Бомба в Эшворд-холле - Энн Перри

Падрэг Дойл щедро отведал каждого блюда. Эмили правильно оценила его как человека, который наслаждается своим хорошим самочувствием и очень бережет силы.

Эйнсли Гревилл тоже не игнорировал еду, хотя, по-видимому, она доставляла ему мало удовольствия. Он был задумчив и как-то необычно тих; на лице его застыло напряженное выражение.

О’Дэй ел мало и привередливо, а Макгинли едва притронулся к еде: он больше ковырял ее вилкой. Вид у Лоркана был подавленный. Через десять минут он встал, извинился и ушел. Завтракая, Макгинли никому не сказал ни слова.

Фергал Мойнихэн чувствовал себя ужасно, однако остался за столом, хотя вряд ли произнес хоть единое слово. Айона маленькими глотками пила чай и ничего не ела, но казалась не такой потерянной, как он, словно ей давала силу какая-то внутренняя убежденность.

Пирс, единственный из всех, кто не знал о случившемся, пытался завести какой-то общий разговор, и Эмили с радостным облегчением стала расспрашивать юношу о его занятиях в Кембридже, узнав, таким образом, что он оканчивает медицинский факультет и вскоре надеется успешно сдать экзамены. Разумеется, пройдет время, прежде чем он обзаведется собственной практикой, но он смотрит в будущее с надеждой.

Иногда миссис Рэдли казалось, что Юдора чему-то удивляется. Она, очевидно, не подозревала о глубине чувств своего сына. Дома он, наверное, не рассказывал обо всем откровенно, полагая, что мать и так все понимает.

Остальные присутствующие силились поддерживать какой-никакой, пусть и отрывочный, разговор о разных банальностях. Кезия же вообще не сошла вниз к завтраку, и спустя полчаса Шарлотта, обменявшись с сестрой взглядом, извинилась, встала и исчезла. Эмили почти не сомневалась, что она отправилась на поиски мисс Мойнихэн, но не была уверена, нужно ли это. Хотя, может статься, как раз это и было необходимо, поэтому хозяйка дома улыбнулась сестре мимолетной благодарной улыбкой.

И не напрасно: Шарлотта вышла из-за стола отчасти из-за беспокойства о Кезии, которая ей нравилась, но гораздо больше заботясь об Эмили и о миссии Томаса. Если никто не попытается успокоить расстроенную гостью и удержать ее от истерики, то она может потерять над собой всякий контроль и повести себя с еще более разрушительными последствиями. Она ведь так сильно потрясена…

Наверху, у лестницы, миссис Питт увидела очень красивую девушку с золотистыми, словно мед, волосами и прекрасной фигурой. Сперва она решила, что это, видимо, горничная при гостиной, назначенная на эту должность благодаря своей красоте – и это отнюдь не было преувеличением. Однако на девушке не было чепчика, а кроме того, горничной из парадных комнат не полагалось быть наверху. Надо полагать, она состоит при какой-нибудь даме, подумала Шарлотта.

– Извините, – спросила она, – вы не знаете, где комната мисс Мойнихэн?

– Да, мэм, – с готовностью отвечала красавица. У нее было приятное лицо, но в ней чувствовалась какая-то серьезность, а в выражении глаз и складке рта была заметна почти печаль, словно она очень редко улыбалась. – Вторая дверь налево, за углом; надо пройти мимо вазы с плющом и… – Поколебавшись, она добавила: – Я вам покажу.

– Спасибо, – приняла ее предложение миссис Питт. – А вы не ее горничная, нет?

– Нет, мэм, я горничная миссис Гревилл.

И красавица пошла вперед, а Шарлотта – за ней.

– А вы не знаете, где горничная мисс Мойнихэн? – спросила она по дороге. – Хорошо бы заручиться ее помощью, ведь она, конечно, очень хорошо знает привычки своей хозяйки.

– Да, мэм, знаю. Она сейчас в прачечной, варит рис.

– Простите? – Ответ показался Шарлотте лишенным всякого смысла. – Вы хотите сказать – она в кухне?

– Нет, мэм, ей нужен рисовый отвар. – По лицу горничной миссис Гревилл скользнуло лукавое выражение; впрочем, она была вполне дружелюбной. – Рисовый отвар, мэм, нужен, чтобы постирать в нем муслин – тогда он станет попышнее. Но сначала надо его приготовить, и мы держим для этого рис в прачечной, потому что кухарка не позволяет нам отваривать его в кухне. По крайней мере, у нас дома повариха этого не разрешает.

– Да, конечно, – согласилась миссис Питт. – Понимаю. Благодарю вас.

Они как раз подошли к спальне Кезии. Теперь Шарлотта уже могла обойтись своими силами.

Она постучалась.

Ответа не было, но она почти и не ожидала его и уже решила, что делать дальше. Постучав еще раз, миссис Питт поступила так, как сделала бы на ее месте горничная – просто вошла и притворила за собой дверь.

