Как работает йога. Исцеление и самоисцеление с помощью йога-сутры - Геше Роуч

Сильно отличается от того очумелого ощущения, какое бывает сразу после того, как проснешься, или перепил накануне… хм, не думаю, конечно, что ты знаешь, каково это.

Я и впрямь не знала. Но он понял, в чем штука, и понял как следует.

— Итак, нам необходимо выбрать мысль, хорошую мысль — мысль, на которой можно сосредоточиться, которая радует. Такую мысль, которая пронесется вниз по вашему срединному каналу и выбьет пробку из бамбуковой трубки изнутри. Такую мысль, какую Мастер описывает так:

Она оказывает тоже действие,

Что и высвобождение, а потом и накопление

Ветры, дыхания.

Вся штука в том, что это и есть тот самый способ работы изнутри, который дает те же самые плоды, что и множество усилий, приложенных извне. Внешние приемы — это позы, которые вы изучаете, или разные способы дыхания. Все они направлены на освобождение внутренних ветров из закоулков, в которых они зажаты, чтобы они накапливались в срединном канале. И это внутренний способ не есть не-думанье ни о чем; это думанье о чем-то, целенаправленно, очень собранно и радостно.

Комендант так и не спросил, что же это за мысль. Думаю, он уже знал, откуда-то, что даже глубже памяти. Он просто спокойно кивнул, и я мягко попросила его практиковать десять выдохов-вдохов и тихое сидение вплоть до нашей следующей встречи.

Глава 15. Бескорыстная доброта

Если встреча с мальчишками Бузуку на тропе было удовольствием, которого я ждала, то возвращение домой, к старухе-хозяйке было прямой тому противоположностью. Не то чтобы работа тяготила; я была привычна к тяжелому труду и старалась заработать и на свое содержание, и даже просто в карман моей хозяйке — из соображений чести. Но слишком часто, возвращаясь к себе под навес, я заставала там пристава, уже после его вахты, уже пьяным, где он просиживал за пустой болтовней со старухой. И слишком часто ловила я его взгляд на себе, и это путало.

— Это — доброта, — первое, что сказал комендант.

— Разумеется, это доброта, — согласилась я, без особого удивления.

— Мастер говорит:

Используй доброту;

Оно делает ум

Светлым и ясным,

Как чистая вода.

— Но как же ее использовать, когда я всего лишь сижу себе тихонько? — спросил он.

— На самом деле это одна из священнейших и мощнейших рекомендаций всех времен, — ответила я, — Она связывает воедино дыхание — родную сестру внутренних ветров, и одну из самых могущественных мыслей из всех возможных — доброту, направляя их вместе в объединенную атаку в самое сердце забитых внутренних точек, заставляющих нас болеть и страдать.

— Одну из самых могущественных мыслей? — переспросил комендант.

Я услышала, что за вопрос он хотел задать: Почему не начать сразу с самой могущественной?

— Поговорим позже и об этом, — сказала я, в точности как когда-то говаривала Катрин, — Всему свое время, — после чего мы прошли с ним через несколько привычных поз, почти как подмасливая ось телеги прежде чем забраться в нее и ехать. После того, как он передохнул и расслабился, я велела ему располагаться для тихого сидения. У него уже неплохо получалось, вплоть до вжимания в пол снизу — чтобы сидеть совершенно прямо.

Я им и впрямь гордилась, моим первым настоящим студентом, потому как ему уже было под силу то, что должен уметь делать любой успешный студент: он усваивал то, чему я его учила, отправлялся с этим домой и практиковал это самостоятельно, скромно, но постоянно, в меру собственных личных возможностей. Большего я даже не могла ожидать.

Когда он уже сидел совершенно неподвижно, а дыхание успокоилось и притихло, я сказала:

— Взгляните в центр груди изнутри- туда, где находится сердце.

Внутри сердца есть крошечный красный язычок пламени, вроде верхушки горящей свечи. Это пламя- сила нашего эгоизма, привычки заботится только о себе и пренебрегать нуждами и желаниями других, — я выждала минутку, чтобы он это ясно понял.

— А теперь представьте, что сидите напротив пристава, у него дома, но он Вас не видит: Вы невидимка, — я снова замолчала.

— Загляните приставу в сердце. В самой его середине есть темное, застоявшееся озерцо черноты. Это его грусть, его боль; в этом причина его пьянства, это есть само его пьянство, — и снова молчание.

