Грех (сборник) - Захар Прилепин

Там стояла Нинина дочка.

– С мамой плохо, – сказала она, – а телефон опять не работает.

Я набрал скорую. Слушая вопросы невозмутимой телефонистки, всё время переспрашивал свою гостью:

– Возраст?.. Шестнадцать! Тьфу, да не твой, матери! Полное имя, фамилия, отчество… – дочь так и ответила – имя, фамилию, потом задумалась над отчеством и назвала, явно сомневаясь в верности ответа.

– Да, Александровна, – вспомнил я. – Что у неё болит?

– Что-то с сердцем, – ответила девушка; губы её дрожали.

Она была в материнском халате.

– Сейчас приедут, – сказала телефонистка равнодушно. – Дверь подъезда оставьте открытой. Или постойте на улице, встретьте.

Мы прошли в квартиру к Нине – она лежала на кровати, уже одевшаяся, бледная, с открытыми глазами, прерывисто дышала. Светил ночник. На столике россыпью лежали лекарства.

– Надо что-то? – спросил я негромко.

Нина отрицательно качнула головой, жмуря глаза.

Я вышел на улицу, оставив дверь в подъезд открытой, закурил там.

Подумав, вернулся на лестницу, подобрал два бычка, бросил их в ночь.

Это ж наша красавица, дочь Нины, начала покуривать, я ж знаю.

Подъезжающую скорую было слышно издалека.

Лёжа на кровати, закинув руки за голову, я продумывал разные варианты. Например, можно случайно столкнуться в подъезде и спросить, работает ли телефон.

Как её зовут, кстати… У кого б поинтересоваться.

Можно случайно столкнуться с Юрием в подъезде и спросить:

– Не знаете, как зовут дочь Нины? Я хочу случайно столкнуться с ней в подъезде и спросить, работает ли у неё телефон.

…Нет, сложно.

Столкнуться всё-таки с ней и спросить: не хочешь ли ты поиграть в бадминтон? Помню, вы с мамой увлекались этой игрой…

Нина уже неделю как лежала в больнице. Дочери её будто и дома не было – только однажды я слышал, как она сняла крышку пианино, взяла единственную жалостливую ноту и тут же закрыла инструмент.

«Тоскует по матери», – решил я. Самочувствие Нины меня тоже печалило, что, признаюсь, мешало с должным вдохновением подойти к вопросу о бадминтоне.

От вялых размышлений меня отвлекли голоса студентов.

Старший опять грубил.

– Давай деньги сюда, я тебе сказал, – наседал тот, который чёрт, на своего соседа.

– У меня мало уже осталось, – почти хныкал в ответ тот, что бедолага.

– Чего ты не понял? Деньги сюда!

– Это же наш общак, ты что… – плаксиво отвечал бедолага, всё ещё не сдаваясь.

Раздался звук удара и высокий мужской вскрик.

– Вот сука, – сказал я вслух, впрыгнул в тапки, натянул майку и решительно вышел в подъезд.

Сначала примерился пальцем к звонку на двери студентов, но, подумав, что звонок не столь грозно прозвучит, как хотелось бы, занёс кулак для того, чтоб грохнуть по войлочной обивке… и вдруг остановил себя.

Студенты продолжали разговаривать.

– Тебя прёт, что ли, от этой дряни? – спрашивал чёрт с недоумением и брезгливостью.

– Я только один раз попробовал, – отвечал ему бедолага, хныча.

– Какой «один раз»! Я твои шприцы каждый день нахожу!

– Мне пацаны дали попробовать. Иногда можно по приколу… – мямлил своё долговязый.

Я так и залип со своим кулаком.

– Ты, гнида, весь наш общак спустил на свою отраву, – всерьёз печалился чёрт.

– Ничего я не спустил…

– Где деньги тогда?

– У меня мало осталось…

– Дурак ты, дурак.

Медленно опустив руку, я пошёл на улицу.

«…Вот к чему могут привести непродуманные поступки, вспыльчивый друг мой…» – сказал сам себе.

Природа была сумрачна. Лужа рябила, дерево вздыхало, котёнок тосковал наедине с пустой консервной банкой.

К подъезду, шурша шинами, подъехала скорая.

«Ой, Нину привезли, – подумал я почему-то. – Ну и хорошо. А то доча её, поди, и не была у матери ни разу».

Но за спиной моей раскрылась парадная дверь, и неожиданно почти выбежал Юрий, весь на нервах.

– Сейчас, милая, сейчас, – он помог незнакомой мне женщине вылезти из машины.

Не поздоровавшись со мной, они зашли в дом.

«…А ведь это его жена… – понял я. – Где ж её держат всё время?..»

Как проник в Нинин дом этот парень, я не слышал. Они разбудили меня ночью.

– Да! – вскрикивала девушка, словно только что разрешила удивительную задачу, и, помолчав секунду, отрывисто произносила: – Вот! – и потом ещё более радостно: – Да!

Неизвестный предмет ритмично постукивал в мою стену, прямо в висок. Я прислонился головой к стене и некоторое время лежал так, задумавшись. Висок холодило. В голове отдавалось.

