'Windows on the World' - Фредерик Бегбедер

– Лады, но я не жухал.

– Жухал.

– Нет.

– Да.

– Нет.

– Да.

Вот не думал, что когда-нибудь буду получать удовольствие от их постоянных перепалок и что их бесплодные споры станут для меня высокогорным убежищем. Наши дети – это сенбернары. Джерри уселся в позе лотоса. Он вытер слезы, я улыбнулся ему. Каждому свое: теперь мне хотелось плакать. Будем считать, что мы поменялись местами.

9 час. 02 мин

В Южной башне, той, что была цела, всем поступило четкое указание: эвакуацию не проводить. Незачем получать по башке расплавленной металлической балкой, летящей с Северной башни. Так что security guards велели всем, кто спустился в холл, разойтись обратно по конторам. Те, что вернулись, не получили награды за послушание. Как, например, Стенли Преймнат. Он поднялся к себе на 81-й этаж, в контору Fuji Bank. И посмотрел в окно. Вначале он увидел серую стрелочку на горизонте. За статуей Свободы летел самолет. И постепенно вырастал. Он еще успел заметить красную полосу на фюзеляже: «Юнайтед эрлайнз». А потом самолет встал на дыбы и врезался прямо в него. Было 9 часов 02 минуты. Какой поганый день, какой fucking поганый день.

Когда лифт в башне «Мэн-Монпарнас» пошел вниз, мне показалось, что желудок у меня застрял в горле. Надо было бы пойти пешком, понять, что такое спускаться по лестнице с 57-го этажа, когда над головой полыхает огонь. Но я писатель, а не каскадер, да и дочка расплакалась бы через пять этажей. Пойду завтра утром.

В 9 часов 02 минуты 54 секунды еще один «боинг-767» – рейс № 175 «Юнайтед эрлайнз», тоже Бостон–Лос-Анджелес, – чуть накренившись влево, врезался между 78-м и 84-м этажами второй башни, удар с магнитудой 0,7; продолжительностью 6 секунд. На его борту находилось 65 человек, в том числе 9 членов экипажа, а скорость была выше, чем у № 11 «Америкен эрлайнз» (930 км/ч). Компьютерное моделирование показало, что на такой скорости алюминиевые крылья и фюзеляж, а также стальные моторы прошли сквозь опоры башни почти без задержки. Бетонные перекрытия рассекли самолет, как топором, а потом превратились в пыль. По мнению некоторых экспертов, Южная башня получила в тот момент такие повреждения, что здание должно было рухнуть немедленно. Впрочем, оно и рухнуло первым: в 9 часов 59 минут.

«Серебристая молния, летящая с Юга, доисторическая птица, острие копья, ятаган, сверкающий в утреннем солнце», – напишет потом Расселл Бэнкс. Лучше не скажешь.

9 час. 03 мин

Снова удар грома, снова землетрясение, снова огненный шар.

Лурдес получила SMS автоматической службы информации: в соседнюю башню врезался второй самолет. Значит, это не катастрофа, а террористический акт. Кто это сделал? Это могли сделать многие. Америку ненавидит немыслимое количество людей. В том числе и американцы. Но ведь я же не питаю ненависти к остальному миру. Я считаю, что он грязный, старый и слишком сложный, вот и все. Честно говоря, мне на него абсолютно наплевать. Его, остальной мир, взрывать бесполезно: он и так уже умер. Безумие, абсурд… Джеффри опять сломался, и Энтони уводит его подальше. Дети ведут себя смирно, они послушны как никогда. Но не в их силах удержаться от неприятных вопросов.

– Папа, а мы когда отсюда уйдем?

– А мама за нами придет?

– Это тянется слишком уж долго для аттракциона, нет?

На этот раз я сдался. Все эти непонятные вещи, которые я не хотел понимать, все эти зарубежные новости, о которых я предпочитал не думать, которые гнал из головы, как только кончался информационный выпуск, все эти чужие беды вдруг коснулись лично меня, все эти войны решили меня уничтожить, меня, а не кого-то другого, моих детей, а не чужих, все, чего я не знал, что было так далеко от меня географически, властно входило в мое бытие, становилось его важнейшим событием. Я не собирался вторгаться в чужие государства, но драмы внешнего мира только что вторглись в мою жизнь; я не имел ни малейшего отношения к инородцам и их оборванным, обкуренным, опущенным, покрытым мерзкими навозными мухами детям, но они только что вломились в мой дом и хотели убить моих малышей. Нужно объяснить одну вещь: меня воспитывали в евангелической, епископальной, методистской вере Вновь рожденных христиан, насчитывающей в США 70 миллионов адептов, среди которых – Джордж Уолкер Буш, бывший губернатор Техаса, ныне проживающий на Пенсильвания-авеню, 1600. Наше кредо: американцы – Избранный Народ. Европа – наш Египет, Атлантика – Красное море, а Америка – Израиль, как вам топография? Вашингтон = Иерусалим. Земля Обетованная – это здесь. «One Nation Under God!»[60] A до остальных нам нет дела.

Ты не хотел знать их при жизни?

Они станут твоей смертью.

