Колобок по имени Фаянсов - Георгий Садовников

— Римский-Корсаков!

— Равель! «Болеро»! — с не меньшей уверенностью ему возразил музыкальный редактор Лосев, сидевший в последнем ряду под окном.

Лидер отыскал взглядом Лосева. Взор его налился свинцовой тяжестью, придавил специалиста, точно плиткой. Толстяк забарахтался, призвал на помощь незримого диктора.

— Так объявили. Сказали: Равель, — отчаянно пискнул редактор.

— Вот я и говорю: Римский-Корсаков! — многозначительно повторил Лидер.

Лосев затих, поняв, что как бы дана директива: впредь Равеля считать Римским-Корсаковым. Трансляцию тотчас убрали, вместе с не вовремя высунувшимся Равелем и его «Болеро». А грозный гость, убедившись в неважных мобилизационных способностях студии, предложил начать — мол, так можно прособираться до конца отчётного года, — сам же предоставил слово себе и повёл речь о задачах области, которую он теперь возглавлял.

В зал тем временем по одному, по два проскальзывали те, кто только что освободился от дела. Они пригибались, насколько можно сокращая себя в объёмах, присаживались в первое же свободное кресло. Последним заявился Карасёв. Этот не маскировался и сел не сразу, сначала поторчал перед носом Лидера столбом, высматривая местечко поуютней.

Лидер изумлённо умолк, потом, нахмурив тёмные брови, перевёл взор на севшего рядом директора.

— Лев Кузьмич, вы здесь не один, — напомнил Карасёву директор с нервным смешком.

— Знаю, иначе бы не пришёл, — рассеянно отозвался режиссёр, продолжая озирать ряды.

— Вы бы поторопились, Лев Кузьмич, — попросил директор и, подавшись к уху начальства, изложил что-то, оказавшееся для него, начальства, чрезвычайно важным.

Лидер понимающе кивнул и благожелательно сказал всему залу:

— Ничего, пусть товарищ усаживается, мы подождём, — и обратился персонально к Льву Кузьмичу: — Мы тут обсуждаем положение, сложившееся в нашей области. Экономическое, политическое и так далее.

— По-моему, вопрос актуальный. Можете продолжать-с, — нахально разрешил Карасёв и направился к нему, Фаянсову, сел рядом с ним, отдуваясь, обмахивая лицо ладонью.

— Спасибо, — всерьёз поблагодарил Лидер и возобновил свой руководящий монолог.

Перечислив задачи трудящихся, он вдруг выдал несусветный пассаж, сказав:

— Трудящиеся нашей области, нет сомнений, выполнят намеченный план. А ваша обязанность, работников телевизора, сфотографировать это на кино.

«Ай-яй-яй, и человек с такой культурой приехал нас учить, как нам работать», — мысленно возмутился Фаянсов.

— Надеюсь, всё всем ясно, — сказал в заключение Лидер и пошутил: — Или, может, не всем?

— Не всем! — выкрикнул Карасёв с места.

— Лев Кузьмич, что же вам не ясно? — искренне удивился Лидер, излагал-то он только прописное, всем известное, говоренное и до него тысячи раз.

— Не мне. Вот Фаянсову Петру Николаевичу не ясно, — сказал Карасёв, мотнув головой в сторону Фаянсова. — Только он у нас застенчивый, стесняется спросить.

Пётр Николаевич уставился на Карасёва, стремясь заткнуть ему рот своим возмущённым взглядом, но Лев Кузьмич будто этого не замечал, продолжал гнуть своё:

— Его интересует: «Как может нас учить нашему делу человек, который путает Римского-Корсакова с Равелем и предлагает „сфотографировать на кино“?»

«Мне лишь одного не хватаю? Заполучить во враги самого губернатора?» — в отчаянии подумал Фаянсов. Ему бы подняться во весь рост да отвергнуть этакое бессовестное враньё, но тогда бы он тем самым произвёл устный донос, такое складывалось нелепое положение. Карасёву как бы пакостить дозволялось, а ему вроде бы было запрещено. Поэтому он молчал, с тревогой ждал, чем ответит Лидер.

Тот медленно багровел, густой тёмно-красный цвет поднимался снизу из-под воротника, вверх по короткой могучей шее, залил нижнюю тяжёлую челюсть. Поравнявшись с ноздрями, кровь разом схлынула вниз.

— «Сфотографировать на кино»? Неужто так и сказал? — спросил Лидер и, не дожидаясь подтверждения, громко заразительно захохотал, открыв крупные белые зубы. И на круглых его крепких щеках откуда-то взялись добрейшие детские ямочки. Он хохотал, мотая головой, будто удивляясь тому, что кто-то сумел сморозить такое. И только глаза его, сидевшие глубоко под густыми бровями, оставались неподвижными, замороженными словно.

Отсмеявшись, Лидер покладисто сказал:

— Что ж, век живи, век учись. Значит, будем учиться. А вам, господин… — он посмотрел на Фаянсова.

— Фаянсов, — подсказал директор и снова что-то нашептал Лидеру в ухо, поглядывая на Петра Николаевича.

