Счастливчик Пер - Генрик Понтоппидан

Часы на башне давно пробили девять, он уже собрался было домой, как вдруг сзади послышались чьи-то шаги. Это оказался рассыльный; осведомившись об имени Пера, он протянул ему письмо.

Пер поспешил к ближайшему фонарю. Жадно раздувая ноздри, чтобы вдохнуть аромат фиалок, он прочёл:

«Разумеется, я не приду. Но зато постараюсь раздобыть для вас приглашение к фабриканту Фенсмарку на ближайшее воскресенье. Кажется, у них недостаёт танцующих кавалеров». Письмо было без подписи, но зато, как и положено, с постскриптумом: «Вообще-то я очень зла на вас. Надеюсь, вы осознали свою вину».

Пер спрятал письмо в карман и самодовольно улыбнулся. Он подумал о Лизбет. Теперь можно отпустить её на все четыре стороны. Ему, по правде говоря, давно уж опротивели эти доступные девки с их грубыми словечками и жадностью, с блохами и грязными каморками. Более яркая, более возвышенная любовь открывалась перед ним. Его фантазия немедля набросала заманчивую перспективу галантных похождений: опасные встречи, тайные поездки в карете, незаметные рукопожатия под столом, поцелуи украдкой, под прикрытием веера, страстные признания…

Пер вышел из Скоубогаде и хотел было свернуть на Виммельскафт, как вдруг оборвал цепь соблазнительных картин грубым ругательством. По той же стороне улицы прямо на него двигался невысокий господин в соболях, под огромным зонтиком; и хоть зонтик скрывал верхнюю часть тела, Пер тотчас узнал его по торопливой, подпрыгивающей походке. Это был Ивэн Саломон.

Чтобы избежать встречи, Пер шагнул через канаву и хотел перебежать на другую сторону улицы, но слишком поздно. Радостный крик: «Господин Сидениус!.. Эй, господин Сидениус, это вы?»— пригвоздил его к месту.

— Поскольку вы направляетесь в «Котёл»,— сказал Саломон, — я вам советую повернуть обратно. Сегодня там можно просто подохнуть со скуки. Там и нет никого, кроме Эневольдсена, но наш дорогой поэт сидит с отсутствующим видом, потирает свой монокль и явно бьётся над проблемой, куда бы ему лучше пристроить запятую. Давай-ка пойдём в другое место. Вы не откажете мне в удовольствии отужинать с вами? Вы ведь никуда не спешите, правда?

Пер знал, что сопротивление бесполезно, — ему просто не придумать такой отговорки, с которой Саломон не разделался бы самым решительным образом.

Да и домой не тянуло, где мысли о том, что спрятано в ящике комода, испортили бы ему всё настроение. Заснуть он бы сейчас всё равно не заснул. И, наконец, если уж человеку так приспичило поужинать с ним… один раз куда ни шло.

Вскоре они уже сидели на пурпурно-красном бархатном диванчике в недавно открытом ресторане при фешенебельном отеле, где бывала главным образом земельная аристократия и офицеры. Дорогой брюссельский ковёр покрывал весь пол, стены были зеркальные, официанты во фраках двигались быстро и бесшумно, и посетители, среди которых было много дам, говорили приглушенными голосами.

Сперва Пер почувствовал некоторое смущение. Он не привык к столь роскошной обстановке. А всего больше его смущало присутствие Саломона, чья шумная и вызывающая развязность сразу привлекла к себе отнюдь не доброжелательное внимание.

Особенно косые взгляды метал на них из-за своей газеты одиноко сидящий господин, которого Пер, впрочем, поначалу не заметил. Это был человек лет сорока, высокий, тощий, болезненного вида, с почти голым черепом и худым, измождёнными лицом, с вислыми белокурыми усами и в золотом пенсне. Человек презрительно посматривал на Ивэна Саломона, но при виде Пера его изжелта-бледные щёки окрасил слабый румянец, и он поспешно закрылся газетой, так что Пер мог разглядеть лишь пару длинных скрещенных ног и ничего более.

— Что вы будете кушать? Хотите устриц? — осведомился Саломон, снимая красно-бурые перчатки и засовывая их между пуговицами жилета.

— Есть у вас действительно свежие устрицы? — спросил он у официанта.

Тот отвечал небрежным кивком.

Пер не дерзнул признаться, что не питает особого пристрастия к этому изысканному кушанью. С другой стороны, ему хотелось плотно поужинать, от долгого ожидания на морозе у него разгулялся аппетит. Он хотел мяса, сыру, яиц — как можно больше яиц.

— Устрицы — это неплохо придумано, — сказал он, — но предупреждаю вас, я голоден как волк.