Лурдес осела на пол. Она без конца повторяет текст SMS-сообщения: «Breaking News:[61] второй самолет только что врезался в Южную башню Всемирного торгового центра» – и пускает по рукам свой мобильник, чтобы каждый мог прочитать его на дисплее. Люди реагируют по-разному. У большинства вырывается потрясенное «Fuck!», некоторые опускаются на пол и обхватывают голову руками. Энтони срывает ярость на перегородке: он так пинает ее ногой, что пробивает насквозь! Джеффри рыдает еще громче, пуская слюни на розовую рубашку. А я сижу на корточках и изо всех сил прижимаю головы мальчиков к своему лбу, чтобы они не видели, что я сдался.

– ОК, Джерри, Дэйв, признаюсь, это не игра.

– Да неважно, папа. Мы и так знали, не нервничай.

– Нет, это важно, Джерри. Это не игра. Понимаете? Это все взаправду!

– Не беспокойся, до нас уже давным-давно дошло, – говорит Дэвид между двумя приступами кашля.

– Oh my goodness![62] Мальчики, слушайте хорошенько. Это не игра, но мы все-таки выиграем, все вместе, идет?

– Но почему самолеты врезаются в башни? Они спятили или чего?

Глядя на озадаченное лицо Дэвида, я больше не в силах сдерживать слезы. Я превращаюсь в Джеффри. Я падаю на колени. Я стискиваю зубы, вытираю глаза, сгибаюсь пополам; я побежден.

– Мать вашу, как могут люди делать такое с другими людьми?

– Не надо говорить «мать вашу», папа.

Джерри отводит глаза, ему стыдно видеть меня таким.

Мы уже больше получаса находимся на вершине одного из самых высоких в мире небоскребов. И только теперь я почувствовал, что у меня кружится голова.

9 час. 04 мин

С высоты «Неба Парижа» я гляжу на столицу Франции и ее древние достославные памятники. Единственное, что нам оставил Дядя Сэм, – это наш возраст. Французы чванятся своей древностью, словно образцовые служащие, подсчитывающие размер пенсии. На нас давит тяжесть веков. Франция, Египет, Великобритания, Марокко, Голландия, Португалия, арабы, Турция правили нашей планетой по очереди и колонизировали Землю. Спасибо, это мы уже проходили, и слава богу, что избавились от колоний, от них одна головная боль. А вот Соединенные Штаты со своим юношеским энтузиазмом еще хотят посмотреть, каково это – быть владыкой мира. Старые нации давным-давно отреклись от трона, но американцы умилительны в своем беспамятстве: в конце концов, они тоже были колонией, должны бы помнить, насколько их раздражало иностранное господство.

Америка не оставляет угнетенным выбора, доводит их до крайности, когда, как напевала Брижитт Бардо в «Бонни и Клайде» Сержа Гензбура: «Выход один – это смерть». Мы живем в странное время; война переместилась на новое пространство. Полем битвы стали средства массовой информации, и в этом новом конфликте трудно отделить Добро от Зла. Сложно понять, кто добрый, а кто злой: стоит переключиться на другой канал, и противники меняются местами. Телевидение приносит в мир зависть. Раньше бедняки, жители колоний, вообще угнетенные в своих бидонвилях не любовались каждый вечер на чужое богатство. Они не знали, что в некоторых странах есть все, тогда как сами они надрываются понапрасну. Французская революция случилась бы гораздо раньше, будь у сервов телевизор, чтобы наблюдать за роскошной жизнью королей и королев. Сегодня по всему миру страны нечистые испытывают одновременно восхищение и ненависть, неодолимую тягу и отвращение к странам чистым, чей образ жизни они ловят через спутник при помощи пиратских декодеров с дуршлагом вместо параболической антенны. Это явление возникло недавно; его именуют глобализмом, но настоящее его имя – телевидение. Глобализм существует в экономике, в аудио-видео, в кино и в рекламе; все прочее остается прежним: и политика, и общество.

Ладно, хватит, я не могу все анализировать, я не специалист. Хотите распутать геополитический клубок терроризма – читайте Шпенглера, Хантингтона, Бодрийяра, Адлера, Фукуяму, Ревеля… Только не обещаю, что вам все сразу станет ясно.

Вид из окна сегодня утром изумительный. Вид меняется в зависимости от погоды. Сейчас, в 9.04 утра, слева от меня сверкает Эйфелева башня, металлическая игрушка того самого Гюстава, что сконструировал стальной каркас для статуи Свободы. Справа – Инвалиды, где покоится Наполеон Бонапарт, человек, продавший американцам Луизиану за 15 миллионов долларов (говорите что хотите: император был куда лучшим бизнесменом, чем индейцы-алгонкины, уступившие Манхэттен за 24 бакса Питеру Минуиту, гугеноту французского происхождения). Между ними, чуть подальше в солнечном свете, Триумфальная арка на площади Звезды – триумф в перспективе. И все эти каменные блоки такие хрупкие… Я сделал, что обещал: спустился по лестнице пешком. 56 этажей. Сначала больше всего угнетает однообразие, голова идет кругом. Потом, очень быстро, нарастает отчаяние и клаустрофобия. Один на лестничной клетке, я пытаюсь вообразить, как протекали минуты сотен спускавшихся людей. Почти все, кто работал на этажах, расположенных ниже места взрыва, остались целы и невредимы. Они не впали в панику, потому что не знали того, что знаю я. Они верили в прочность зданий. Они не торопились. Они выполняли инструкции пожарных, погибших в следующие минуты. Они вышли, сохраняя спокойствие, а потом, обернувшись, увидели, как прочные здания превращаются в груду камней.