Марк Аврелий. Золотые сумерки - Михаил Ишков

Вскоре в лагере восстановилось спокойствие, лишь изредка доносилось лошадиное ржание и лай собак.

Все то время, пока на форуме царила сумятица, Сегестий провел возле сидящего на земле перебежчика. Марк, возвращаясь в шатер, кивнул ему — заводи лазутчика. При этом взмахом руки пригласил с собой легатов, однако перебежчик на хорошем латинском негромко предупредил принцепса.

— Только ты и я.

Марк удивленно глянул на него, по — прежнему кутавшегося в плащ, потом спросил.

— И без охраны?

Перебежчик глухо откликнулся.

— Сегестия достаточно. У меня нет оружия, Марк, и злобы я не таю. Однако прикажи, пусть не расходятся. Вероятно, придется собрать военный совет.

Император, удивленный, что незнакомец посмел назвать его по имени, тем не менее сдержался, жестом остановил двинувшихся было в его сторону легатов — первым из них стоял, отряхивавший с плаща землю Септимий Север, — затем приказал.

— Подождите здесь.

Префект преторианцев Приск шагнул к нему.

— Но, цезарь…

— Я сказал, ждите. А ты, — добавил он, обращаясь к префекту, — будь поблизости. Подготовь посыльных. Выставь вокруг претория усиленную охрану.

Уже в шатре Марк крикнул подбежавшему Феодоту.

— Свету! Всех посторонних вон!..

Императорские слуги, а также секретарь, вышли из шатра. Принцепс подошел к перебежчику. Тот откинул накидку с головы, обнажил лицо.

Марк отшатнулся.

— Бебий! Ты?

— Да, цезарь. Прошу тебя, называй меня Иеронимом.

Император удивленно глянул на старинного друга, пожал плечами, потом спросил.

— Откуда?

— С той стороны.

— Сбежал?

— Нет, послан Ариогезом, чтобы предложить тебе вечный и нерушимый мир.

Марк Аврелий вскинул брови, отошел к своему рабочему месту, устроился в кресле, предложил.

— Садись… хотя, если устал, можешь прилечь. Ты не голоден? Помнится, ты очень любил хлеб грубого помола.

Бебий неожиданно расплакался, тихо, обильно. Принялся тыльной стороной ладони вытирать слезы. Покивал.

— Да, любимый сорт Августа. Когда в последний раз мне пришлось отведать его? — Бебий вздохнул. — Даже припомнить не могу.

— Приказать принести?

Бебий усмехнулся.

— Прежде всего, дело. Хотя почему бы не попробовать домашнего хлебца?.. У тебя хороший пекарь?

— Лучше не бывает. Приказать принести?

Бебий усмехнулся.

— Тогда пусть подадут и какую‑нибудь рыбу. Очень соскучился по свежей рыбке, особенно зажаренной так, как умеют только в Риме. У варваров вся пища пресная. Едят грибы, — император невольно поморщился, а Бебий продолжил, — лесные ягоды… Хлеб не прожевать. Поразительно, Марк, но все эти годы я ни о чем более не жалел, как о приготовленной умелым поваром камбале. Помнишь ту вкуснятину, что вылавливают в море возле Равены. Казалось, вокруг реки, ручьи, в них полно рыбы — ставь вершу и хватай руками. Ан нет!.. Всегда мечтал о камбале, здоровенной, — Бебий сотворил руками огромный круг и вздохнул. — Говоришь, у тебя хороший повар, Марк?

— Императорский, — пожал плечами принцепс и окликнул Феодота. — Сходи в поварню. Пусть постараются.

— Слушаюсь, господин.

Бебий удивленно глянул на раба.

— Хвала Христу, это же Феодот!

— Он самый, господин, — ответил раб.

Феодот не мог скрыть удовольствия, что спустя столько лет друг хозяина узнал его.

— Ах ты, старый развратник! — добродушно обругал его гость. — Помнится, ты ухлестывал за моей рабыней. Смущал ее недозволенными речами. Помнишь, как ты упросил своего господина купить ее у меня?

— Помню, господин. Как же мне забыть Бернадоту.

— Так ты женился на ней? Наверное, завел кучу детишек? — спросил Бебий.

— Нет, господин, — Феодот прочистил горло.

— Что так?

— Боги прибрали. Умерла она во время моровой язвы.

— Да — а, дела… Спаси Господь ее душу!

В этот момент Марк подал голос.

— Умерла с радостью.

— Как это? — удивился гость.

— Домогался я ее, Бебий. Хотел взять силой, правда, потом одумался. А тут болезнь пошла косить. Так что на мне много грехов — так, кажется, вы называете проступки, противные человеческой и космической природе, за которые человека после смерти ввергают в мрачный Аид. Скажи, Бебий, спасение для меня возможно?

