Газета Завтра 27 (1076 2014) - Газета Завтра Газета

Да он и сам такой же - дерзкий и грандиозный в своих замыслах. Сочетание трезвого расчета, литературного чутья, хорошего вкуса и смелости в достижении цели - вот что такое Станислав Юрьевич Куняев. Можно по-разному относиться к его последним книгам, в чем-то не принимать их, оспаривать. Но даже самые злобные оппоненты Куняева не скажут, что это "слабоумные потуги восьмидесятилетнего старца". Его большой друг и в какой-то мере мудрый наставник Вадим Кожинов в несвойственной ему высокопарной манере утверждал: "И поверь мне, - я знаю, - что твоя мудрость, мужество и нежность, воплощённые в твоих словах и деле, останутся, как яркая звезда на историческом небе России". Это относится уже не просто к писателю Куняеву, и даже не к редактору журнала, а к самому явлению "Нашего современника", и ныне яркой звезде на небе России.

Станислав Юрьевич - большой эстет, и его журнал, может быть, самый эстетский журнал из литературных "толстяков". Он ищет достойные произведения по всей России, ради журнала врывается в высокие кабинеты всех областных начальников - и журнал живет назло всем своим врагам.

Впрочем, творческий дух царит во всей его жизни. Когда-то его судьбу определило стихотворение "Добро должно быть с кулаками", мне надоело слышать, что эта мысль была подсказана Михаилом Светловым. А Гоголю подсказывал Пушкин. А Лермонтову - Байрон. И так далее. Кто пишет, тот и побеждает. Стихотворение "Добро должно быть с кулаками" - куняевское, потому что именно оно (как бы по совету Вадима Кожинова, позже и не пробовал отказаться от него сам Куняев) предсказало его дерзкое и мужественное начало во всей жизни, оно определило и двадцатипятилетие журнала "Наш современник". То ли журнал помогает Куняеву и дальше так дерзко писать, то ли эти его дерзкие писания помогают сражаться за журнал, но за всю эту четверть века руководства журналом он и сам, как писатель, оставался в самом центре литературной жизни. Да, он - по-своему дерзко - отошел от поэзии. На такой поступок тоже нужна смелость - сколько дряхленьких поэтов продолжают до самых преклонных лет писать уже беззубые, лишенные энергии стишата. А Станислав Куняев сказал себе: "Так случилось, что мое творчество разделилось на три русла. Первые мои стихи были опубликованы, наверное, в 1956 году, но с тех пор прошло 50 с лишним лет. Я-то думал, что всю жизнь буду поэтом, а не получается. Как писал Александр Сергеевич Пушкин (он писал это в 36 лет): "Лета к суровой прозе клонят, лета шалунью рифму гонят, и я со вздохом признаюсь, за ней ленивей волочусь". Если уж великий Александр Сергеевич чувствовал, что с поэзией придется рано или поздно расстаться, то нам грешным сам Бог велел Более того, я даже объяснил себе, почему. Я вдруг почувствовал, что начинаю повторяться. Пошли какие-то клише, ремейки. Чувства, страсти, мысли те же самые, но в каком-то ослабленном варианте. А зачем плодить копии, когда у меня есть оригиналы? Заняться есть чем. Есть публицистика, история, мемуары. Второе русло спасло меня от осознания своего бесплодия. Я быстро переключился на другие жанры и тем самым спас себя как творческого человека" Это разве не человек поступка?! Каждый ли способен на такое? А прирожденный эстетический вкус позволяет ему определять, в каком жанре он наиболее силен.

Если о многих событиях и самом духе первой половины ХХ века внимательный читатель часто впервые узнавал из мемуаров Ильи Эренбурга "Люди. Годы. Жизнь", то вторую половину этого века для многих и нынешних, и будущих читателей будут определять, несомненно, мемуары Станислава Куняева "Поэзия. Судьба. Россия". Написаны с художественным блеском, с присущей всегда ему остротой и полемичностью и с доскональным знанием глубин литературного процесса.

Возьмите его размышления о Серебряном веке. Во-первых, чтобы так разбирать этот феномен, надо прекрасно знать поэзию Серебряного века. Чтобы воевать с великанами, надо и самому быть не коротышкой. Во-вторых, по какому-то космическому замыслу, он и на самом деле прав: всё равно декаданс есть декаданс, и все наиболее талантливые декаденты из этого декаданса благополучно вылезли - от Ахматовой с её трагическим "Реквиемом" до Владимира Маяковского с его стратегическими поэмами, от Сергея Есенина, забывшего о своем имажинизме, до Александра Блока с "Двенадцатью". Ну а в-третьих, любой интересный разговор на эту тему творчески состоятелен. Интересно, что на такую глобальную тему Станислава Куняева натолкнула судьба убийцы Николая Рубцова Людмилы Дербиной, вобравшей в себя все мыслимые и немыслимые комплексы декадентства, что в каком-то смысле и послужило причиной трагедии.

