Второй сын - Эми Хармон

знал волшебные руны, не страдал от ран, не был бездомным, и никто не грозился проткнуть ему грудь острым концом тяжелого посоха.

– Кто тебя прислал? – повторил он, касаясь посохом ее ребер.

– Никто меня не прислал. Никого не осталось! – крикнула она, ухватившись за посох.

Брови Хёда поползли вверх. Она не все ему рассказала.

– Никого? – спросил он.

– Моя семья мертва, – отвечала она.

– Как ты нашла его? Как ты нашла Хёда? – спросил Арвин.

– Не я его нашла, – твердо ответила Гисла. – Это он меня нашел.

– Это правда, мастер, – вмешался Хёд.

– Тс‐с, – бросил ему Арвин. – Она нашла тебя, Хёд. Нашла нас. Она ведь здесь, так?

– Я здесь… но я ничего не знаю о вас… и об этом месте, – сказала она.

– Спроси у рун, мастер. Тогда ты узнаешь, что она говорит правду, – решительно предложил Хёд.

– Замолчи, отрок! – взвизгнул Арвин.

Всякий раз, слыша о рунах, он вел себя так, словно думал, что она пришла их забрать… или увидеть. Или выучить.

– Сколько тебе лет, девочка?

– Четырнадцать.

– Нет, – фыркнул Арвин, словно она врала, хотя к чему бы ей было врать.

– Да, – ответила она.

– Ты маленького роста. У тебя не женские формы. Ты выглядишь младше, – возразил Арвин.

Он был прав. Ни грудь, ни бедра у нее не были развиты. Несмотря на длинные волосы, любой, кто увидел бы ее теперь, в старой блузе Хёда и в его штанах, счел бы ее мальчиком.

– Лицо у тебя не мальчишеское, – задумчиво произнес Арвин. Он словно читал ее мысли. – Слишком красивое. Губы слишком розовые, глаза слишком знающие. – Он кивнул сам себе, словно окончательно поверив, что не ошибся. – Да-да. Сомнений нет. Ты ведьма.

4 шага

В том, что Гисла не ведьма, Арвина убедило вовсе не ее пение. Но песня Гислы не оказала на него того же действия, что на Хёда: тот сидел в восхищенном оцепенении, пока Гисла пела Арвину балладу Сонгров – гимн своего народа, прославленных певцов и музыкантов.

Когда она допела, Арвин нахмурился: его подозрения лишь возросли, и он совершенно запутался. Он с ужасом слушал, как она поет, ибо верил, что она лишит его воли и силы, а потом уничтожит. Пока она пела, он держал в руках лук и целился ей прямо в сердце.

– Я вижу картины… но силы в них не больше, чем в моих собственных мыслях, – признал он. – Песня рассказывает историю. Вот и все. Но эта песня красива. Чиста и нежна. Я хотел бы послушать еще. – Он снова нахмурился, с подозрением сощурил глаза. – Быть может, в этом и кроется хитрость. Твое пение чарует. Ты хочешь зачаровать… и уничтожить юного Хёда.

– Нет тут никакой хитрости, Арвин, – отвечала Гисла, но он ей не поверил.

Он отослал Хёда в дальние комнаты пещеры и всю ночь сторожил Гислу, пообещав, что наутро отведет ее к человеку по имени Лотгар.

Она свернулась клубочком в своем гнезде, желая заснуть, но не смогла сомкнуть глаз под взглядом Арвина, сверлившим ей спину.

– Ты же знаешь, что он все слышит. Куда бы я его ни послал, он все равно все слышит. Но в этот раз я прошел через лес, подошел прямо к нему, а он и не знал, что я вернулся.

Она ждала, не зная, что сказать, не понимая, чего он от нее хочет.

– Лотгар тебя не обидит.

– Пусть обижает, мне все равно. Но только вели ему действовать быстро. И разить наповал.

Он крякнул:

– Ты странное дитя. Лотгар может от тебя отказаться.

Она знала, что не откажется. Но ничего не сказала.

– Он захочет узнать про твой дом. Лучше все ему рассказать.

Перед глазами возникли выжженные поля, разрушенная деревня. Что такое дом? Родной край? Земля под ногами? Или дом – это люди? Она не спросила.

– У меня нет дома, – прошептала она.

– Зачем ты здесь? – спросил он, снова одолеваемый подозрениями. И страхом.

Лишь поняв, что он боится, она решилась ответить.

– Не знаю. Я это место не выбирала. Вся моя семья умерла. Я тоже хотела умереть, но море меня не приняло. Меня не принял Один. И смерть. И никто не примет. Ни ты, ни кто‐то другой.

Ее голос звучал так жалобно, что она мысленно обругала себя, но, когда Арвин снова заговорил, тон его смягчился:

– Дочь Сонгров, ты не можешь остаться здесь.

– Я и не хочу здесь оставаться, – сказала она.

То была и правда… и ложь. Ей не хотелось иметь ничего общего с Арвином, но очень хотелось остаться с Хёдом.

– Хёду это во вред, – прибавил Арвин.

– Почему? – спросила она, уже зная, чтó он ответит.

– Все его чувства притупляются, когда ты рядом с ним.

– Все его чувства? – Нет, неправда.

– Все чувства, кроме зрения, – уточнил Арвин. – Когда он видит, то уже ничего не слышит. Не чувствует. Словно мучимый жаждой пьянчужка, он хватается за то, что считает чудодейственным эликсиром. Ты не можешь петь ему вечно. А как только ты замолчишь… он снова погрузится во тьму.

– Значит, я не буду ему петь, – пообещала она.

Он презрительно фыркнул.

– Ты все твердишь о рунах. Ты за них боишься? Я не умею писать слова. Не умею читать. Я не знаю твои глупые руны, – сказала она.

Он свирепо уставился на нее, но она продолжала, надеясь его убедить:

– Хёд говорит, ты хранитель пещеры. Мне твоя пещера не нужна. Мне совсем ничего не нужно… кроме, может, еды да места для сна. – Ей хотелось есть. Аппетит возвращался.

Быть может, это значило, что она снова ценила жизнь и потому не хотела умереть. Плохой знак. Прежде она уже ценила и свою жизнь, и жизнь тех, кто был ей дорог. Этого больше не будет. Но ей нужно было где‐нибудь жить.

– Я вовсе не знаю руны, – повторила она. – Я знаю лишь песни.

То были неправильные слова. Или Арвин уже принял решение. Лицо его словно окаменело, голос прозвучал твердо:

– Ты его уничтожишь. Ты должна уйти. Здесь тебе оставаться нельзя.

* * *

Арвин сидел в кресле у огня и не спускал с нее глаз. Но в конце концов его одолела дрема. Храпел он так громко, что Гисла почти всю ночь пролежала без сна, ко всему безразличная, неспособная ни на что решиться. Хёд был бессилен: она не могла остаться с ним, если этого не хотел Арвин. Зато она могла снова сбежать. Пожалуй, Хёд услышит ее… но не вернет ее обратно. Ему некуда ее возвращать.

– Я могу пойти куда угодно, – громко