Это была прекрасная комната, обитая ярким шелком, в пятнах желтого, как нарциссы, зеленовато-яблочного и местами голубого цвета. На столе красовалась ваза с белыми хризантемами и синими астрами и лежала груда газет. И тут Шарлотта вспомнила, что Кезия вроде бы так же сильно вовлечена в политические дела, как и Фергал, и, по крайней мере, столь же талантлива, как ее брат. Дело было только в том, что она женщина и не замужем: это мешало ей оказывать влияние на политику в полной мере.

Мисс Мойнихэн стояла перед высоким, длинным столом и глядела в сад. Она даже не уложила волосы в прическу, и они свободно рассыпались у нее по спине. Очевидно, Кезия намеренно отослала горничную прочь.

Когда Шарлотта вошла, она не повернулась посмотреть, кто это, хотя должна была слышать стук отворяемой двери, даже если не слышала звука шагов по мягкому ковру.

– Мисс Мойнихэн! – позвала незваная гостья.

Очень медленно Кезия повернулась. Лицо у нее опухло, а глаза покраснели. Она взглянула на Шарлотту немного удивленно и с некоторой неприязнью.

Миссис Питт ожидала этого – в конце концов, она вторглась сюда без разрешения.

– Мне надо с вами поговорить. – Шарлотта едва заметно улыбнулась.

Мисс Мойнихэн глядела на нее, словно не веря ушам своим. Тем не менее супруга полицейского храбро направилась к ней.

– Я не могла заставить себя спокойно завтракать, словно все в порядке. Вы, должно быть, чувствуете себя просто ужасно.

Кезия очень глубоко вздохнула. Видно было, как высоко поднялась и потом опала ее грудь. Лицо ее выражало смешанные чувства: злобу, безумное желание истерически расхохотаться и даже желание ударить кого-нибудь, только бы дать выход накопившейся ярости, гневному возмущению из-за беззастенчивой назойливости Шарлотты и ее, очевидно, абсолютного непонимания происходящего.

– Вы и понятия не имеете о том, что произошло, – хрипло ответила она.

– Нет, конечно, не имею, – согласилась миссис Питт.

На самом деле она очень даже понимала, что такое потрясение, неловкость и стыд. Разумеется, она бы поняла, если б мисс Мойнихэн просто рассердилась, но ей казался странным такой сильный взрыв ярости, который все еще душил эту женщину. Даже сейчас, когда она стояла перед Шарлоттой в своем прекрасном белом пеньюаре, отороченном кружевами, ее всю трясло.

– Как он мог?! – вырвалось у Кезии, и глаза ее сверкнули жестким, ярким светом, как бриллианты.

– Его поступок достоин презрения, для него нет никакого оправдания и прощения, – согласилась ее собеседница.

Горло у ирландки перехватило, но она сдавленно продолжала:

– Я думала, что знаю его. Все эти годы мы вместе боролись за наше общее дело, у нас были одни и те же мечты, мы страдали от одних и тех же утрат… И вот он совершил такое! – Последнее слово она почти выкрикнула.

Шарлотта поняла, что Кезия вновь вот-вот потеряет контроль над собою. Надо было что-то сказать, что угодно, лишь бы смягчить ее невыносимую, душераздирающую боль. Пусть она ощутит, что по крайней мере хоть один человек относится к ней дружески.

– Когда люди влюбляются, они совершают столько глупостей, – начала миссис Питт, – они поступают иногда совершенно несообразно со своим характером.

– Влюбляются?! – выкрикнула мисс Мойнихэн, словно не понимая смысла сказанных слов. – Люди? Фергал не относится к числу обычных людей! Он сын одного из величайших проповедников, которые когда-либо несли людям слово Божье. Сын справедливого и праведного человека, который жил, строго соблюдая все заповеди Господни, был светочем и надеждой для всего Ольстера. Он всю жизнь посвятил тому, чтобы религия и свобода Ирландии были вне досягаемости для растленного папизма!

Она взмахнула рукой, словно проклиная кого-то:

– Вы живете в Англии. Вы не испытываете угрозу папизма уже несколько веков. Вы что, не знаете своей истории? Вы не знаете, сколько человек Кровавая Мэри[5] сожгла на кострах только потому, что они не захотели отказаться от Реформации церкви? Потому, что они отказались от суеверий, индульгенций и греховности, которая пронизала всю католическую церковь, снизу доверху?

Мисс Мойнихэн говорила, не переводя дыхания. Лицо ее вспыхнуло от ненависти и стало некрасивым.

– Начиная с невежественного папы, который мнит, что его устами глаголет сам Бог, до самых низовых адептов, включая инквизиторов, которые уморили до смерти многих людей, желавших читать Священное Писание по-своему, и сластолюбивых католиков, поклоняющихся идолам в виде гипсовых статуй и полагающих, что все их грехи могут быть прощены, если они заплатят церкви и пробормочут несколько молитв, ведя им счет на четках!..