Крутая волна - Виктор Устьянцев

Гордей Шумов, списанный в минную дивизию, прибыл в Ревель и получил назначение на эскадренный миноносец «Забияка» наводчиком носового плутонга.

Ночью бухту затянуло туманом, к утру он стал совсем грязным, потому что эсминцы все время держали котлы под парами и дым корабельных труб никуда не уносило, он стлался низко над гаванью, цеплялся черными длинными космами за мачты и надстройки, густые шапки его в этом лесу мачт были похожи на грачиные гнезда.

Гордей зябко поежился и подошел к вентиляционному грибку. Из‑под грибка шел теплый запах ржавчины и пота, там внизу, в тесном кубрике, набитом людьми, было жарко.

К утру на кораблях стало тихо, слышались только сипение пара в трубах да всхлипывание воды в шпигатах. В этой тишине голос вахтенного офицера прозвучал неожиданно громко:

— На баке!

— Есть, на баке! — так же громко откликнулся Шумов и отошел от грибка. Сейчас вахту нес корабельный артиллерист старший лейтенант Колчанов, и Гордею не хотелось бы получить замечание от своего непосредственного начальника.

— Бить две склянки!

— Есть, две склянки!

Гордей подошел к висевшему на кронштейне медному колоколу, нащупал привязанный к языку штертик и отбил две склянки. Колокол звонко вскрикнул два раза, ему тут же откликнулись колокола с других кораблей, и над гаванью долго еще висел переливчатый, медленно затухающий звон. Но вот туман поглотил последний звук, и тишина стала еще более гнетущей и тяжелой.

«Осталось еще два часа, а я уже озяб», — с тоской подумал Шумов и опять побрел к вентиляционному грибку. Сейчас он жгуче завидовал тем, кто в кубрике, и почему‑то злился на них. Вот уже восьмую ночь подряд унтер — офицер Карев посылал его в ночную смену. Это было несправедливо, но никто Кареву не напомнил об этом, а сам Гордей постеснялся: он был самым молодым на корабле, и кое‑кто уже начал помыкать им. Даже замковый второго плутонга Мамин, маленький, плюгавенький матросик, прозванный в команде Блохой, и тот вчера велел постирать его робу, а когда Гордей отказался, полез на него с кулаками. Гордею не стоило больших трудов скрутить Мамину руки, но тут за Блоху заступились другие:

— Ты что, салага, перечить старшим? А ну, ребята, доставай ложки!

И не миновать бы Шумову наказания, отдубасили бы его ложками по мягкому месту, если бы не заступился Заикин. Он был кочегаром, но по тревоге расписан заряжающим на плутонге и как раз оказался в кубрике комендоров.

Заслонив Гордея от наседавших матросов, Заикин сказал:

— Вас что, мало начальство мордует, так вы еще друг друга мордовать собираетесь? Или вам мало восемнадцатой статьи?

Статью восемнадцатую военно — морского дисциплинарного устава знали и поминали недобрым словом все матросы. Эта статья предусматривала телесные наказания на флоте. В 1904 году, напуганное нарастанием революции, правительство отменило восемнадцатую статью, но в начале 1905 года указом царя она снова была введена в действие.

— Тебя самого давно ли пороли? — спрашивал Заикин Блоху. — А тебе, Клямин, давно ли Карев два зуба выбил? Ты почему‑то не осмелился Кареву дать сдачи, а тут вон какой — храбрый стал. Ишь ведь какие вы герои — шестеро на одного, да еще молодого!

Теперь уже Заикин наседал на матросов, они потихоньку отступали и вскоре разбрелись: кто в свой рундук полез, кто вдруг вспомнил, что надо орудие зачехлить. Кочегар обернулся к Гордею и сказал:

— Так и держать, парень! Ты им не особенно поддавайся.

Заикин был из запасных, он давно отслужил свой срок, но с началом войны был опять призван и попал на «Забияку». В команде его уважали, а некоторые и побаивались. После этого случая старослужащие матросы оставили Гордея в покое, но не мешали издеваться над ним унтер — офи — церу Кареву. А тот не давал молодому матросу прохода.

— Шумов! — орал он на весь кубрик. — Почему в обрезе бумага?

— Не знаю, спросите у дневального.

— Ты к‑как р — разговариваешь со старшим? — Карев страшно вращал глазами и брызгал слюной. — Я из тебя дурь выбью!

Он и в самом деле ударил тогда Гордея в лицо, но удар получился не прямой: кулак только скользнул по щеке. И Гордей, вынося обрез, плакал не от боли, а от обиды. Заикина на этот раз не было, и никто за Гордея не заступился.

