Белый, белый день - Александр Мишарин

Когда и отчего ему было веселиться?!

- Андрюша, их сын, был весь в него! Ему так шла лётная курсантская форма! Он ведь был летчиком-истребителем. Погиб так рано. Над Москвой! В сорок первом.

- А что же отец? - задал тогда нелепый вопрос Павел.

- Ну как тебе сказать... - Анна Георгиевна видела, что он уже засыпает.

Они разговаривали ночью, она сидела в изголовье у его тахты. Осторожно гладила уже начинающие седеть волосы сына. Поцеловала его. И тихо закрыла за собой дверь...

А П.П. как раз снова проснулся. И явственно представил себе молодого отца. Почти юную, статную красавицу-волжанку Машу, которую еще никто не называл по отчеству. Наверняка после ареста мужа она бросилась к генералу Павлу Кавголову. К другу мужа? К возлюбленному? Ведь одна осталась с шестнадцатилетним сыном.

За защитой!

Нет, ни к кому она не бросалась! Нельзя было подводить Павла Кавголова под тот же монастырь!..

Слава Богу, что Озерова арестовали в Самаре. Органы замели в основном ближнее окружение вчерашнего хозяина края. А если бы в Москве? Мало ли с кем мог общаться в Москве "враг народа" Озеров! Да с самим Ежовым он там мог общаться!

И уехала Мария Никитична со своим Андрюшкой в Кулунду к тетке...

Так спаслась сама и спасла сына.

Арестовали Ежова. Пришел Берия.

Правда, мужа успели расстрелять до нового хозяина МВД по решению чрезвычайной тройки. А жену с "волчонком" как-то упустили. То ли указания менялись, то ли просто бюрократия наша, обычная...

Как всегда, в России наступали очередные новые времена. И заплечных дел мастера любого уровня сами дрожали за свою судьбу. И, кстати, не зря! Десятка три показательных процессов на всю страну. Тот же Фриновский, подписавший ордер на арест волжского секретаря, сам улегся в могиле на тысячу двести мест. В Бутово-Вешняках под Москвой, совсем недалеко - через три рва - от старшего Озерова.

Когда геройски погиб в воздушном бою в небе над Москвой Озеров-младший, его молодая вдова с ребенком Лора Озерова как-то сказочно быстро оказалась Элеонорой Васютиной - женой полковника Генштаба с квартирой на улице Горького. С персональной машиной, с личным ординарцем, с пайком и воровкой-домработницей.

Бывшая невестка Марии Никитичны уже к осени сорок второго года выдворила "старую мегеру". Вместе с ней выбросила из квартиры служебную мебель с инвентарными пломбами и за два-три месяца ухитрилась обставить новое жилище отличной "павловской" мебелью. Кабинет мужа Петра Кузьмича красное дерево. Спальня - карельская береза. Столовая-гостиная - почти полный французский гарнитур розового дерева с бронзой, инкрустациями с фарфоровыми вставками...

Да, в комиссионном магазине на Преображенском рынке редчайшая мебель во времена Сталинградской битвы была поразительно дешева! Как солдатская жизнь...

А деньги? Что деньги! Они всегда есть, когда пятидесятилетний генштабист - полковник на генеральской должности - женится на двадцатичетырехлетней красавице!

Правда, вкупе с полуторогодовалым ребенком! Маленький Коля - херувимчик с рождественской картинки! Золотые кудряшки. Кругленькое, чудесной кожи, ангельское личико.

Если первое - от отца, то второе - от мамы Элеоноры Лионовны Васютиной, в девичестве Эльки Брахман.

Все в доме были готовы Коленьку целовать, носить на руках, дарить все, что он только пожелает. Нянькаться и сюсюкать с ним.

Но за ребенком нужен был просто уход - сменить пеленки, подтереть попку, купать и пеленать. Не спать ночами... На это не было времени ни у самой Элеоноры, ни у полковника Васютина - он дневал и ночевал в бункерах своего Генштаба.

За это время Элеонора уже успела сменить своего первого поклонника майора Лёву Челидзе из Управления снабжения на красавца генерала Верховского. Тот изредка, не чаще раза-другого в месяц, прилетал с фронта и жил в гостинице "Москва". (Его семья оставалась в Алма-Ате.) Так что все было бы очень удобно и красиво...

Но ребенок!

Короче, состоялся крупный разговор с Петром Кузьмичом. Со слезами, битьем саксонского фарфора, примирениями. И слезами радости! А главное снова как бы канул в лету Лориной памяти исторический эпизод из биографии Васютина, из-за которого он, подлинный стратег и служака, столько лет оставался полковником. Хоть и на генеральской должности...

И, наконец, прямо к победному финалу Сталинградской битвы в Москву - не менее победоносно! - въехала Мария Никитична. Но уже не Озерова, а также Васютина...

