступком.

Кто-то хихикнул, и через мгновение тишину сменил дружный грубый хохот. Но Клод знал, что за смехом люди скрывают страх. Даже родная мать смотрела на него с подозрением, как на чужака, будто не могла взять в толк, откуда он такой взялся.

Клод подумал, может ли и Волк вот так же устрашиться при виде его?