И теперь окружавшие Гордея люди не возбуждали в нем того интереса, который был поначалу. Гордей был от природы общителен и любопытен, но обида сначала на Блоху, потом на Карева как‑то незаметно для него самого перешла в обиду на всех, он стал замкнутым, в разговоры ни с кем не вступал, а молча делал свое дело. Только к кочегару Заикину у него еще сохранилось чувство благодарности, и они часто разговаривали. Заикин умел говорить так хорошо, что слова и мысли его прочно укладывались в памяти, как снаряды в ящик — каждый в свое гнездо.

— Николай Игнатьевич, что такое война? — спрашивал Гордей.

— Убийство.

— А зачем?

— Для одних, чтобы наживаться на этом убийстве, а для других, чтобы умирать за царя и отечество, — усмехнулся Заикин.

— А почему вы смеетесь?

— Потому что лично я не хочу умирать за царя — батюшку.

— А за отечество?

— Смотря за какое.

— Оно у нас с вами одно — Россия.

— Россия‑то Россия, только мы в ней пока не хозяева. Вот когда станем хозяевами, тогда и будет у нас свое отечество.

В его рассуждениях было что‑то общее с тем, о чем говорил и дядя Петр, только Заикин рассуждал уверенно, будто обо всем знал наперед. И хотя Гордей не всегда понимал его, но эта уверенность суждений невольно заставляла и Гордея подчиняться кочегару во всем, верить каждому его слову.

В Заикине Гордей чувствовал нечто таинственное, возвышавшее его над всеми остальными, хотя с виду кочегар был совсем прост: небольшого роста, угловатый, лицо скуластое, неброское; только вот руки у него необыкновенно длинные — огромные промасленные кулачищи обычно болтаются возле самых колен. Иногда кочегар вспоминает о своих длинных руках и сгибает их. Но руки его и в таком положении подвижны, только теперь он двигает не кулаками, а локтями, будто пробирается сквозь толпу.

Серые невыразительные глаза Заикина смотрят пристально, изучающе, взгляд их будто ощупывает осторожно каждый предмет или человека. Несмотря на это, он неловок, постоянно задевает за что‑нибудь, вещи будто сами тянутся к нему и цепляются за него. И люди тоже.

Что привлекает их в кочегаре: прямота, откровенность, добродушие или что‑то еще? Вот тогда он накричал на этих шестерых старослужащих, а они даже не обиделись…

На шкафуте послышались чьи‑то шаги, наверное, это вахтенный офицер идет проверять посты.

Выслушав рапорт, старший лейтенант Колчанов спросил:

— Ну как, Шумов, привыкаете к службе?

— Помаленьку привыкаю, вашскородь.

— Завтра вот на боевую операцию идем. Не боитесь?

— Так ведь бойся не бойся, но двум смертям не бывать, а одной не миновать.

— А все‑таки страшно? Признайтесь.

— Да вроде бы нет, вашскородь. Как все, так и я.

— Вот это похвально! — сказал офицер. — За отечество не должно быть страшно и умереть.

— И за царя — батюшку, — с усмешкой добавил Гордей.

Но старший лейтенант, вероятно, усмешки в темноте не заметил и опять похвалил:

— Молодец, Шумов! Я ценю ваши патриотические устремления.

Сам Колчанов был о царе — батюшке невысокого мнения. Среди офицеров в последнее время ходило много разговоров о близком падении монархии, кто‑то уже требовал конституции, кто‑то даже записался в социалисты. Колчанов же ни к одной партии не принадлежал, хотя его в кают- компании и окрестили либералом за слишком мягкое обращение с матросами. Будучи человеком наблюдательным, он чувствовал, что в настроении людей что‑то изменилось, назревают, несомненно, большие события, которые, возможно, пошатнут и трон Романовых.

Он не разглядел в темноте усмешки матроса Шумова, но иронические нотки в его тоне почувствовал вполне отчетливо и сейчас, поднимаясь на мостик, думал: «Вот до чего дожили, даже этот деревенский парень говорит о царе насмешливо».

Осенними штормами и ледяными торосами были ослаблены минные заграждения в Ирбенском проливе, весной их приходилось подновлять, и «Забияка» в эту навигацию уже четвертый раз выходил на минные постановки.

На траверзе острова Вормс пробило паропровод, корабль застопорил ход и отстал от других миноносцев. Чтобы использовать вынужденную остановку для боевой подготовки, командир «Забияки» капитан 2 ранга Осинский приказал провести практические стрельбы по берегу. Целью была выбрана высокая сосна, одиноко стоявшая на мысу. Чтобы проверить выучку каждого расчета, командир решил вести стрельбу поору- дийно.