Бета-самец - Денис Гуцко

— Я выйду.

— Полчаса назад проезжал, такого не было. Видно, авария впереди.

— Ничего, я тут про дело одно вспомнил.

— Ну, если дело… А мне, бывает, хочется выйти, хлопнуть дверью, и… гори оно всё… Достало! Лучше на велике, ей-богу. У меня вон сосед…

— В другой раз доскажешь, ладно?

Расплатился и вышел.

Когда-то спортзал Автодора был элитным — «центровым» тогда говорили — местом, чем-то вроде клуба делового общения. Уже достаточно деловые, но еще не отягощенные деловым этикетом любореченцы общались, присев на длинные крашеные лавки, до или после тренировки, а то и между подходами к снарядам; или в раздевалках душевых, обмотавшись полотенцами; или в вестибюле у широченных подоконников, под фотопортретами корифеев и передовиков. Ходили туда и братки, и мирные любители спорта, и начинающие бизнесмены, к числу которых принадлежал тогда и Саша Топилин, обувщик. Функционировал клуб по принципу «свои здесь не платят». На вопрос какого-нибудь новичка: «А сколько здесь стоит в месяц?» — ответить, взглянув наивно: «Нет, братишка, не знаю… Я так хожу… Пацаны пускают», — дорогого стоило. По нынешним меркам — все равно что, выходя из «Майбаха», въехавшего под «кирпич» на виду у гаишника, подмигнуть водителю, отчаянно высматривающему, куда бы припарковать свою «шоху»: «Да тут везде запрещено».

Хаживал в Автодор Георгий Иванович Макаркин, бывший чемпион Любореченской области в весе пера, полутораметровый пенсионер в обвислых штанишках. Приходил, садился на лавку возле ринга. Ни с кем не заговаривал первым. Но через какое-то время кто-нибудь просил его:

— Иваныч, посмотри у меня боковой.

Или:

— Иваныч, посмотри, как у меня ноги.

Иваныч смотрел, морщил размазанный по лицу нос, показывал, как надо.

Топилина, припавшего к открытому окну после очередного нокдауна, сам однажды окликнул:

— Тебе, парень, защиту нужно ставить.

Почему защиту, Топилину было ясно (кончик языка во рту теребил клок разбитой щеки). Но чем он, спортивно обделенный переросток, привлек внимание Иваныча — Топилин не спросил, а старый тренер объяснить не удосужился.

За полгода, пока не пропал из Автодора, Макаркин неплохо его поднатаскал.

— Чего ты встал?! Чего встал?! Вроде как: я ударил, теперь его очередь. Двигайся давай, не спи! Пойми своей башкой: защита — такая же активность, как нападение. Запомни, все твои неприятности из-за того, что ты не успел сделать что-то, что должен был сделать. Вот и все. Ты сам не успел… понимаешь? Не сделал то, что должен был. А противник дело двадцатое.

Ни одна из прочитанных в юности книжек, самых восхитительных, после которых в распаленной душе стоял долгий привкус красоты и полета, не принесла и сотой доли той практической пользы, которую он извлек из советов Макаркина. Посредством нескольких десятков слов бывший чемпион будто перевернул Сашу Топилина с головы на ноги: «Так-то оно удобней будет». Именно там, на ринге Автодора, Топилин не понял даже — в буквальном смысле почувствовал своей башкой, насколько безопасней двигаться, чем стоять. И немедленно употребил приобретенные навыки вне ринга. Начал искать спасения в действии. Под окрик: «Чего ты встал?! Чего встал?» — решение любых проблем давалось намного проще. Так, он одним из первых в Любореченске свернул кроссовочный бизнес. Антон сомневался, стоило ли. Но вскоре в городе наладилась продажа настоящей обуви, а там и цены на фирменные кроссовки поползли вниз. Выгодно продал кооператив молодому армянину, купил магазинчик на Малороссийской, возле которого потом открылся кинотеатр.

Дверь в Автодор оказалась заперта изнутри. В вестибюле слонялся сторож.

— Уважаемый! — окликнул Топилин. — Подойдите на секунду!

Сторож сначала махнул на него раздраженно рукой, но потом, подумав, все же подошел. Щуплый подвижный старик, чем-то похожий на Иваныча. Выражение лица — как у запущенного секундомера: «Время идет, излагайте».

— Вы не могли бы…

— Закрыты! Выходной! — резанул сторож.

— Вы не могли бы меня впустить ненадолго? Я когда-то тренировался здесь, в вашем спортзале.

— И что?

— Да вот, ностальгия. Можно, я пройду в спортзал, посижу там?

— Шутишь, что ли? — он пожал плечами и развернулся, чтобы уходить. — Делать нечего.

— Отец!

Это обращение к посторонним пожилым мужчинам вызывало у Топилина рвотные позывы, но уж очень хотелось пройти.

— Пропусти, в натуре. Только с зоны откинулся, дай молодость вспомнить.

Сторож замялся. Для верности Топилин вынул из бумажника пятисотку, прижал ее к стеклу.

