Оккультные войны НКВД и СС - Антон Первушин

Одна из этих историй повествует о том, что знаменитый врач, ботаник и поэт Эразм Дарвин, дед создателя теории эволюции, хранил у себя в пробирке кусок вермишели, которая могла двигаться сама собой.

Огромный интерес к такого рода экспериментам проявляли и розенкрейцеры, усвоившие и развившие традицию алхимии.

"В сосуде, - читаем мы в секретных розенкрейцерских актах, - смешивается майская роса, собранная в полнолуние, две части мужской и три части женской крови от чистых и целомудренных людей. Сосуд этот ставится на умеренный огонь, отчего внизу отложится красная земля, верхняя же часть отделяется в чистую склянку и время от времени подливается в сосуд, куда еще подливается один гран тинктуры из анимального царства. Через некоторое время в колбе будет слышен топот и свист, и вы увидите в ней два живых существа - мужчинку и женщинку - совершенно прекрасных… Путем определенных манипуляций можно поддерживать их жизнь в течение года, причем от них можно узнать все что угодно, ибо они тебя будут бояться и почитать".

В 1775 году на сцену выходит граф фон Кюфштейн из Тироля со своими десятью "спиритами", заключенными в бутыли.

Граф был богатым австрийским землевладельцем, служившим при императорском дворе. Секретарь его, Каммерер, скрупулезно подсчитывая, во сколько талеров графу обошелся вояж в Италию (гостиничные счета, пудра для париков, расходы на гондолы и чаевые), как бы между прочим упоминает и о случайном знакомстве с аббатом Желони, который, как и его сиятельство, принадлежал к розенкрейцерскому братству. Так совершенно неожиданно среди меркантильных выкладок затесалась более чем фантастическая история, достойная пера Гофмана.

За пять недель, проведенных в таинственной лаборатории австрийского замка, графу с аббатом удалось вырастить нескольких "спиритов": короля, королеву, архитектора, монаха, монахиню, рыцаря и рудокопа. Вдобавок к ним в закопченном стекле возникли и три вовсе фантастических персонажа: серафим и два духа - красный и голубой.

Для каждого заранее была приготовлена затянутая бычьим пузырем двухлитровая колба с водой, где им и надлежало жить, как рыбкам в аквариуме. Следуя рецепту Парацельса, сосуды поместили в навозную кучу, которую аббат каждое утро поливал каким-то раствором. Вскоре началось интенсивное брожение, и на двадцать девятый день колбы вновь оказались на лабораторном столе. Желони какое-то время над ними поколдовал, и вот наконец восхищенный граф вновь смог увидеть своих питомцев. Происшедшие с ними метаморфозы и впрямь были достойны изумления. Кавалеры успели порядком обрасти бородой и усами, а единственная дама заблистала ангельской красотой. Вдобавок к этим чудесам король дивным образом обзавелся короной и скипетром, рыцарь - латами и мечом, а на груди ее величества засверкало бриллиантовое колье.

Но вскоре радость великого свершения была омрачена своенравным поведением крохотных пленников. Всякий раз, когда приходила пора их подкормить, они норовили сбежать из стеклянной тюрьмы! Аббат даже как-то пожаловался, что обнаглевший монах едва не откусил ему палец. Еще хуже повел себя коронованный пленник. Ухитрившись улизнуть во время очередной трапезы, он успел добежать до колбы королевы и даже сорвал подвешенную к пузырю восковую печать. Очевидно, завет Парацельса отказаться от женщины пришелся ему не по нраву.

Смех смехом, но закончилось все довольно скверно. Братья розенкрейцеры отнеслись к демонстрации Кюфштейна весьма скептически. Кто-то даже заметил, что в колбах сидят просто "скверные жабы". Лишь один из адептов, кстати, целитель, проявил готовность с помощью наложения рук соучаствовать в эксперименте, но его репутация была уже серьезно подорвана откровенным мошенничеством в Лейпциге.

Не радовало и столь долгожданное общение с гомункулусами. Вещали они, надо полагать, исключительно через Желони. Вместо мудрых советов и обещанных тайн довольно невразумительно толковали про свои собственные дела. Король был озабочен одними политическими проблемами. Королева не хотела даже думать ни о чем, кроме придворного этикета. Рыцарь постоянно чистил оружие, а рудокоп ссорился с невидимыми гномами из-за подземных сокровищ.

