Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала - Герман Романов

— Горим! Суки…

— Вылазь, ребята, поджаримся! — старший сержант Ермаков толкнул изо всех сил люк. Проклятая банка, выйти можно только через крышу, а по ней весело лупцуют сейчас «духи» из всех стволов, пули так и молотят по тонкой броне, как крупный град по шиферу старого дачного домика. По слухам, сейчас поступают новые БТР-80 с боковыми дверцами, но до Афганистана они еще не дошли.

Что дело хреново, Костя понял сразу, но им повезло несказанно — из РПГ попали в моторное, если бы к ним, то вознеслись бы на небеса. Люки-то закрыли, а это амба всему экипажу БТР-70. Да и ребятишки не растерялись — захлебывается судорожным кашлем башенный КПВТ, горячие тяжелые гильзы со стуком падают на днище, с бойниц огрызаются из автоматов, не жалея патронов. Но скоро прибежит полярная лисица — дышать нечем, черный дым выедает глаза, и самое страшное — хэбэхи на солдатах тлеть начали, да что тлеть — припекает уже как на сковородке в одном очень неласковом для грешника месте.

Но десантироваться с горящего бронетранспортера им не дали, прошлись из пулемета, и ефрейтор, молодой улыбчивый парень, мешком свалился внутрь — пули так изрешетили каску, что брызги мозга окатили лицо капитана. Стрелок-татарин просто привалился, и Костя, схватив мертвого парня за ноги, стащил тело в горящее чрево БТРа.

— Наверх, парни, здесь так и так нам хана, а там хоть шанс есть! — прокричал он и в ярости рванулся наружу — огонь добрался и до него. Ноги вопили от боли, и он почувствовал, как пламя обдало его мужское «достоинство». Это придало ему сил, и Костя рванулся…

— Твою мать! — Ермаков очнулся от короткого сна. Так и есть, это был не Афган, а купе ротмистра Арчегова. Явь оказалась только сном… И самой доподлинной правдой. Стакан горячего чая лежал пустой на полу — зато ширинка штанов была мокрее мокрого.

Слава богу, что кипяток, а не пламя, ведь тогда врачи в госпитале каким-то чудом сохранили его мужское естество, а ожог не помешал позднее пройти медкомиссию, где просто не поглядели пристально ему под трусы, и поступить в Рязанское училище ВДВ. И сон в руку оказался, напоминанием о том страшном дне, в котором тогда еще молодой старший сержант срочной службы Ермаков выжил… Единственный…

Костя вытер полотенцем мокрое безобразие, хорошо, что ткань темно-синяя, не видно. А то что подчиненные подумают… И усмехнулся — первый раз в жизни со стаканом горячего чая в руке уснул. С сигаретой бывало, но с чаем?!

И странное дело — усталость резко уменьшилась, сил прибыло, а голова перестала болеть. Косте очень сильно захотелось перекусить. Вот только где сейчас поесть?

В дверь тихо постучали, вернее — поскреблись. Ермаков громко сказал:

— Войдите.

В купе осторожно зашел Аким, ординарец, или по-старому денщик, типичный сибирский мужичок с хитринкой в глазах — в руках то ли поднос с высокими краями, то ли коробка с низкими бортами, белым вафельным полотенцем накрытая.

— Я тут поснедать вам принес, Константин Иванович. А то вы не позавтракавши, и на обед, как всегда, не пошли. Не побрезгуйте, что с солдатского котла, повар не жадничал, наварил много.

Солдат поставил коробку на стол, быстро выгрузил из нее снедь. Костя умилился — на него пахнуло родимой Советской армией. Железная миска со «шрапнелью» (так называют в обиходе перловую кашу, впрочем, именуют ее и «резиновой»), но не пустой, а с кусочками мяса и с подливой. Тут же колечки репчатого лука, плавающие в чашке с уксусом — этот характерный запах ни с чем не спутаешь. Толстые ломти хлеба разложены на типичной тарелке. На десерт — копченый толстый омуль с золотой корочкой, крепкий чай с колотым сахаром вприкуску и большой кусок калача с маслом.

— Благодарствую, Аким, угодил, — денщик с удивлением посмотрел на ротмистра, чуть поклонился, забрал коробку и вышел из купе.

Ермаков привычно прочитал молитву, перекрестился. И неторопливо принялся за неприхотливый ужин, мысленно сделав в памяти зарубку, что солдат здесь кормят неплохо, несмотря на военное время, гораздо лучше, чем стрелков его роты в мирное время, перед отправкой в Афганистан.