Она сразу взяла бразды правления в свои руки. Большая васютинская квартира засверкала под ее крепкими и все умеющими руками.

Но главное - ее внук! Ее чудо! Копия ее погибшего сына. Они так и стояли перед ее глазами - два родных лица. Лица обоих погибших - мужа и сына...

По каким-то самым высшим законам естества они снова начинали жизненный круг. Она прижимала к себе крохотное детское тельце, закрывала глаза и мысленно благодарила Господа...

Когда Павлик смотрел на сидящую у стола дородную, прекрасно одетую - с большими гранатовыми серьгами и старинным, тяжело-золотым, тоже гранатовым браслетом, смеющуюся до слез, то и дело прикладывающую к глазам батистовый платочек, подтрунивающую над Павлом Илларионовичем, обнимающую Павликову мать, то никак не мог понять: почему мать всю жизнь жалела Марию Никитичну?

- Ну как же! Она же совсем одинокая. Ни мужа, ни сына...

- А Коленька, внук?

- Они теперь Марии Никитичне внука только раз в год показывают! Лорка и Кузьмич ее.

Анна Георгиевна не любила ни самого Петра Кузьмича Васютина, ни тем более Лорку. Павлику даже казалось, что мать не жаловала и глупенького, кудрявенького, избалованного Коленьку. Хотя отдавала должное, что Васютин, а вернее, Элеонора выбила бывшей жене врага народа малюсенькую комнату на Первой Мещанской. А потом устроила ее швеей в привилегированное военное ателье.

А уж дальше Мария Никитична сама пошла! Ее золотые руки, умение ладить с людьми да просто талант портнихи и вывели ее "в люди". Закройщица кремлевского ателье - это большой человек!

Мария Никитична рассказывала (конечно, шепотом, взяв слово, что никому-никому!), что от экземы на нервной почве жена Берии вынуждена заказывать все платья только на шелковом шифоне. Да еще с одной примерки! "Прикоснуться к ней - ни-ни! Нельзя ни в каком случае! Хоть что тут делай".

Рассказывала, какие халды дочь и жена Кагановича. Какой фасон им ни предлагай - всё, как на корове седло!

П.П., тогда мальчик, не интересовался этими ее рассказами. А ведь она бывала и в квартирах первых лиц. Самых первых! А ему бы схватить кусок пирога со стола и быстрее во двор, к ребятам!

Теперь бы он, наверно, о многом бы порасспросил Марию Никитичну.

В его памяти остался один рассказ - как она приехала к молодой паре. Юной жене привезла два первых наряда. Ее встретил тридцатисемилетний молодой министр - симпатичный и уважительный. Как радовалась первым в ее жизни парадным платьям его жена - почти девочка!

П.П. даже запомнил, что одно было из зеленого лионского пан-бархата. А второе - из французского креп-жоржета с парчовыми вставками.

Юная супруга была в положении. Но все равно - так хороша была в ярких, торжественных, даже роскошных нарядах!

Мария Никитична по привычке даже прослезилась.

- Такие молодые оба! Такие красивые!

"Сам" настоял, чтобы закройщицу доставили домой на его персональном автомобиле.

- Ну никак, никак я не могла отказаться! Уж такой любезный и такой простой!

Она снова приложила к глазам батистовый платочек - набежала новая слеза.

- А через три месяца его арестовали! Где теперь его девочка-жена? Наверное, тоже расстреляли. Родила ли? Успела? И где ребенок?.. Ни от кого не услышим... - Помолчав, она тихо добавила, опустив глаза: - Это Абакумов был. Читали, наверное, в газетах!

В комнате стало тихо-тихо.

Мария Никитична раскраснелась от слез и пошла в ванную комнату... Когда вернулась напудренная, с еще красными глазами, то сразу заторопилась домой.

- Мне же у себя еще двором идти! А уже поздно, темно...

Прощание, поцелуи, запах французских дорогих духов, большая английская сумка с золотым замком... Котиковая черная шуба, легчайший оренбургский платок...

И грустный, грустный взгляд!

Когда она ушла, Анна Георгиевна сказала... Словно про себя:

- Придет домой, и только четыре стены. Одна-одинешенька!

- Да, одиночество - страшная вещь, - согласился с женой, притом очень серьезно, Павел Илларионович. Нахмурился. Надолго замолчал...

П.П. сидел в глубоком кресле, потушив свет. Только телевизор чуть освещал большую гостиную.

Он не слушал ночные последние известия - их уже не раз повторяли за день.

Почему, когда он становился старше, когда был студентом, начинающим ученым, когда пришли первые большие успехи, то все больше отдалялся, а потом уже навсегда потерял из поля своего внимания почти всех подруг матери? Прелестных и добрейших к нему, настоящих фей его детства? Они так любили его и баловали!..