— Вы желаете навсегда забрать у него эту боль. Это и есть его сострадание, о котором мы с вами говорили; в этом заключена истинная причина, почему вы занимаетесь йогой. Вы решаете для себя, что хотите забрать эту черную боль так сильно, что готовы принять её себе, если только так и можно было бы его спасти, — молчание, долгое молчание.

Сострадание даже воображаемое для нас крайне трудно.

— И вы вдыхаете ну допустим семь раз, семь долгих вдохов. С первым вдохом маленькое злое озерцо темноты в глубине сердца пристава начинает волноваться; оно поднимается и испаряется из его тела безобразным облаком темноты. И с каждым следующим вдохом его вытягивает из груди, через горло, и вон из тела через ноздри. Помня о том, что Вы готовы принять это облако в себя, примите все его пьяное безумие — темное облако— и продолжайте дышать, втягивая внутрь, приближая это облако к собственному лицу. А теперь держите его прямо перед собой, у самого носа, — Я выжидала, наблюдая за ним.

— А сейчас произойдет кое-что — довольно быстро, так что сосредоточьтесь хорошенько. Одним вдохом вы втянете темноту через нос, забирая ее себе. Это темнота проникнет в вас и через горло опустится в грудь, а затем медленно — очень медленно — приблизится к красному огоньку вашего эгоизма: к той части вас, которая не могла бы даже представить, что может принять хоть чью-то боль.

И тогда темнота медленно подплывет к краю пламени, и в тот миг, когда черное соприкоснется с красным, возникнет вспышка прекрасного золотого сияния, словно удар молнии, рассыпающий чистое золото. И в тот самый миг, просто потому, что такова была Ваша воля — поглотить и принять боль пристава как свою, пурпурное пламя вашего эгоизма погаснет навсегда. И в этом взрыве будет уничтожена боль пристава: уничтожено для него и для вас, навсегда. Ибо таковы сила и благодать бескорыстного сострадания к другим.

И вы должны знать эту силу и верить в нее. Важно, чтобы вы видели и знали, что та темнота была уничтожена, навсегда, в тот самый миг — даже прежде, чем вы снова вдохнете. А вы ведь всего лишь сидите здесь, рядом со мной, но внутри вас — только золотое сияние, наполняющее все внутри.

А теперь вдохните темноту и смотрите, как все произойдет.

Так он и сделал, и потом мы сидели в золотой тишине, долго-долго.

Так долго, что одинокой слезе, скатившейся у него по щеке, хватило времени высохнуть.

Когда мы закончили, комендант счастливо и благодарно улыбнулся мне. А потом его взгляд на мгновение обратился к его рабочему столу.

Ученики временами бывают совершенно прозрачны.

— Но это всего лишь первая часть, — сказала я твердо, — она называется «забирание» — забирание чьей-то боли, чьих-то неприятностей. Но теперь необходимо проделать вторую часть, называемую «отдавание».

Забирание и отдавание — нужно проделать обе.

Он кивнул, уселся в подобающей позе и решительно вдавил зад в пол.

Я едва удержалась от смешка. Учительство подчас было слишком серьезным занятием.

— Первая часть — это сострадание: забирание чьей-нибудь боли, — повторила я.

— Прошу прощения, — сказал комендант, — неужели так оно и есть?

Неужели я могу забрать у пристава его боль подобным образом?

-'Можете — и возьмете. Но не так, как Вам сейчас кажется. Важно понять, как вы будете это делать. Но это придет позже. Я обещаю.

А пока нам надо разобраться с отдаванием — с добротой; и Вам следует знать, что Мастер вводит понятие сострадания и доброты вместе, одновременно с другими могучими приемами освобождения ветром.

Если сострадание желает забрать боль, то доброта желает заполнить пустоту, оставшуюся после ухода боли: доброта желает оделить человека всем, чем бы он ни пожелал.

А теперь закрывайте глаза и снова представьте себя в доме пристава.

Вы желаете наполнить его счастьем, теперь, когда ушла его печаль.

Каким угодно счастьем, чем угодно из того, что, по-вашему, ему бы хотелось. Но у меня есть соображение по поводу того, какое счастье вы могли бы ему дать — нечто особенное, что покорит ваш эгоизм — чуть ли не самую мощную отрицательную мысль, забивающую каналы вашей спины.

— Опять чуть ли не, — проговорил комендант.

— Об этом позже, — снова заметила я.

— На этот раз давайте вообразим, что с выдохом вы отправляете гонца: ваше дыхание — это человек, и всякий раз когда вы выдыхаете, он подходит все ближе к порогу дома пристава. И этот человек…, - я никак не могла вспомнить, — какое бишь звание у вашего начальника, — спросила я.