— Благодарю вас, господин Фаянсов! И впредь критикуйте смело, невзирая на лица, — бодро призвал Лидер. — А вот вам, — тут он снова взялся за редактора Лосева, — не хватает принципиальной смелости. Если композитор…

— …Равель, — произнёс за него директор.

— Значит, так и говорите этот композитор Равель! И никаких гвоздей!

На этой высокой гражданской ноте встречу сочли завершённой. Студийный люд захлопал откидными сиденьями кресел, зашаркал подошвами и потянулся к выходу. Встал и Карасёв, но Фаянсов схватил его за рукав, вынудил сесть на место.

— Лев Кузьмич, то, что вы сейчас себе позволили, это… это хулиганство! — выпалил Фаянсов, с трудом сдерживая гнев.

— Что? Что вы сказали? — будто бы поразился Карасёв.

— Хулиганство, — уже не столь твёрдо повторил Фаянсов.

— Я стараюсь, горблю, делаю за вас грязную черновую работу, и вот она благодарность. Вместо сердечного «спасибо» я — хулиган?! Ну и свинья вы, Фаянсов! — кротко упрекнул его Карасёв.

Фаянсов задохнулся от негодования, но в это время к ним приблизился Лидер, за его спиной на деликатном расстоянии маячили директор и другие руководящие студийные чины.

— Лев Кузьмич, а как поживает… — совсем по-домашнему спросил Лидер, назвав имя-отчество того, московского Карасёва.

— Он, как всегда, на боевом посту, — многозначительно отметил режиссёр. — Вот пьёт только, бухает, как выражаются простые люди.

— Да кто ж из нас не грешен? А как ещё разрядиться, снять напряжение? А? Ваш дядя — великого масштаба человек, у него напряжение, ого-ого, нам ли с вами не знать, — понимающе промолвил Лидер, будто за словами, которыми сейчас перебросились он и племянник, крылся более глубокий смысл, недоступный остальным. — Ну, если что, звоните мне лично, — предложил Лидер с тем же потаённым намёком и вышел из зала, утащив за собой и свиту, этакий роскошный хвост.

Фаянсов остался с глазу на глаз с режиссёром.

— Что вы для меня такого хорошего сделали? Что именно? Беспардонно наврали? — сразу же воскликнул Пётр Николаевич.

— Помилуйте, какое же это враньё? Разве вы не подумали так? Только честно? — спросил Карасёв и заглянул Фаянсову в глаза. — Ну? Ну? Признавайтесь!

— Подумал, — смущённо подтвердил Пётр Николаевич. — Но я вас не уполномочивал решать за меня.

— Но сами-то, без меня вы бы не посмели, — возразил Карасёв. — Вот я вам и помог.

— Но мне это было ни к чему! Совсем! Вы понимаете: ни к чему! — чуть ли не завопил Фаянсов.

— Так я вам и поверил, — усмехнулся Карасёв. — Вам нужна известность? Слава! Представляете, кто вы теперь? Смельчак, который Самому врезал правду-матку? Губернатору, назначенному президентом! Это не куплеты под балалайку. Не мазня по холсту! Вот теперь у вас есть шансы на успех. Я имею в виду слухи о вашей преждевременной кончине. — Карасёв рассмеялся, глядя на его вытянувшееся лицо. — Ох, и велик соблазн поморочить вам голову. Но так и быть, пожалею. Я не телепат. Мне эту трогательную историю поведал малый с кривым лицом. Тот, который принёс шнур. Помните такого? Ну а мне разгадать этот ребус не стоило труда. Я ведь, если вы заметили, паренёк смышлёный.

— И всё же зря вы это затеяли. Он теперь не даст мне житья. — Фаянсов уныло открыл свои опасения.

— Ничего он вам не сделает. Вы для него всего-навсего псих. О чём, по-вашему, шептал ему директор? Ну конечно, предупреждал, не берите, мол, в голову. Он ярко выраженный шиз, ходит к врачам. Но вам-то что? Вы здоровы. Но вот что и впрямь вас терзает — ваша ежесекундная борьба за выживание. А стоит ли оно этих мучений?

Он снова оседлал своего любимого конька, и Пётр Николаевич не стал спорить, встал из кресла и тем самым закончил этот бесплодный разговор.

В коридоре, за дверью зала Карасёв вспомнил что-то весёлое.

— Пётр Николаевич, а нельзя ли взглянуть на портрет? Или жалко?

Фаянсову было не жалко, отчего же, можно и показать, но в последние дни он сам не подходил к портрету. Из-за шкафа, куда он был как бы сослан, истекало какое-то особое излучение. Оно заражало неясным беспокойством, после чего Пётр Николаевич часами ходил сам не свой.

— К сожалению, это невозможно. Портрет не удался, и я его уничтожил, — солгал Фаянсов.

— Зря. — Карасёв в подтверждение грустно вздохнул. — Я бы его купил. Любопытно, какой вы увидели Эвридику. Всё-таки она мой помреж. Надеюсь, с меня-то вы бы недорого взяли, а?