Или его книга "Жрецы и жертвы Холокоста", вызвавшая большой интерес, и не только в России. Куняев - полемист по натуре, мне кажется, ему даже нравится полемизировать. Но кроме полемики, надо признать, что "Жрецы и жертвы Холокоста" написаны грамотно, с прекрасным знанием материала, с пониманием вопроса. А книга "Шляхта и мы" - это разве не вызов одного яркого человека против целой либеральной машины? И опять же, кроме вызова как такового, еще и предельная аргументированность: возьми и оспорь, кто же мешает?! Нет, никак в разряд скучных старческих размышлений его энергичные, пассионарные, культурные, эстетические вызовы не подпадают.

"Шляхта и мы" была впервые опубликован в майском номере журнала "Наш современник" за 2002 год, и эта публикация всколыхнула всё польское общественное мнение: "Польша бурлит от статьи главного редактора "Нашего современника". Польские газеты и журналы начали дискуссию о самом, наверное, антипольском памфлете со времён Достоевского<> Куняева ругают на страницах всех крупных газет, но при этом признают: это самая основательная попытка освещения польско-русской темы" И, может быть, хватит нам паталогически радостно унижаться перед не стоящими нас оппонентами и завистниками? Кстати, это относится не только к русским, но и к евреям, уничтожаемым поляками даже с большей радостью, чем немцами. Я бы на месте израильских политиков давно переиздал "Шляхту и мы" в Израиле. В России книга стала историческим бестселлером, много раз переиздавалась.

И каждый раз я вижу величие замысла с весьма оригинальной и нетривиальной попыткой его исполнения.

Вот и публикуемая сейчас первая книга о великом трагическом русском поэте конца ХХ века Юрии Кузнецове наверняка вызовет интерес в литературном мире. Это опять не просто воспоминания Станислава Куняева о своем давнем друге, а неожиданные, спорные, отнюдь не фимиамные размышления о большом и сложном, неординарном поэте. Я прочитал книгу залпом. Все-таки блестящая публицистика у Куняева. Прежде всего в памяти сразу возник образ живого Поликарпыча. Не некий памятник или поминальная молитва, не житие мученика, а весь он, сотканный самой эпохой из противоречий. И прекрасно, что Куняев эти его противоречия не скрывает - они не роняют честь и значение поэта, но помогают лепить живой образ. Был же у Юрия Кузнецова и свой "морок", свои демонические погружения, чем он мне всегда напоминал моего любимого Михаила Лермонтова. Советую всем ценителям русской поэзии прочитать эту новую книгу Куняева. Это не просто воспоминания давнего приятеля, не просто мемуары - это попытка всерьез понять путь великого поэта. Попытка явно удалась.

К тому же, кроме яркого образа русского поэта Юрия Кузнецова, поневоле возникает неразрывно связанный с Кузнецовым образ самого журнала "Наш современник". Надо признать, что, не будь этого журнала в его куняевской версии, страшно даже подумать: сумела бы Россия достойно оценить великий дар поэта еще при его жизни. Только Станислав Куняев, тонко чувствующий поэтический гений своего друга, сумел без лишней ревности и без ненужного обожествления создать воистину живой образ последнего национального поэта России ХХ века. Это его памятник другу.

Очень верно о нем сказал мой друг Александр Проханов: "Куняев - мессианский человек. Он - весталка, охраняющая священный огонь Победы сорок пятого года, этой грандиозной вспышки, осветившей всё мироздание, озарившей пути человечества на сотни веков вперёд. В этом грандиозном тигле, среди непомерных температур и давлений, возник драгоценный слиток русского и советского. Советское предстало как продолжение неиссякаемого русского. Белые и красные энергии, доселе враждовавшие и сражавшиеся, теперь, окроплённые кровью, предстали как нераздельные. Победа сковала разорванную цепь времён. Победа одухотворила небывалую культуру, в которой русское чаяние рая, одоление зла, русское, страстное до безумия, взыскание справедливости получило прямой выход в космос. Православно-религиозное и советско-космическое обнаружили своё глубинное сходство.

В Куняеве, в его любящем, мятежном, ищущем сердце произошёл этот потрясающий синтез, и он несёт в себе это чудо по сей день, сберегая его среди всех бед и напастей. Он всю жизнь сражался с той могучей и страшной силой, которая напала на Россию в начале века и стремилась превратить её в красную Иудею