Рассказы и очерки - Карел Чапек

В памяти Пеликана вдруг с мучительной отчетливостью всплыл последний визит Ежека. Доцент пришел поздно, какой-то всклокоченный, сам не свой, сел в сторонке, ни с кем не разговаривал. Люси, чуть побледнев, подошла к нему и принужденно улыбнулась.

Ежек встал и, словно бы тесня ее взглядом, заставил отойти к нише у окна. Там он шепотом сказал ей несколько слов. Люси наклонила голову в знак грустного согласия и вернулась к гостям. У Пеликана тогда сжалось сердце от беспокойного предчувствия, и он решил, что надо быть настороже. Но у него столько забот, столько неотложных дел!

Часы мелодично пробили восемь.

…На набережной в Трое стоит пара. Красивая дама плачет, прижимая платочек к глазам. К ней склоняется бородатое лицо со страдальческой и страстной улыбкой. «Ты должна, должна решиться, — говорит он. — Так больше нельзя, невозможно!» Эта картина терзает Пеликана своей беспощадной отчетливостью. «Как далеко зашли у них отношения? — подавленно спрашивает он себя. — Боже, что же мне делать? Объясниться с Люси или с ним? А как быть, если они скажут: «Да, мы любим друг друга»? И зачем добиваться тоге, чтобы услышать это, если… если и так все ясно?»

Тяжелые руки Пеликана сжаты в кулаки и лежат на столе. Он ждал бешеной вспышки гнева, но чувствует лишь, что его гнетет неимоверная слабость, Сколько сражений уже решено за= этим столом! Отсюда он распоряжается людьми и вещами, здесь получает и наносит удары, стремительные, страшные удары, как на матче бокса. А сейчас с каким-то ужасом и глухим гневом на самого себя сознает, что не способен ответить на этот удар.

Масштабы своего поражения он измеряет своей слабостью. «Надо что-то предпринять, что-то сделать», — мрачно твердит он и тотчас же представляет себе рояль, Люси с прикрытыми, горящими глазами, Люси, бледную и пошатывающуюся, на влтавской набережной… И снова нестерпимая мука бессилия охватывает Пеликана.

Наконец, собрав все силы, он встает и идет к машине. Автомобиль тихо спускается к центру Праги.

Глаза Пеликана вдруг наливаются кровью.

— Скорей, скорей, — кричит он шоферу и тяжело дышит от внезапного прилива ярости. Ему хочется врезаться в толпу, как пушечное ядро, давить людей, с грохотом налететь на какую-нибудь преграду… — Быстрее, быстрее, ты, олух! Зачем ты объезжаешь препятствия?

Испуганный шофер гонит машину на предельной скорости, непрерывно сигналя. Слышны крики прохожих, кто-то чуть не попал под колеса…

Дома Пеликан казался спокойным. Ужин прошел в молчании. Люси не говорила ни слова, чем-то подавленная, замкнутая. Сделав несколько глотков, она встала, чтобы уйти.

— Погоди, — попросил он и с дымящейся сигарой подошел, чтобы заглянуть ей в глаза. Люси подняла взгляд, внезапно исполненный отвращения и страха.

— Оставь меня, — попросила она и нарочно кашлянула, словно от табачного дыма.

— Ты кашляешь, Люси, — сказал Пеликан, пристально глядя на жену. — Тебе надо уехать из Праги.

— Куда? — в испуге шепнула она.

— В Италию, к морю, куда угодно. На курорт. Когда ты выедешь?

— Я не поеду! — воскликнула она. — Никуда я не хочу. Я совершенно здорова!

— Ты бледна, — продолжал он, не сводя с нее испытующего взгляда. — Прага вредна для твоего здоровья! Надо полечиться два-три года.

— Я никуда не поеду, никуда! — воскликнула Люси в страшном волнении. — Прошу тебя… что это… Я не поеду! — еще раз крикнула она срывающимся голосом и выбежала из комнаты, чтобы не разрыдаться. Пеликан, сгорбившись, ушел к себе в кабинет.

Ночью старый слуга долго ждал Пеликана в комнатке около спальни, чтобы приготовить ванну. Вот уже полночь, а хозяин все еще не выходит из кабинета.

Слуга на цыпочках подошел к двери и прислушался.

Слышны равномерные, тяжелые шаги из угла в угол. Старик вернулся на свой диванчик и задремал, иногда просыпаясь от холода. В половине четвертого он вскочил, пробудившись от крепкого сна, и увидел хозяина, который надевал шубу; лакей забормотал извинения.

— Я ухожу, — прервал его Пеликан. — Вернусь к вечеру.

— Вызвать машину? — осведомился слуга.

— Не надо.

Пеликан зашагал пешком к ближайшему вокзалу.

Морозило. Спящие улицы были безлюдны. Город будто вымер. На вокзале несколько человек спали на скамейках, другие тихо, терпеливо мерзли, свернувшись в клубок, как звери. Пеликан выбрал в расписании первый же отходящий поезд и в ожидании стал расхаживать по коридору. О поезде он забыл, и поезд ушел. Пришлось выбирать другой, и вот, наконец, Пеликан едет один, в пустом купе, сам не знал куда.