— Прелестно! Великолепно! — возликовал Саломон и захлопал в ладоши, причём все посетители, включая и дам, повернулись к нему и смерили его презрительными взглядами. Даже золотое пенсне одинокого господина на мгновенье вынырнуло из-за газеты.

Обратясь к официанту, Саломон попросил:

— Расскажите-ка нам лучше, что у вас сегодня есть хорошенького.

Официант пробубнил себе под нос длинный перечень блюд.

— А ну-ка, тащите сюда всё по порядку — всё меню целиком! — воскликнул Ивэн в бурном восторге и, словно пловец, замахал руками. — Тащите, тащите! Мы устроим grand souper — целый пир! Только поторапливайтесь, друг мой! Мы голодны как волки.

Заметив, что официант посматривает на них свысока, Пер от смущения решил подражать Ивэну. Он вытащил зубочистку из стоявшего на столе бокала, откинулся на спинку дивана и вызывающе огляделся по сторонам.

На блюде, выложенном маленькими кусочками льда, подали устриц и к ним бутылку замороженного шампанского. Затем последовали дичь, спаржа, омлет, сыр, сельдерей, фрукты. Пер добросовестно ел всё подряд. Он сказал себе, что раз уж человек попал в такое место, надо выжать из этого случая всё возможное. А вдобавок он отроду не сиживал за таким столом.

Саломон лишь чуть притронулся к каждому блюду, зато говорил без умолку. Он оседлал своего любимого конька — эпоху Ренессанса.

— Это было время подлинного величия человечества, — разливался он, время, когда поэты, художники, изобретатели жили как князья, пользовались таким же почётом, как короли, были любимы королевами, а гении наших дней голодают в убогих каморках и едва терпимы в хорошем обществе. Именно поэтому их трудам зачастую недостаёт того размаха, той гигантской силы, что неудержимо влечёт всех. Я раньше говорил об Эневольдсене. Видит бог, как высоко я ценю его талант. Я считаю эневольдсеновское «Творение» подлинным шедевром. И всё же, как хотите, мы находим у него только филигранную отделку, пленительную игру воображения, хорошенькие безделушки вместо монументов. Целых три дня он ломает голову над каким-нибудь эпитетом. Ему недостаёт больших переживаний, вот в чём беда!.. Ах, вот быть бы богатым… богатым, богатым!

Он откинулся на спинку дивана, заложил руки за голову и поджал под себя одну ногу, так что из-под штанины выглянула полоска красного шелкового носка.

— Я полагал, что вы достаточно богаты, — холодно заметил Пер, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Какое там богат!.. Нет, надо иметь возможность рассыпать вокруг себя миллионы… швырять золото обеими руками. Таланты должны жить, как князья, иметь свой двор, ездить на охоту, давать костюмированные балы, заводить любовниц!.. Вы только вспомните Рубенса! Гёте! Вольтера!

Он снова нагнулся над столом, чтобы наполнить стакан Пера, и тут же попытаться заставить своего гостя порассказать о себе самом и своих планах. От общего знакомого, тоже слушателя политехнического института, Ивэну стало известно, что Пер, как все думают, трудится над каким-то грандиозным изобретением, и его крайне огорчало, что он до сих пор не смог выяснить у Пера никаких подробностей и, следовательно, не имел возможности предложить ему свою помощь.

Но сейчас Пер ещё меньше, чем обычно, был расположен к откровенности и притворился, будто не понимает намёков. Разделавшись с ужином, он раскурил сигару, откинулся на высокую спинку дивана и перестал слушать излияния своего собеседника.

Мысли его, возбуждённые вином, унеслись к той женщине с карнавала. Фру Энгельгард, вот как её звали. Глаза Пера провожали лёгкие облачка дыма, и под его взглядом они обращались в прозрачный полог, сквозь который виднелась нагая фигура женщины, пышная и прекрасная. Он только сейчас осознал, что влюблён, и влюблён по уши. До этой минуты, если быть честным, он испытывал к ней такое же чувство, как и ко всем красивым и полным женщинам. Правда, мысли о её возрасте и теперь несколько расхолаживали его. Она, судя по всему, уже не первой молодости, ей лет за тридцать, не меньше. Но если даже так, что из этого? Взгляд её темно-карих глаз, похожих на спелые каштаны, её смелая, вызывающая осанка и очаровательный костюм Коломбины, её соблазнительные плечи и раздувающиеся ноздри маленького вздёрнутого носика — всё это выдавало юную пылкость, пламенную жажду страсти, над которой не властны годы.

Вдруг взгляд Пера упал на господина в золотом пенсне, — тот наконец отложил газету в сторону и подозвал официанта, чтобы расплатиться. Когда их глаза встретились, оба чуть привстали со своих мест и обменялись церемонным поклоном.