А вот с вещевым довольствием худо, да и разнобой полный, за исключением казачьих подразделений. Изредка встречается униформа российской императорской армии, и то в основном на офицерах, есть японская и французская форма, но чаще всего попадается на глаза английское обмундирование. Именно в него был облачен его денщик. Не армия, а Ноев ковчег какой-то, ведь даже в погонах единообразия нет…

— Гражданин командующий Народно-революционной армией, — услышав столь торжественное обращение, штабс-капитан Калашников поморщился. Хотя в душе чувствовал, что слова эти были ему приятны. Но надо держать марку «демократически» назначенного командующего. Пока без армии…

— Не торопите события и, пожалуйста, оставьте титулование. Пока оно неуместно, гражданин поручик. Что происходит в городе? — вопрос Калашникова не застал начальника штаба НРА поручика Зоркина врасплох. Он тут же достал из кармана френча две бумажки.

— Эти воззвания колчаковского правительства распространялись сегодня по городу. Тут написано для офицеров и солдат гарнизона следующее: «Кому могут быть полезны сейчас восстания, кроме как большевикам? Неужели вы, как Иуда, предадите тех несчастных, измученных страдальцев, которые еще борются с большевиками? Нет, вы не окажетесь изменниками! Не сегодня завтра придут силы с Востока, которые помогут вам защитить порядок, спасут нас всех от большевизма и от голода. Помните, что хлеб сейчас идет только с Востока»…

— Это больше похоже на уговоры невинной девушки стареющим импотентом, — презрительно хмыкнул Калашников. — Вот только к солдатам и населению так не обращаются, размазав сопли.

Штабс-капитан знал, о чем говорил. Он, старый член партии эсеров, уже долго служил в армии и даже был помощником по политчасти у генерала Гайды, чье выступление во Владивостоке месяц назад было подавлено колчаковскими войсками. Но сейчас восстание против Колчака партия начинает повсеместно, и этот реакционер будет безжалостно выброшен на свалку истории. А они будут поддержаны населением и под флагом свободы и демократии не допустят власти узурпаторов-большевиков…

— Там далее для мирного населения написано более определенно, — мечтания Калашникова были прерваны Зоркиным самым безжалостным образом. И штабс-капитан вернулся с небес на землю.

— «Правительство, призывая население к полному спокойствию и подчинению закону и власти, к поддержанию порядка и исполнению долга перед родиной и армией, твердо заявляет, что с настоящего момента всякие попытки сопротивления законной власти будут решительно подавляться. Правительство располагает достаточной силой, чтобы прекратить смуту и обеспечить порядок. Идущие с Востока сильные подкрепления раз и навсегда положат конец подобным выступлениям», — излишне громко произнес последние слова поручик.

— Атаман Семенов действительно двинул на Иркутск большие подкрепления? Что сообщили в последние часы наши чешские союзники? — хоть и говорил штабс-капитан нарочито спокойным голосом, но в нем Зоркин услышал скрываемые нотки страха. И было чего бояться — Семенов не склонен к компромиссам и способен устроить всем демократическим элементам в Иркутске кровавую резню.

— Начальник штаба 2-й дивизии подполковник Бирюля час назад сообщил мне, что на станцию Слюдянка прибыл дивизион бронепоездов ротмистра Арчегова. Его броневики не опасны — блиндированы шпалами, но имеют шесть пушек. Пехоты всего одна рота, плюс сотня спешенных казаков. Судя по всему, уходил из Верхнеудинска в большой спешке, прихватив по пути какие-то учебные команды.

— И что они сейчас делают?

— Стоят на станции. Самогон жрут, а их ротмистр пьяный шатается по вокзалу да орет, что весь Иркутск погромит из пушек.

— У чехов всегда точная информация, стоит верить, — задумчиво потер переносицу Калашников. Это была единственная приятная новость в сплошной череде печальных сообщений, приходивших с правого берега Ангары. Там было худо — контрразведка арестовала в городе три четверти членов Политцентра, и судьба их могла оказаться трагической. И потому надо было срочно принимать предупредительные меры.

— Вот что, поручик. Сразу после выступления полка проведите аресты наиболее влиятельных чиновников правительства, что сейчас в Глазково. Это крайне необходимо для пресечения репрессий.

— Есть, — начальник штаба наклонил голову, соглашаясь. Заложники были необходимой мерой, особенно на случай непредвиденных обстоятельств. В отличие от штабс-капитана, Зоркин обладал изрядным скепсисом по отношению к чешским войскам. Он понимал, что, если последним будет выгодно, они предадут Политцентр так же спокойно, как уже предали и адмирала Колчака, и его никудышное правительство.