Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

И Алверик не пожелал произнести слов, которые следовало произнести, чтобы отвратить гнев и утешить принцессу; ибо неразумно полагал, что в вопросах, касающихся язычества, компромисс неуместен. Вот почему опечаленная Лиразель вернулась в башню одна. Алверик же задержался, чтобы разбросать по сторонам все четыре камня.

И вот улетели ласточки, и безотрадные дни потянулись один за другим. И однажды Алверик повелел жене поклоняться святыням фриара, она же совсем позабыла, как это делается. И снова помянул Алверик про обольщения язычества. День выдался ясный; тополя стояли в золоте, и осины пламенели алым.

Тогда Лиразель отправилась в свою башню и открыла ларец, что сиял в утренних лучах прозрачным осенним светом, и взяла в руки свиток с руной короля Эльфландии, и прошла через высокий сводчатый зал, и вступила в другую башню, и поднялась по ступеням в детскую, - и руна все время была при ней.

Принцесса провела в детской весь день: она играла с сыном, но ни на минуту не выпускала свитка из рук; и хотя порою веселилась она за игрой, однако во взгляде ее читалось странное спокойствие, не ускользнувшее от бдительных глаз изумленной Зирундерель. Когда же солнце опустилось совсем низко, Лиразель уложила дитя спать, и, посерьезнев, присела рядом с малышом на край кровати и принялась рассказывать детские сказки. Мудрая ведьма Зирундерель наблюдала; и, несмотря на всю свою мудрость, могла только догадываться, что произойдет, и не знала, как предотвратить беду.

Перед закатом Лиразель поцеловала мальчика и развернула свиток эльфийского короля. Обида, а не что иное, заставила принцессу извлечь свиток из ларца, в котором хранился он; обида могла бы и позабыться, и Лиразель не развернула бы пергамента, если бы не держала его уже в руке, наготове. Отчасти досада, отчасти любопытство, от-части прихоть слишком пустячная, чтобы дать ей определение, приковали взгляд Лиразель к словам эльфийского короля, к угольно-черным, причудливым письменам.

И какая бы магия не заключалась в руне, о которой я не умею поведать (ужасная магия, уж будьте уверены!), руна начертана была с любовью, что сильнее магии; и загадочные эти буквы сияли пламенем любви, что питал эльфийский король к своей дочери; и слились в этой могучей руне две силы, магия и любовь: величайшая из сил, что существуют за пределами границы сумерек, с величайшей из сил, что правят в ведомых нам полях. Даже если любовь Алверика и смогла бы удержать принцессу, рассчитывать ему пришлось бы только на любовь, не более, ибо руна эльфийского короля была не в пример могущественнее святынь фриара.

Едва Лиразель прочитала руну на пергаменте, как грезы Эльфландии хлынули через сумеречный предел. Явились те, что даже сегодня заставили бы клерка из Сити немедленно покинуть конторку и отправиться танцевать на берег моря; и те, что вынудили бы всех до одного служащих банка оставить открытыми настежь двери и сейфы и поспешить прочь, в зеленые луга, к вересковым холмам; и те, что в один миг превратили бы в поэта погруженного в свою коммерцию бизнесмена. То были могущественные грезы: эльфийский король призвал их силою своей волшебной руны. Лиразель сидела у окна с руною в руках, беспомощная среди буйного хоровода неуемных грез Эльфландии. А грезы бушевали и метались, пели и звали, все новые и новые являлись из-за сумеречных пределов, смыкаясь вокруг одного бедного рассудка; тело принцессы становилось все легче и легче. Ножки ее отчасти покоились на полу, отчасти парили над полом; Земля почти не удерживала Лиразель: так быстро становилась она созданием мечтаний и снов. Ни любовь принцессы к Земле, ни любовь детей Земли к ней более не имели власти удержать ее.

И вот нахлынули на нее воспоминания о неподвластном времени детстве подле озер Эльфландии, у границы густого леса, близ невероятных, словно бред, полян, или во дворце, поведать о котором можно только в песне. Принцесса видела это все столь же ясно, как мы различаем в воде крохотные ракушки, когда сквозь прозрачный лед смотрим на дно сонного озера; чуть размытыми кажутся их очертания в ином мире, за ледяной преградой; вот так же и воспоминания Лиразель смутно поблескивали из-за сумеречного предела Эльфландии. Негромкие, странные клики эльфийских созданий коснулись ее слуха; ароматы заструились от тех чудесных цветов, что мерцали на знакомых ей полянах; еле слышные звуки колдовских песен донеслись через границу и настигли Лиразель тут, в башне; голоса, мелодии и воспоминания плыли сквозь сумрак; вся Эльфландия звала. И вот принцесса услышала размеренный и звучный голос отца - он раздавался на удивление близко.

Она немедленно поднялась на ноги, и вот Земля, способная удерживать только материальные предметы, разомкнула свои объятия; Лиразель, создание снов и фантазий, иллюзий и легенд, заскользила из комнаты; и Зирундерель оказалась бессильна удержать ее заклинаниями; да и сама принцесса, уносясь прочь, бессильна была даже обернуться и поглядеть на сына.

В этот миг с северо-запада налетел ветер; он пронесся сквозь лес, обнажил золотые ветви, заплясал над холмами, и увлек за собою хоровод алых и золотых листьев, что до сих пор страшились этого дня, но теперь, едва, наконец, наступил он, закружились в веселом танце. Прочь, в буйном мятежном вихре и великолепии красок, ввысь, к лучам солнца, что уже закатилось над ведомыми нам полями, устремились вместе листья и ветер. С ними исчезла и Лиразель.

Глава 10.

ЭЛЬФЛАНДИЯ ОТХЛЫНУЛА.

На следующее утро Алверик поднялся в башню к ведьме Зирундерель, измученный, исступленный: всю ночь разыскивал он Лиразель в самых невероятных местах. Всю ночь он пытался понять, что за причуда выманила принцессу из дома и куда могла увести ее; Алверик искал у ручья, близ которого Лиразель некогда поклонялась камням, и у заводи, где она однажды молилась звездам; Алверик выкликал ее имя у подножия каждой башни, Алверик выкликал ее имя наугад, в темноту, но отвечало ему только эхо; и вот, наконец, он пришел к ведьме Зирундерель.

- Куда? - спросил Алверик, и более ничего не сказал, чтобы мальчику не передались его страхи. Однако Орион уже знал. С бесконечно скорбным видом Зирундерель покачала головой.

- Путями листьев, - отозвалась она. - Путями всей красоты.

Но Алверик не дослушал ее до конца: после первых двух слов он вышел из комнаты столь же поспешно, как и вошел, торопливо спустился по лестнице, и, не задержавшись ни на минуту, выбежал из башни прямо в ветреное утро, поглядеть, какими путями унеслись эти великолепные осенние листья.

Несколько листьев, что упорно цеплялись за холодные ветви, когда веселый хоровод их собратьев устремился в полет, теперь тоже парили в воздухе: последние, одинокие листья; и увидел Алверик, что летят они на юго-восток, в сторону Эльфландии.