Потом, спустя десять минут, раздался, звучащий в октаву, смех мальчика и девушки и следом, отдельно – резкий пацанский говорок, произносящий что-то неразборчивое и быстрое.

– Золотая моя голова, – сказала девушка отчётливо, – опёнок ты мой зимний…

Ей ответили, но опять неразборчиво.

Мне показалось, что голос принадлежал одному из обладателей ледяных ладоней, вечно торчавших в подъезде.

«Боже ты мой, – вскочил я, чтобы через секунду таращить глаза в окно на кухне. – И это он… он!.. со своими сырыми руками!.. Что же ты делаешь, Боже мой!..»

Вскоре всё стихло, я даже задремал, но тут где-то за стеной вновь загрохотало и заверещало, словно небольшая отара овец ринулась из комнаты в ванную или наоборот.

Я подумал было на влюблённых, нагоняющих друг друга меж тюков, швейных машин, залежей халатов и разнокалиберных тапок, но нет, это в другой стороне кто-то бесновался.

– Открой, гнида! – кричал старший студент, чёрт.

Бедолага что-то блеял в ответ.

– Ты ж сдохнешь! Ты сдохнешь! Ты же сдохнешь скоро!

Чёрт начал бить, похоже, ногой, судя по звуку, в дверь туалетной комнаты.

Включилась колонка, загрохотала вода. Видимо, обдолбанный бедолага решил залечь в ванной и раствориться в кипятке.

Я некоторое время прислушивался к происходившему в студенческой квартирке.

Ещё раз сходил на кухню, покурил, пожевал хлебную корочку. Замочил тлевший бычок водой из-под крана. Нарисовал на стекле рожицу, женский силуэт, неизвестный иероглиф, скрипичный ключ…

Привыкаешь ко всему, особенно когда хочешь спать. Я давно уже не перезаряжал свои батарейки, поэтому плюнул на всё и решительно упал на кровать вниз лицом.

Одновременно со мной что-то рухнуло у соседей.

– А, гнида! – воинственно завопил чёрт. – Отмокаешь, челюскинец!

…Он всё-таки выбил дверь, догадался я…

Где-то хлынул на пол обильный кипяток. Я представил, как чёрт вместе со скрепами вырвал ванную и, широко размахнувшись, выплеснул из неё в подъезд обваренного бедолагу: как мышь из таза с грязной половой водой…

Тут в четвёртой квартире истошно завопила и куда-то побежала, ударяясь о все шкафы и стены, женщина.

У жены преподавателя Юрия начался очередной психический припадок.

…Ночью мне снились попеременно то камнепад, то кораблекрушение, а ещё Нинина дочка, которая при помощи своего хладнорукого одноклассника всё разрешала и разрешала новые занимательные задачи, восклицая «Да!.. Вот!.. Нет-нет! Да!..»

Нина вернулась только в ноябре, я по ней даже заскучал.

Она кивнула мне совсем неприветливо, но я не обиделся.

Конечно, кто-то должен был проследить за её доченькой. Но ведь не я же. Я бы тоже… проследил бы…

Спал я теперь только днём, потому что привык ночью смотреть телевизор – хоть как-то покрывавший происходившее за моими стенами.

Но в этот раз меня разбудили уже в полдень.

– Чтоб больше ноги его здесь не было! – неистово закричала Нина, хотя до сих пор я никогда не слышал, чтоб она так повышала голос.

Прошла ещё беззвучная минута, и Нина возопила ещё громче:

– Что?! Что? Ты? Сказала?

Либо дочка вообще отказывалась повторять произнесённое, либо это, напротив, заняло слишком много времени…

В следующий раз я услышал Нину часа через три.

– Никаких мне!.. – вскрикивала она. – Даже не думай!.. Вы сами дети!.. Да! Да, я тебе говорю! Пойдёшь и сделаешь!..

Не умея снести всего этого, я поспешно оделся и отправился гулять.

Уже в подъезде услышал, что студенты, оказывается, тоже сидят дома, прогуливая занятия.

Чёрт пытал всё ещё недобитого бедолагу:

– Нет, ты мне скажешь, где ты это прячешь! Дебил дебилом, обкуренный придурок, а прячет так, что не разыщешь! Быстро сказал: где?!

Некоторое время, словно в ступоре, я прислушивался к их разговору.

Вдруг бедолага заплакал, а потом зарыдал, всхлипывая и непрестанно сморкаясь.

– Ладно, ну всё… – в мгновение затишья вдруг раздался голос чёрта. – Чаю… хочешь?.. Будешь чай, эй?.. Бедолага ты, бедолага.

Навстречу мне поднимался Юрий, я поздоровался с ним, он что-то буркнул в ответ и разминулся со мной так, чтоб не прикоснуться ко мне и рукавом.

В сердцах я плюнул на пол.

– Мерзость… – шептал Юрий, открывая свой замок и обращаясь, казалось, и ко мне, и к студентам, один из которых плакал, а второй утешал, и вообще к миру. – Как отвратительно!.. Мерзость и безумие… Просто отвратительно.