— Пусти, не обижу.

Сторож повертел головой, как будто ему давил воротник, и с примирительным ворчанием подошел к двери.

— Ладно. Раз такое дело.

Открыв дверь, он отступил в сторону.

— Только тсс… Начальство наверху. В комп лазит.

Топилин сунул купюру в брючный карман сторожа.

Тот стыдливо сморгнул.

— Куда идти, помнишь? Там открыто.

Ни ринга, ни тренажеров не осталось. В углу стопка матов. Для любителей побоксировать в дальних углах оставили мешок и грушу на пружинной растяжке. Включил свет. Не глядя в зеркала, прошел по залу. Снял пиджак, бросил его на маты и сел на длинную, винтом перекошенную лавку. Лавка качнулась, сердце екнуло: она и тогда качалась точно так же и громко топала, когда кто-нибудь шлепался на нее с размаху.

Зал арендовал Леха Фердинский по прозвищу Махно. Огромный двадцатипятилетний качок, словно скрученный из корабельных канатов. Лицо ясное, как небо над спящим океаном. Гагаринская улыбка — и красноречивая колотая рана под левой грудью.

— Парни, тренируйтесь хоть до утра, — говорил он, улыбаясь, в сопящий и лязгающий железом зал. — Только кто забудет ключ на вахту сдать, потом не обижайтесь.

Или:

— Парни, об одном всегда прошу: в душевой не ссыте, пожалуйста.

— Да мы не ссым, — отвечали парни.

Свое прозвище он получил, промышляя грабежом на польских дорогах: шерстил там без разбору соотечественников из бывшего Союза.

Топилин смотрел в пустоту зала и представлял, как Леха, разминаясь, идет вразвалочку. Потряхивает рукой толщиной с ногу большинства собравшихся. Приветствует корешков быстрыми крепкими объятиями.

Иваныч однажды занял у Лехи денег. Тот ссужал завсегдатаям Автодора под льготный процент, десять в месяц. Займы происходили на виду у всех, на старенькой школьной парте, стоявшей у входа. Вся бухгалтерия — роспись в школьной тетрадке, в таблице после фамилии и суммы. Беря в долг, Иваныч сказал, на дело. Леха решил, что бывший боксер, как все нормальные люди, занялся коммерцией: купит, продаст. Когда пришел срок возвращать, выяснилось, что Иваныч потратил деньги на то, чтобы отправить дочку за границу, гувернанткой работать. Не хватало до нужной суммы. Квартиру свою продал, снимал теперь жалкую каморку где-то на Соляном спуске. Иваныч предложил Лехе подождать, пока дочка встанет на ноги и вышлет деньги. Но Леха обиделся и ждать отказался.

— Я ж не благотворительный фонд, — улыбнулся Леха из-под штанги: слушая Иваныча, продолжал делать жим лежа. — Брал вроде на дело… Не мог, что ли, по-человечески попросить? Я бы дал… Неделю могу тебе накинуть из уважения. Не больше.

Кто-то из корешков, говорили, пробовал Леху урезонить — мол, прости старика, пусть как-нибудь отработает. Но Леха взъелся не на шутку.

— Мало того что развел в темную, как лошка, так даже не извинился. За человека не держит.

Макаркин в Автодоре больше не появлялся, и никто его в городе не видел. Всем все было ясно. Никто ничего не спрашивал. А Леха по-прежнему улыбался гагаринской улыбкой, говорил что-нибудь вроде:

— Парни, вы, когда блины на другой снаряд переставляете, вы потом возвращайте, откуда взяли. А то ходишь, ищешь. Пожалуйста.

— Хорошо, Леха, — отвечали парни.

После исчезновения Иваныча Топилин несколько раз занимал у Лехи долларов тысчонку-другую — говоря нынешним языком, перекрыть кассовый разрыв.

Двигаться, главное — двигаться. Движение — основа успеха.

Поднявшись с лавки, он снял сорочку, накинул на шведскую стенку. Подошел к зеркалам, на ходу втягивая живот. Втягивай, не втягивай, жирком зарос изрядно.

Приняв стойку, Топилин сделал несколько нырков и уклонов — влево, вправо. Потом апперкот и кросс через воображаемую руку противника. И еще — джеб, джеб, правый боковой.

— Чего стоишь, Саша?! Двигайся! Двигайся давай!

Он принялся кружить перед зеркалом, сыпля ударами. Волосатое пузо резиново качалось над ремнем. Недавний ресторан отзывался тяжестью и винной отрыжкой. Перейдя к мешку, Топилин принялся всаживать в него увесистые удары. В ушах стоял голос Иваныча: «Плечо доводи! Не тянись за кулаком! Опорную на носок!»

Серии давались с трудом: не то, разлаженно, без акцента.

Движуха, Саша, движуха. Но куда ты вырулил со своей движухой? Где оказался ты, чем гордишься? Был всех сметливей? Раньше всех завалился на спинку? Грамотно подстелился, это да. Мало у кого получилось с такой же грацией. Сворачиваются теперь, сердешные, в мучительный крендель.