Александрийская поэзия - Грабарь-Пассек Мария Евгеньевна

Много из всех городов; были выбраны все, кто пригоден.

В битвах герой неустанный в Иолк поспешил изобильный,

Отпрыск Алкмены-царицы, которой гордится Мидея.114

20 С ним спустился и Гил к скамьям Арго крепкозданным,

К славному судну, что мимо сходящихся скал Кианийских

Быстро промчалось (они же стоят с этих пор недвижимы),

Словно орел, на простор и к глубокого Фазиса устью.

Стали Плеяды всходить, и паслись от маток отдельно

Юных ягняток отары, и к лету весна повернула.

Этой порою к отплытью собрались божественных мужей

Цвет и краса и, взойдя на Арго, корабль крутобокий,

Плывши три дня, Геллеспонта достигли при ветре попутном

И к берегам Пропонтиды115 причалили, где натирают

30 Плуг кианийский до блеска быки о борозды пашен.

Начали, выйдя на берег, по парам, как были гребцами,

К вечеру ужин варить, совместное ложе готовить

И на лужайке, манившей их пышной и мягкой травою,

Резать камыш остролистый и заросли чабра густые.

Гил белокурый хотел, чтоб вечером ужин сготовить,

Воду себе и Гераклу добыть, и бойцу Теламону,116

Вместе с которым всегда они трапезу оба делили.

Медный кувшин захватил и увидел он скоро источник,

В русле глубоком текущий; вокруг него разные травы:

40 «Ласточкин цвет» темнолистый, зеленые «женские кудри»,

С пышной листвой сельдерей, ломоноса ползучего стебли.

В глуби ручья хоровод недреманные нимфы водили,

Нимфы — богини ручьев, устрашение сельского люда,

Нимфы Эвника, Малида, Нихея со взором весенним.

Только лишь мальчик успел опустить свой кувшин многоемкий,

Только воды зачерпнул — они его руку схватили:

Всех их внезапно сердца распалились любовною страстью

К мальчику, Аргоса сыну. И падает в темную воду

Прямо стремглав он. Так ночью звезда с небес, запылавши,

50 Вдруг в пучину летит, и моряк своим спутникам молвит:

«Легче канаты, ребята! Задует нам ветер попутный».

Голову мальчика нимфы к себе положив на колени,

Слезы его отирали, шептали слова утешенья.

Амфитриона был сын той порою за друга испуган.

Взял он изогнутый лук, меотийской прекрасной работы,117

Так же и палицу взял, что имел всегда под рукою.

Трижды он Гила окликнул всей силой могучего горла,

Трижды и мальчик ответил, но голос из водной пучины

Замер, слабея, и, близкий, казался очень далеким.

60 Словно как лев благородный, почуявший свежее мясо,

Голос заслышав оленя, бродящего в чащах нагорных,

С логова мягкого вскочит и к пище несется готовой,

Также носился Геракл, раздвигая упрямый терновник,

В страстной о мальчике муке бежал, поглощая пространство.

О, как несчастен, кто любит! Как много он вынес, блуждая

Там между гор и лесов, про Язоново дело забывши!

Все на корабль полубоги взошли уже, снасти приладив;

Но когда полночь пришла, опять они парус спустили:

Все поджидали Геракла. А он, сколько ноги терпели,

70 Мчался в безумии вдаль. Поразил его бог беспощадный.

Вот как прекрасный Гил был блаженным богам сопричислен.118

В шутку герои Геракла с тех пор беглецом называли,

Помня, как, бросив Арго, корабль в тридцать парных уключин, —

К колхам пешком он пришел на неласковый Фазиса берег.

Другу Тиониху здравствовать долго!

Того же Эсхину.

Где это ты пропадал?

Пропадал? А что же случилось?

Плохи, Тионих, дела мои.

То-то уж больно ты чахлый.

Вон как усы запустил, и кудри не прибраны вовсе.

Давеча точно такой приходил ученик Пифагора119 —

Желтый какой-то, босой. Говорят, он афинянин родом.

Тоже любовью томился, но, думаю, — к свежему хлебу.

Шутишь, дружище, ты все. А я вот прелестной Киниской

Так оскорблен, что бываю на волос всего от безумья.

10 Вечно уж ты, мой Эсхин дорогой, через край перехватишь.

Все тебе вынь да положь. Расскажи, в чем дело, однако.

Раз аргивянин один, из Фессалии Апис-наездник,

Я и Клеоник-солдат — все втроем собрались, чтобы выпить.

Были они у меня. Двух телят молодых заколол я

И поросенка зарезал. Откупорил флягу из Библа;120

Года четыре хранил, а по запаху — будто с точила.

Устриц купил и бобов, — и премилая вышла попойка.

Было уж поздно, когда мы решили, вина не мешая,

Выпить за здравье — кого кто захочет, лишь имя назвавши.

20 Все мы, назвав имена, тут же выпили так, как сказали.

Только она промолчала — при мне-то! Ну что мне подумать?

Кто-то ей в шутку: «Молчишь ты? Иль волка увидела?»121 Вспыхнув

Так, что и факел зажегся б: «Ах, как ты умен!» — отвечала.

Знаю я, кто этот волк: это Ликос, сын Лабы-соседа,

Нежен и ростом высок, красавчиком кажется многим.

Вот она тает по ком, изнывая от страсти великой!

Правда, уже кое-что до ушей мне подчас доходило,

Но не придал я значенья — дурак, бородою обросший!

После, как четверо были мы пьяны, по правде, изрядно,

30 Вдруг ларисянин противный опять свою песню заводит:

«Ликос да Ликос» — напев фессалийский, и тотчас Киниска

Вдруг как заплачет навзрыд! Шестилетняя девочка, право,

Горше рыдать не могла б, если б к матери рвалась в объятья.

Знаешь, Тионих, каков я: вскочил, оплеухою славной

Раз и еще наградил. Она, подобравши свой пеплос,

Быстро к дверям побежала. «Проклятье! Не нравлюсь тебе я?

Слаще другие объятья? Ну ладно! Иди же к другому!

Грей на груди, негодяйка, того, о ком ты рыдаешь!»

Словно как ласточка, быстро к малюткам юркнув под крышу,

40 Пищу для них принесет и немедленно мчится обратно,

Так же мгновенно она побежала от мягкого ложа

Прямо сквозь сени к дверям — как ее только ноги помчали.

Есть поговорка у нас: «Пошел наш бычок по трущобам».

Двадцать уж дней протекло, еще восемь, и девять, и десять,

Нынче одиннадцать: два лишь прибавь, и два месяца минет,