Бебий пожал плечами.

— Спасти душу может каждый, тем более ты, о ком разве что песни не складывают.

— Для этого надо уверовать в распятого мошенника?

— А вот это тебя не красит, Марк. Стоит ли укорять пусть даже самого распоследнего раба, самого кровожадного разбойника в том, что он пострадал на кресте?

— Я согласен, если только потом его сообщники не начинают разносить повсюду так называемую благую весть и морочить головы людям неким таинственным воскрешением.

— Марк, я устал. У меня мало времени, чтобы вдаваться в риторические дискуссии. Я должен сообщить тебе что‑то важное.

— Говори.

— Я послан к тебе с предложением мира. Ариогез желает подтвердить обязательства, взятые на себя прежним царем, и выполнить все условия мирного соглашения, заключенного два года назад. Но это еще не все. В окружении царя квадов открыто говорят о том, что сарматы вот — вот начнут войну. Ночью, перед тем, как германцы перевезли меня через Данувий, кто‑то, невидимый во тьме, тайком шепнул мне, что сами квады начнут переправляться через три дня. Он просил предупредить тебя.

— Где?

— Не берусь утверждать, но, скорее всего, возле Карнунта.

— Но ты же утверждаешь, что Ариогез внял голосу разума? Что восторжествовала мудрость? Что он желает заключить мир.

— Нет, Марк. Я этого не утверждаю. Наоборот, считаю, это просто коварная уловка. О мире племенные вожди во главе с Ариогезом рассуждали только в моем присутствии, а между собой они называют этот мир позорным. Я не раз слышал призывы отправиться на помощь сарматам. Простые воины на сходках кричат, что не потерпят унижения.

— Интересно. Значит, говоришь, уловка. Что же Ариогез задумал на самом деле?

— Ударить тебе в спину, когда ты поспешишь на помощь двум легионам, охраняющим Аквинк.

— Какие основания заставляют тебя вынести подобное суждение?

— Количество воинов, собравшихся на той стороне и прячущихся по глухоманям, по балкам и за прибрежными холмами, превышает все, что я видел до сих пор. Они идут и идут. Кое‑кто поговаривает, что в урочище, расположенном поблизости от бурга Ариогеза, видали сарматских всадников числом в несколько тысяч. Зачем они в такой дали от своих стойбищ? Они могли бы помочь своим ниже Аквинка.

— Так — так, — заинтересовался Марк, — вернемся к сарматам. Они в самом деле попытаются высадиться ниже Аквинка.

— Да, но это будет отвлекающий удар. Там в основном собрались конные отряды и пешие галлы. Варвары попытаются отвлечь на себя внимание главных сил и развернуть тебя тылом к Карнунту.

— Ты полагаешь, я поверю в эти сказки? — спросил Марк.

— Что тебе остается, — пожал плечами Бебий.

— Ну, у меня много возможностей развязать тебе язык и заставить говорить правду.

— Я сказал правду.

— Может быть, — согласился Марк. — В таком случае давай по порядку. Не будем спешить. Как ты попал в руки Ариогеза, почему он послал именно тебя? И обязательно расскажи, почему ты решился нарушить указания царя квадов. Только прошу, не надо пустых слов о верности Риму, любви к родине. У таких, как ты, нет родины. Вы плюете на пенатов, на родные очаги. Ваше царствие на небесах, там вы ждете утешений и радости, а здесь в бренном мире хоть трава не расти. Одним словом, все по порядку.

— Как бы ты не относился к моим словам, но я — римлянин, Марк. Я приписан к всадническому сословию. И это достаточное основание.

— Называй меня императором. Но лучше цезарем. Да, для кого‑то это достаточное основание, однако я знавал римлянина, который променял всадническое достоинство на грязные одежды нищего, а отеческих богов на глупейшее суеверие.

— Я не стану спорить с тобой, цезарь, насчет суеверия. Этот спор я проиграю, а ты, вне всякого сомнения, выиграешь. Как, впрочем, его выиграли Калигула, Нерон и Домициан. Как выиграл Веспасиан, пославший на казнь более тысячи невинных душ только за то, что они сделали свой выбор. Что касается отеческих богов, то я полагаю их идолами, и как свободный римлянин выбрал свет иной звезды, называемый истиной. Эта вера вполне достойна и пригодна для каждого человека, в том числе и для того, кто имеет всадническое достоинство. Мы, дети Рима, выжили только потому, что каждый сознательно делал свой выбор. Ведь ты с уважением относишься к выбору Гая Юлия или Октавиана Августа, а ведь они тоже посягнули на отеческих богов, на установления предков. И ты сам, цезарь, разве не выучил у Диогнета, Рустика, Аполлония, что существует единый логос, единое первоначало.