Каньон-а-Шарон - Арнольд Каштанов

Что же я приобрел, осуществив детскую мечту?

Странно, однако, - человек всю жизнь занимался литературой, написал несколько книг, вкладывал в них все силы души, испытывал поражения и победы и к концу жизни понял, что занимался не тем, чем должен был?..

- Я не опрощаюсь, - ответил я Векслеру. - Но согласитесь, что физический труд естествен, природа создала нас для него. Иван Павлов говорил: мышечная радость. Она делает человека здоровым, уравновешенным и доброжелательным, потому что физический труд в природе человека.

- Природа человека в том, - сказал Векслер, - чтобы не жить по своей природе.

8. Важнейший вопрос человечества

- Гера, ты Гера?

- Да, я Гера.

Мы с Гаем уже подходили к школе. Около школьной ограды дежурил полицейский. Несколько дней назад около другой школы террористы взорвали машину со взрывчаткой, и только чудом никто не пострадал. Говорили, у них теперь новая тактика - охотиться за детьми. Евреи, мол, любят своих детей и из страха за них уберутся с этой земли. Полицейский впивался взглядом в каждую притормаживающую машину. Но разве за всеми уследишь?

- Гера, я сделал тебе симан ра.

"Симан ра" - плохой знак, дурной знак, что-то такое. Тоже, наверно, как все у Гая, из какого-нибудь телефильма.

- Я не видел, Гай.

- Как ты можешь видеть?! Это в голове!! Это ничего?

- Ничего страшного.

- А если я подумаю плохое, чтобы Илия умер, напрымер, это ничего? Ты меня будешь любить, если я так подумаю?

Вопрос, прямо скажем, для Песталоцци. Я ответил на свой страх и риск:

- Буду.

- Даже если я захочу, чтобы он умер?

- Да, Гай, буду.

- Я тебя люблю, - в порыве благодарности сказал он.

- Бай.

- Бай.

Он бойко болтает на иврите, даже думает уже на нем, говорят, у него хороший язык - все это из-за телевизора. Не будь этого ящика, Гай был бы косноязычен, как мы, и мой друг лингвист Наум Айзенштадт - он со своим внуком приближался к нам по улице Бродецки, - Наум говорит, что убогий язык создал бы убогую личность. Но как быть с этим воспитанием? Почему-то телевизор не дает Гаю ответа на вопрос, что можно, а чего нельзя. Хорошо, когда есть кого спросить. Я подумал, молодец Ира, настояла на своем, решив ехать с Дашкой. Да и как бы мы сейчас жили в Минске, увидев по телевизору третий за месяц взрыв в Нетании?

Айзенштадт перевел внука через улицу, отпустил и подошел ко мне. В руке нес свежую русскоязычную газету - сядет сейчас в тени старого платана в скверике на Смелянски и начнет выделять адреналин. Он успел надоесть мне брезгливым выражением лица и словечком "бардак". Все вокруг было для него бардаком. Собственно, по большому счету его положение можно было назвать трагичным: человек любил порядок, а ему вместо порядка подсунули при рождении бардак. Надо сказать, что в этой ситуации он вел себя лучше многих.

- Фамилий погибших нет? - спросил я.

- Орит Шифрин.

- Ночью еще один человек умер в Ланиадо.

- Значит, в газету не попало. Просмотрел всю - про Гришин семинар ни слова, - сказал он.

- Не до него сейчас.

- Международный семинар математиков - и не до него? А что сказали Примаков и Жириновский - это важно? Бардак.

Он увидел мою сумку с инструментами:

- На работу? Взял бы меня подручным, что ли.

- А что ты умеешь делать?

- Кирпичи таскать, раствор замешивать, если научишь.

- С твоим сердцем?

- С моим сердцем и моими зубами.

Ему понадобились деньги, чтобы сделать себе вставную челюсть. С пособия на бедность челюсть не сделаешь. Но жена его одно время подрабатывала уборками, и я сказал:

- Тамара на твои зубы достаточно заработала.

- Я, понимаешь, хочу иметь собственные зубы, - сказал он. - Вдруг при разделе имущества она потребует мою челюсть.

Я ничем не мог ему помочь, довел до сквера и пошел дальше, в квартиру на Рав Кук, которую только начал.

Свежий утренний воздух с напором врывался в витринные окна салона, смел в углы строительную белесую пыль, гонял пустой пластиковый пакет между мешками с песком и цементом. В середине разора стояло громоздкое, как танк, несуразное кресло, обтянутое розовой неизнашиваемой синтетикой. Старые хозяева его оставили, новые просили выбросить, а пока на нем хорошо было курить. Я сел, включил старый автомобильный радиоприемник, чтобы послушать новости на русском. Должны назвать имена.

- ...это вторая жертва вчерашнего теракта в Нетании...

Опять опоздал. Ну, кто-то умер. Каждый день мы это видим по телевизору. Кто-то - это никто.

