Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

Когда мы с Вахой зашли в зону, мужики стали спрашивать:

— Ваха, ты-то что юзонул?

А он басом на всю зону:

— Вижу, всех черных убивают, думаю, что и меня кто-нибудь по запарке цапанет. Из зоны я видел побоище за зоной и, когда первые чечены потянулись к лесу, понял: моя чеченва не выдержит натиска. Тогда я ушел из зоны и сказал «хозяину», чтобы дал дополнительный конвой и сделал кольцо, если не хочет потерять свои погоны и должность, когда в зоне некого станет охранять.

Зашли в барак, воры стали спрашивать Ваху:

— Ну, как там твои беженцы?

— До сих пор не могут прийти в себя.

Постепенно все утихло. Зеков стали водить на работу. Чеченов за зоной увезли и сделали для них отдельную биржу.

В зону прилетели какие-то военные, были с ними и люди в штатском. Началось разбирательство. Зеков стали по одному вызывать из зоны на комиссию в кабинет начальника. Заходит зек, его не допрашивают. Глянут на морду и «отламывают» срок.

Вызвали меня, зашел, в кабинете несколько человек сидят. Посмотрели на мой предыдущий послужной список: детдом, в четырнадцать лет осужден по статье «убийство», Абаканская колония для несовершеннолетних преступников, побег из колонии. В пятнадцать лет осужден, Ванинская взрослая зона, амнистия после смерти вождя всех народов, в семнадцать лет снова осужден.

Майор, читавший мое личное дело, еще раз пристально посмотрел на меня, покачал головой и сказал:

— М-да, таких экземпляров у нас еще не было. Идите. Вы зарезали двух человек. Добавляем вам три года.

Вот и весь суд. И я пошел как оплеванный. Хорошо еще залупаться не стал. Потом уже понял, что они списывают трупы. На кого-то надо списать. Если у кого морда слишком уголовная, то рисуют пять трупов. Правда, сроку много не давали: три, пять, шесть, семь лет. Одному зеку только «отломили» десять лет. Очень уж сильно «выступал» на комиссии, да и морда его крепко подвела. Сказать про него «морда кирпича просит» — равносильно что сделать ему комплимент. Зеки над ним потом долго смеялись. Он даже в бунте не участвовал. В тот день его так запоносило, что он на работу из зоны не выходил, а просидел в туалете над очком весь день. А много ли надерешься со спущенными штанами? Вот и смеялись зеки над ним, как над тем херовым солдатом, у которого, как в бой идти, так понос начинается. Может, за это ему и «отломили» червонец. Засранцев нигде не уважают.

Глава 2

ТОРЖЕСТВО МЕНТОВ

Комиссия из зоны уехала, а с ней и «хозяин». И с концами. Больше мы его не видели и ничего о нем не слышали. Зато прислали другого. Жизнь в зоне изменилась в лучшую сторону.

По зоне прошел слух, что будет большой этап. Куда, никто не знает. Через месяц после бунта собрали одних воров-законников и тех, кто придерживался воровских идей. Попал на этап и я. Нас всех отправили в Хабаровскую тюрьму. Когда привезли, то раскидали в подвальных камерах.

На другие сутки ночью нас стали по несколько человек «дергать» (вызывать на допрос) из камер. Вели по коридору, потом по одному человеку заводили в «сучью будку» (одиночную камеру). На наших глазах из нее вынесли двух зеков на носилках в бессознательном состоянии. Тогда мы еще не поняли, в чем дело. Дошла очередь до меня. Я зашел. В дверях надзиратели, по бокам камеры надзиратели, старший по корпусу. Напротив у стены стояли врач, начальник тюрьмы и начальник режима — старший оперуполномоченный, «кум» по-нашему. Посередине камеры лежала смирительная рубашка.

«Кум» сказал:

— Свыше есть указание сломать преступный мир и начинать с воров-законников. Кто дает подписку, что отказывается от воровских идей, к тому рубашку не применяем.

— Гражданин начальник, я не законник, — сказал я.

— Пономарев, ты активно придерживаешься воровских идей. Так что, даешь подписку? — спросил «кум».

— Нет, — ответил я.

На меня надзиратели надели рубашку и подвесили на веревке вниз головой, как ласточку. На шейной артерии врач проверял пульс. Я чувствовал, как голова моя наливается кровью, словно свинцом. Потом я ничего не помню: потерял сознание. Когда очнулся, надзиратель поливал меня из шланга водой и говорил:

— Такой молодой, перед тобой сколько уже не выдержали рубашки и отдали концы. Всю жизнь чифирят, таблетки глотают наркотические, анашу курят, вот сердце и не выдерживает, отдают концы. Многие воры дали подписки.

Тут в висках застучал другой голос:

— Пономарев, последний раз спрашиваем: даешь подписку?

— Нет, — прохрипел я и почувствовал, как тело мое дернулось, я опять заболтался в воздухе. «Падлы, менты поганые, — подумал я, — фашисты и те, наверное, так не издевались». И опять провал в памяти.

— Ну что, даешь подписку? — услышал я, когда снова пришел в себя.

— Да. Можете торжествовать, — ответил я, а про себя подумал: «Ни хера, мы еще „побуцкаемся“, будет и на нашей улице праздник. Дайте только вырваться отсюда».

Кое-как поднялся с пола, подвели к столу, сунули какую-то ксиву, в руку вставили ручку, я поставил каракулю.

Врач предложил:

— Сейчас в санчасть отнесем.

— Не надо, сам дойду, — огрызнулся я.

Занесли мне чистую куртку и брюки. С трудом я переоделся и, пошатываясь, в сопровождении надзирателя потащился наверх в санчасть. Здесь, в общей камере, лежало уже много воров, которые не выдержали и дали подписки.

Собрав около трех тысяч больных, поломанных и отказавшихся от воровских идей, стали отправлять в центральную больничку на станции Бира. Это от Хабаровска в сторону Биробиджана.

В больнице лежали зеки со всего Союза. Я довольно быстро поправился, вечерами брал гитару, шел из терапевтического отделения на улицу, садился на лавочку и пел. Возле меня собиралось много больных, которые могли ходить, все сидели и слушали. Так же, как и в зоне, варили чифирь, курили анашу, кололи морфий, глотали кодеин и теофедрин. Все ждали, в какие «командировки» (ссылки) отправят на этап.

Шел 1959 год. В больнице стали поговаривать, что должен выйти какой-то указ для заключенных. И точно. Через несколько месяцев вышел указ от 14 августа 1959 года «О рассмотрении уголовных дел и об освобождении из мест заключения, об изменении уголовных статей».

Приехала комиссия. Стали вызывать по одному и освобождать заключенных, имеющих даже большие сроки: по пятнадцать-двадцать лет. Человек шел на свободу, но при одном условии: в течение года-трех из его зарплаты в пользу государства будут удерживать 15–20 процентов.

А мне опять «геморрой» (неудача), второй раз не повезло. Как в том анекдоте, что ходил по зоне: «Как не повезет, так и на кобыле триппер схватишь». На семь суток попал я в изолятор. Нас накрыли надзиратели, когда мне на теле делали татуировку. На комиссию я попал уже из изолятора. Посмотрели личное дело — на мне висело четыре трупа. Сказали: «Совсем еще молодой, только двадцать два года, и нарушать продолжает. Пусть сидит». Даже разговаривать не стали. Так комиссия и постановила: «Отказать». И я продолжал мотать срок. А многих освободили.

Глава 3

ТАШТЮРЬМА

Тех, кого комиссия зарубила, стали отправлять в Среднюю Азию. Привезли нас в город Ташкент в Таштюрьму, распределили по камерам. Меня кинули в пятьдесят третью. Здесь уже сидели три «пассажира». Познакомились, кто откуда, кто за что.

Из всех выделялся Генка Свиридов, волжанин. Высокий, красивый парень атлетического сложения, на воле был акробатом-циркачом. В цирке теперь выступать не будет, и, пожалуй, долго. Зарезал семь человек. На его месте любой бы зарезал. А дело было так.

После представления в цирке Генка пошел провожать девушку. В парке его остановили семеро парней и все с ножами. Двое схватили девушку и потащили в кусты, начали срывать платье, трусы, повалили, стали насиловать. Она, как могла, сопротивлялась, кричала. Один из пятерых не выдержал, повернулся, крикнул по-узбекски: «Давай быстрей!» В этот момент Генка удачно выхватил у него нож и стал резать направо-налево. Кинулся к тем двоим, те бежать, да со спущенными штанами далеко не убежишь, зарезал и этих.

Потом взял девушку за руку, пошел с ней в милицию. Там сказал ей: «Рассказывай». Девушка долго не могла прийти в себя. Кофта, платье были на ней разорваны в клочья, от трусов осталось одно воспоминание. Придя в себя, девушка рассказала все, что случилось.

Директор цирка ездил, ходатайствовал за Генку, да бесполезно. Судья так и сказал Генке: «За пятерых я тебя не сужу, а вот тех двоих вы убили умышленно. Раз побежали они, пусть себе бегут». Короче, дали Генке семь лет, получилось по году за каждого.

Сидел в камере Павлик, тоже молодой парень. Батрачил он на хлопковом поле у одного бабая, работал от зари до зари. Бабай так замордовал и допек Павлика, что один раз он не выдержал. Получил расчет, так сказать. На хлопковом поле кетменем хватил бабая по голове, тот подышал еще пять дней и перестал.