Но хуже всего получилось с монахом. Едва граф попытался спросить его про какую-то рукопись Парацельса, как вздорный инок устроил такой скандал, что колба рухнула со стола и разбилась вдребезги. Спасти беднягу так и не удалось. После торжественных похорон на той же грядке в саду последовал очередной сюрприз. Король вновь пустился в бега, расколотив чуть ли не всю лабораторную посуду. Неудачей закончились и попытки возместить утрату монаха более лояльной персоной. Графу хотелось заполучить адмирала, но вышло что-то вроде головастика. И впрямь - "скверные жабы".

В конце концов Кюфштейн внял мольбам жены, озабоченной не столько богопротивными занятиями мужа, сколько бессмысленной растратой семейного капитала. На сем записи секретаря и кончаются. Остается только догадываться, как и при каких обстоятельствах имперский граф расстался со своей необычной коллекцией и, что не менее интересно, куда подевался аббат-чернокнижник..

Некоторый ключ к разгадке "чуда" с гомункулусами Желони дает, как ни странно, бычий пузырь. В Европе широкое распространение имеет довольно забавная игрушка, представляющая собой заполненную водой стеклянную трубку с резиновой грушей на конце; внутри груши плавает отлитый из разноцветного стекла чертик, который, стоит надавить на грушу, начинает кувыркаться и двигать рукам и ногами. Среди "спиритов" попадаются не только чертенята, но и рыцари, и утки, не говоря уж про обнаженных красавиц.

Эта игрушка, вероятно, была известна и в средние века. И как знать, была она следствием легенд о гомункулусе или, наоборот, породила их?..

Алхимик Трофим Лысенко

В XX веке большинство из фокусов алхимиков были разоблачены, а самой алхимической практике была дана соответствующая оценка и в академических кругах, и в научно-популярной литературе.

Тем не менее говорить о том, что с наступлением просвещенной эпохи алхимики исчезли, как динозавры, несколько преждевременно. Хорошее образование и твердые материалистические взгляды не являются надежной защитой от алхимических приемов обмана публики. Как говаривал лейтенант Коломбо, для того чтобы разоблачить фокус, нужно быть твердо уверенным, что это фокус. А как быть с "уверенностью", если алхимика поддерживает само государство?..

Невзирая на подчеркнуто материалистическую идеологию, Советское государство периодически превозносило самых отъявленных алхимиков, давая им славу, деньги и власть. Одним из них был печально известный "мичуринец" Трофим Лысенко.

Крестьянский сын Трофим Денисович Лысенко (1898 года рождения) приложил немало сил, чтобы "выбиться в люди", то есть избежать тяжелого и неприбыльного крестьянского труда. Перед мировой войной он уже учился в Полтавской садоводческой школе, а в начале 1920-х мы находим его на Белоцерковской селекционной станции Сахаротреста Украины. Две краткие публикации 1923 года (в "Бюллетене" управления по сортоиспытаниям Сахаротреста), посвященные селекции томатов и прививке сахарной свеклы, демонстрируют его стремление освоить приемы научной работы, но также и зародыши его будущих фантастических теорий.

Во второй половине 1920-х он - сотрудник Центральной опытной селекционной станции в Гандже (Азербайджан). Ему была поручена работа по проблеме проращивания бобовых в зимнее время, но Лысенко не довел ее до конца. Он стал "алхимиком от зерновых".

Первый толчок новому виду деятельности Лысенко был придан в 1927 году, когда станцию посетил Виталий Федорович - маститый публицист, печатавший свои очерки в "Правде". Корреспонденту понадобился прототип на роль героя из рабоче-крестьянской среды, и заезжему журналисту представили Лысенко. Два дня тот занимал Федоровича рассказами, водил по полям, показывал посевы. Увиденное воодушевило корреспондента, и он попытался создать вокруг первого опыта, интересного по замыслу, но скромного по результату, настоящую сенсацию. В газете "Правда" появилась его большая статья "Поля зимой". В ней начинающий агроном, импонировавший автору крестьянским происхождением, был всячески расхвален. В полном согласии с веяниями времени корреспондент умилился даже тем, что его герой не блистал образованностью: "…университетов не проходил, мохнатых ножек у мушек не изучал, а смотрел в корень".

Корреспондент писал о Трофиме восторженно и даже величал его "босоногим профессором". Интересно, что как человек Лысенко произвел впечатление неважное, и Федорович дал ему удивительную характеристику:

"Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли - дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, - только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать". Но о его многообещающей работе с горохом журналист отозвался с завидным уважением: