Вашингтон, округ Колумбия - Гор Видал

— Мы, вероятно, создадим нашу первую организацию в Вашингтоне. Для рекламы понадобится несколько известных имен. Блэз, например. Насчет меня не беспокойтесь. Я, как всегда, останусь за кулисами в должности неофициального казначея. — Он с легкой усмешкой сделал ударение на последнем слове. — Двести пятьдесят тысяч долларов — с такой суммой в кошельке наша компания плавно тронется с места. Разумеется, это только начало.

Диана отвернулась от Клея. Он, по-видимому, не договорил то, что хотел ей сказать. Он протянул руку, как бы пытаясь ее удержать, но Диана уже быстро шла через лужайку к веранде. Сын Блэза остановил ее на ступеньках и что-то сказал ей; она силилась улыбнуться. Бэрден видел, как она страдает, и извинился перед Нилсоном. Он подошел к Диане и Питеру.

— Поехали? — спросил он.

— Пожалуй, да. Где Инид?

Питер пожал плечами.

— Пошла спать, я думаю. Они не спали всю ночь.

— Передай ей, как я… за нее рада.

— Хорошо.

Бэрден взял дочь под руку. К его удивлению, ситуация начинала ему нравиться. «Отец утешает отвергнутую дочь». Жизнь часто представлялась ему серией старых литографий с такими, например, надписями: «Государственный муж на берегу залива», «Смерть в семье», «Поруганная честь». В лучшем случае трудно составить себе мнение о других. Но он пытался, так как искренне верил, что человек должен быть добр. Так или иначе, никто не поставит ему в вину, что он не давал себе труда составить такое мнение. Хоть он и любил свою дочь, Клей ему нравился, и это затрудняло, как ни жаль, все, особенно сейчас, когда Клей, тяжело дыша, заступил ему дверь в гостиную. Он явно пробежал через всю веранду.

— Простите, сенатор. Я не предупредил вас. Но все случилось так внезапно. Мы об этом не думали.

— Как же иначе. — Нет, сказано слишком холодно, решил Бэрден. — Да, я понимаю, как это случается. Она чудо как привлекательна. Поздравляю.

Клей нервничал, и это доставляло Бэрдену удовольствие. В их довольно сложных взаимоотношениях Клей всегда сохранял хладнокровие, в то время как Бэрден, движимый чувствами, нередко горячился. Но теперь-то Клей держался едва ли хладнокровно, и Бэрден понял, чего он боится: что его уволят. С минуту он забавлялся этой мыслью. Конечно, это порадовало бы Диану, не лишенную — он это знал, так как видел в ней себя, — мстительной жилки. Но Клей может быть спокоен за свое место: Бэрдену без него не обойтись.

— До понедельника. — Он неопределенно улыбнулся Клею и направился с дочерью в гостиную, чтобы проститься с хозяином. Фредерики нигде не было видно. Она наверху, с мисс Инид, сказал лакей.

— Учит ее жить, это как бог свят! — Перед ним неожиданно возник Блэз. — О чем еще могут говорить матери с дочерьми в такие минуты?

— Не знаю, — сказал Бэрден. — Никогда не был ни матерью, ни дочерью.

— Диана, о чем они разговаривают? Ты дочь. Открой нам женские тайны.

— Откуда мне знать? Я никогда не была замужем. А потому со мной не разговаривали. Наверное, одна женщина предупреждает другую.

— Предупреждает против чего? — Казалось, Блэз был в самом деле заинтересован.

— Против мужчин, конечно. Нашего общего врага. — Голос Дианы почти срывался.

— Бэрден, кто же она такая? Мужененавистница?

— Она преувеличивает. — Бэрден пытался передислоцировать Диану к двери, но Блэз не пускал ее.

— Уверен, тыне преподнесешь отцу такого сюрприза, как Инид.

— Я не очень-то горазда на сюрпризы. Да и не похоже, чтобы кто-то мною интересовался.

— Ну, брось, брось, — встревожился Бэрден. — У тебя есть свои поклонники. — Он повернулся к Блэзу. — И я ненавижу их всех, а вы? А почему, собственно, молодой человек, которому нравится твоя дочь, должен представлять собою угрозу?

— Ну, у нас в доме эта угроза уже обернулась реальностью. — Блэз вдруг ожесточился. — Надеюсь, вам повезет больше. Вам обоим. Да. Эд Нилсон просил меня кое-что тебе передать. Не знаю, что это. Скорее всего, любовное послание. Он души в тебе не чает. — Блэз подал Бэрдену конверт.

— Спасибо за ленч, — сказал Бэрден. — И за сюрприз, — не удержавшись, добавил он.

— Строго говоря, сюрприз был не мой. — Блэз посадил их в машину, которую Генри подал к подъезду. — Но приходится мириться с тем, что сваливается на нас.

Когда Бэрден с Дианой отъехали, Блэз еще некоторое время стоял у подъезда и махал им вслед, словно решил больше с ними не встречаться.