Я переоделся и со шпателями забрался на стремянку. По потолку от окна к двери шла трещина. Она уже осыпалась. Я боялся тронуть ее, помня, как Яков учил при мне Ицика: никогда не углубляйся в штукатурку: чуть дотронешься - все может обвалиться. Дело в том, что штукатуры экономят на цементе, и иногда под краской в старых домах обнаруживается не штукатурка, а почти чистый песок, удерживаемый легкой гипсовой корочкой.

Так и оказалось. Едва я сунул шпатель в щель, потекла струя песка, все сильнее и сильнее. Прежде я добросовестно обрушивал все, что плохо держалось, штукатурил заново, давал высохнуть и лишь потом наносил слоями шпаклевку и краску. Но это требует времени. Хозяйки не соглашаются жить три дня в разоре ремонта, если кто-то обещает сделать за день. Израильтяне делают за день. Хозяйки считали, что я колупался по неумению, и я сдался, стал работать, как все.

Соскочив вниз, зачерпнул мастерком гипс из мешка, развел погуще и, придерживая застывающую под рукой массу, вскочил на стремянку и запечатал струйку песка, как затычкой затыкают струю воды. Вдавил мастерком посильнее, секунду-другую подержал, успел, пока не схватилось намертво: ребром мастерка срезал заподлицо с потолком - до следующего ремонта будет держать. Надо было дать немного просохнуть.

-...сказал, что его партия полностью поддерживает правительственную коалицию...

Затрезвонил мобильник, и я спохватился: забыл позвонить маме. Каждый день звоню ей в одно и то же время, где бы ни находился, а тут забыл, и она позвонила сама:

- Ты в порядке?

- В порядке, мама. Как ты?

- Ты меня не обманываешь?

- Нет, мама, я работаю, шпаклюю потолок.

- Это опасно? Ты стоишь на стремянке?

- Нет, я тебе потом покажу, как я это делаю.

- Ты знаешь, мне сегодня приснился дедушка.

- Мама, ты звонишь на мобильник в нельготное время, это в восемь раз дороже, чем звонить на наш домашний телефон.

Она все-таки рассказывала сон, и я, чтобы не терять времени, свободной рукой пытался открыть ведро с американской шпаклевкой.

- Там, наверно, сквозняки, смотри не простудись, - кончила разговор мама.

Потолок получился ровным. Я был доволен собой. Снова затрезвонил мобильник.

- Я могу говорить с господином Волков? Вы Герман?

В этом голосе мне не хватило приветливости, которую требует простая вежливость, когда говорят с незнакомым человеком.

- Слушаю вас.

- Я маскира[1] семинара памяти Векслера. Мы приняли решение издать сборник воспоминаний о Векслере. Мы говорили с его сыном... Вы с ним знакомы?

[1] Секретарша.

Женщина сделала бдительную паузу.

- Простите, с кем я говорю? - переспросил я.

- Это неважно. Меня зовут Мири. Так вы с ним знакомы?

- Вы имеете в виду Владимира Векслера? Знаком.

- Он сказал, что у вас есть воспоминания.

Я ответил, что никаких воспоминаний не писал, и она озадачилась:

- У вас нет воспоминаний о Векслере?

- Нет.

- Но мне сказали... Вы можете приехать в университет?

- Зачем?

- Вы расскажете, что у вас есть для сборника, его редактору Вадиму Михайловичу Краснопольскому. Запишите его телефон.

Она протараторила номер. Записывать я не стал.

Заметку Вадима Краснопольского о Векслере я когда-то вырезал из газеты по просьбе Лилечки:

"В нашей древней земле нет нефти, газа и угля. Наше богатство - это люди, знаменитые "еврейские мозги". Отцы сионизма, в трудах и лишениях превратившие эту бесплодную землю в цветущий оазис, с винтовками в руках защитившие ее от превосходящих в силе врагов, мечтали о том времени, когда сюда съедутся ученые-евреи со всего мира. Выращивать апельсины могут испанцы и арабы, а евреи должны экспортировать передовую научную мысль.

Пришло время, когда великая мечта начинает сбываться. В Нетании, жемчужине Средиземноморья, вот уже полгода живет выдающийся математик Григорий Соломонович Векслер. Во всем мире специалисты пользуются "вектором Векслера". Трудно представить, что, когда Векслер ввел этот термин в научный обиход, ему был только 21 год. Свирепый антисемитизм не давал ученому проявить себя в полной мере. Его не удовлетворяло положение человека второго сорта, который даже не может стать официальным директором института, который он создал. Совесть ученого не могла мириться с тем, что его формулами пользуются те, кто нацеливает арабские ракеты на еврейское государство. Он хотел служить своему народу и всему человечеству. Когда началась перестройка и уже невозможно было удерживать народ, мечтающий вернуться на свою историческую родину, Г.С. Векслер приехал сюда.