Еще не рассвело. Пеликан отодвинул лампу и уселся в угол.

Его сознание затуманила безмерная усталость.

С каждым оборотом колес на него словно накатывалась новая волна слабости. Было смертельно тоскливо и вместе с тем безгранично покойно, словно он впервые за много лет отдыхал всем своим существом.

Впервые в жизни, не сопротивляясь, принять удар и со странным удовлетворением сознавать, как глубоко он тебя ранит. Он уехал, попросту бежал из дому, чтобы весь день пробыть одному, все обдумать и твердо, без колебаний решить, как быть с Люси, что делать, как вообще покончить с этим ужасным положением. Но сейчас он не может — и не хочет — ничего, только бы терзаться своей мукой. Там, за окном, рождаются огоньки нового дня, люди, просыпаясь, неохотно расстаются с теплым сном. Люси сейчас еще спит… Он представил себе большую подушку, русые, разметавшиеся волосы. Быть может, они еще мокры от слез, детских слез, утомивших ее.

Она бледна и прекрасна… ах, Люси! Ведь моя слабость не что иное, как любовь. Какое же решение я ищу, ведь и так все решено, я люблю тебя!

«Действовать, действовать, действовать!» — настойчиво стучат колеса. «Нет, нет, зачем? Как ни действуй, от любви никуда не уйдешь. Но если Люси несчастна, значит надо сделать так, чтобы она стала счастливой». — «Действовать, действовать!» — «Погоди, Люси, погоди, я покажу тебе, что такое любовь!

Ты должна быть счастлива, если даже…» — «Итак, каково же решение? Раз ты любишь Люси, докажи это. Какая жертва достаточно велика, чтобы стоило принести ее?..»

Над землей распростерся рассвет.

Спокойно, сильно бьется мужское сердце, проникнутое великой болью. «Люси, Люси, я верну тебе свободу! Иди к своему любимому и будь счастлива. Я принесу и эту жертву. Слабая и прекрасная Люси, иди и будь счастлива!..» За окном пейзаж сменялся пейзажем. Крепкий, упрямый лоб прижат к холодному стеклу — Пеликан преодолевает дурман страдания. Но в израненное сердце уже вливается мир решения.

«Скажу ей сегодня вечером, что мы разводимся, — думает Пеликан. — Она испугается, но ненадолго, потом согласится и через полгода будет счастлива. Ежек будет носить ее на руках, он понимает ее лучше, чем я. А Люси…»

Пеликан вскакивает, как от удара. Разве может быть Люси счастлива в нужде? Люси, которая сжилась с роскошью и дорогими прихотями, Люси, которую в свой богатый дом он взял из богатого дома ее отца, владельца крупной торговой фирмы, правда, как раз накануне банкротства. Люси, которая по прихоти, из азарта, по наивности, по внезапному импульсу и бог весть почему еще безрассудно сорит деньгами. Всех заработков Ежека ей не хватит на одно платье… «Ну что ж, — возражает сам себе Пеликан, — после развода мне все равно придется платить ей алименты, вот я и дам ей достаточно, чтобы…»

«Нет, какие же алименты, — спохватился вдруг он, — ведь она выйдет за Ежека, и я, конечно, не смогу содержать ее. Значит, ей нельзя выходить замуж! Не то пусть остается свободной и получает от меня содержание… Ну, а что же тогда с ней будет? Отношения с Ежеком неизбежно пойдут своим путем. Если они не поженятся, значит это будет более или менее открытое… сожительство. Общество, в котором она живет, даст ей это почувствовать, оно изгонит ее и унизит. И она, гордая и впечатлительная Люси, будет безмерно страдать: ведь она воспитана в определенных правилах… Нет, так нельзя! Если мы разведемся, пусть выходит за Ежека и научится жить в бедности… если может. А я… я время от времени буду давать Ежеку денег… — Но Пеликан сам смущается от такой мысли. Нет, ведь Ежек ни за что не возьмет».

В смятении Пеликан сходит с поезда на первой же остановке, не зная, на какую станцию попал. Сидеть в купе — выше его сил, хочется бежать по темным полям с полосами смерзшегося снега, хочется прийти в себя. Светает. Серое и сырое утро. Пеликан выходит из вокзала, тут же садится на придорожную тумбу и задумывается.

Можно сказать ей и так: «Я уйду от тебя, но дам тебе кое-какие средства — вроде приданого, понимаешь? Капитал, чтобы ты жила на проценты».

А потом пусть выходит замуж. Пеликан наскоро прикинул, какую часть своего состояния он может реализовать. Вышло, что почти ничего. Весь капитал в обороте. Ничего не поделаешь, Люси, придется тебе вести скромный образ жизни, самой шить себе платья, стоять у плиты, а вечерами озабоченно подсчитывать дневные расходы…