— Такой жестокости я от него не ожидал, — сказал наконец Бэрден, отдав себе отчет в том, что им вот сейчас придется заговорить о случившемся.

— Он влюблен в нее. Почему бы ему не жениться на ней?

— Я имел в виду не Клея. Я имел в виду Блэза.

— Я как-то этого не заметила. — Она старалась не смотреть на него, когда машина везла их мимо зеленых рощ Виргинии.

— Ты хотела выйти замуж за Клея. — Как хирург, которому приходится делать операцию без обезболивания, Бэрден сделал первый разрез мгновенно. Кожа рассеклась. Больной хватил ртом воздух, но остался в живых.

— Да. Можешь сказать, хотела.

Странная формулировка, подумал Бэрден. Сказать можно все, что угодно.

— О чем он говорил тебе только что, на лужайке?

— Не помню.

— Прости. Это не мое дело, конечно.

Дочь посмотрела на отца сухими, блестящими глазами: больной уже был в горячке.

— Да нет. Я и вправду не помню. Не могла сосредоточиться. Он все говорил, говорил, а я все думала, думала: он женился на Инид, а с чем осталась я? Кажется, он просил прощения. Не знаю. Он нервничал, а я никогда не видела, чтобы он нервничал.

— Перед деньгами, должно быть, нельзя устоять.

— Нет! — неистово воскликнула Диана. — Уверена, что он не из-за денег, деньги тут ни при чем. Все из-за Инид.

Взгляни на нее! Кто может соперничать с такой? — У больной начался приступ. Рыдания были так прерывисты, что скорее напоминали икоту, и Бэрден больше не был искусным целителем сердец, а добрым врачевателем, подставляющим девушке плечо, чтобы она могла выплакаться. Но он встретил резкий отпор.

Диана отодвинулась, закрыла лицо руками и опустила их, лишь когда машина пересекла Чейн-Бридж. Они молча проехали вдоль зловонного канала, по которому в летней дымке медленно двигались баржи на конной тяге. Перед тем как на окраине Джорджтауна показались первые полуразвалившиеся лачуги негров, она сказала.

— Ты что-нибудь сделаешь с Клеем?

— Уволить его? Нет. Он мне нужен.

— Я бы хотела.

— Чтобы я его уволил?

— Да! — Она стиснула зубы. Как она похожа на него! Кровь не умирает! Ничто не умирает — никогда. Эта мысль пьянила. Он будет жить в ней.

— Ты не хочешь этого. Ты не так мелочна.

— Хочу, я так… взбешена. В гробу я его видала.

— Диана… — Он пытался вспомнить, как звали отца Медеи.

— Я переживу это. Прости, что я подняла столько шуму.

— Он когда-нибудь… говорил, что хочет жениться на тебе?

Диана пристально глядела через стекло машины на темно-красный кирпич Джорджтауна.

— Да, — сказала она в окно. — Говорил. На рождество. В клубе Салгрейв. Перед танцами. На мне было мое первое черное платье. То самое, что не нравилось маме. «Ты выглядишь в нем на тридцать, — говорила она, — и как в трауре». А мне казалось, я выгляжу ничего себе. Наверное, Клею тоже. Мы собирались пожениться этой весной, как только конгресс распустят на каникулы. Но конгресс все заседал и заседал, и Инид его сцапала. В июле.

— Похоже, нас распустят на каникулы на следующей неделе, — как бы невзначай сказал Бэрден. — Поедем куда- нибудь на север? В Мэн? Ты не против? В Бар-Харбор?

Но Диана его не слушала. Она ушла в себя. Больной теперь в коме, природа сделает все что надо. Как и все практикующие врачи, Бэрден полагался в конечном счете на восстановительные силы организма.

Тут он осознал, что все еще сжимает в руке конверт, который передал ему Блэз. Он вскрыл его, предчувствуя, что будет возмущен, и не ошибся. В конверте был чек, выписанный на Нью-йоркский банк, на сумму в двести пятьдесят тысяч долларов, подлежащих уплате комитету «Джеймса Бэрдена Дэя — в президенты». Чек был подписан Эдгаром Карлом Нилсоном, казначеем. Он бросил быстрый взгляд на Диану. Видела ли она чек? Она не видела. Он быстро порвал чек на кусочки и выбросил их, как конфетти, в окно машины.

Он будет президентом, но без помощи Нилсона. Если он изменит себе, он превратится в ничто. На ум пришли старинные пословицы. Вспомнилась хрестоматия Макгаффи, которую он читал в детстве, — на каждой странице нравоучение. Вопреки благоприобретенному опыту, он продолжал в них верить. Честность — лучшая политика. Стежок вовремя стоит девяти. Всякому своя цена. Нет, неправда! "Он смял конверт и стрельнул бумажным комком в бронзовую статую какого-то адмирала. Полный вперед! Так будет лучше. А потом, 20 января 1941 года: «Я, Джеймс Бэрден Дэй, торжественно клянусь…» У меня все будет в порядке.