Бумажные книги Лали - Федор Кнорре

И публика собиралась довольно странная. Первыми примчались подростки — мальчишки и девчонки в своих дешевых, помятых ракетах, размалеванных смеющимися рожами и зубастыми пастями крокодилов. Как попало рассовав по местам в гардеробных отсеках на крыше своих чудищ, они медленно спускались в фойе, глазея по сторонам, дурашливо пересмеивались и подталкивали друг друга локтями.

Пожилые, на своих старомодных ракетах, опускались неторопливо, и дамы поправляли прическу, прежде чем выйти на посадочную площадку.

Были даже такие, что приходили пешком и поднимались на скрипучих древних эскалаторах. Эти еще помнили день последнего представления, когда в последний раз Ромео подвел свою Джульетту к разноцветным огням рампы, протянув руку убитому Тибальту. И все они — благородный герцог, Меркуцио, воины и няньки, шуты и слуги, — братски схватившись за руки, как цепочка заблудившихся в сумерки испуганных детей, вышли вперед и отдали глубокий прощальный поклон публике, заполнившей зал. Потом опустился занавес и начали гаснуть огни; музыканты уложили смычки и скрипки в футляры; и публика последнего спектакля молча стала расходиться, унося с собой навсегда затихший страстный полушепот безумных монологов, неистовые проклятия и крики ненависти, горестные жалобы и блеск южного солнца беспечно звенящей шпагами Вероны — весь восторг, печаль, буйство и мудрость чужих умов и сердец.

В просторном пустынном фойе со стен глядели портреты некогда любимых и знаменитых актеров: застывшей в воздушном полете совсем юной (пятьдесят лет назад) балерины; хмурого великого дирижера с львиной гривой; актрисы с прекрасными вдохновенно-сияющими глазами, в те годы, когда критики и поэты впервые начали ее именовать Прекрасной Дамой.

Мальчики и девочки, чьи родители и деды прожили свои жизни около телевизоров и сами родившиеся под сенью стереовизора с программой для трудных и новорожденных, впервые в жизни входили в здание, которое именовалось «театр», в изумлении переглядывались и недоуменно пожимали плечами.

— Куда это ты нас приволок? — сварливо бурчал, оглядываясь по сторонам, мальчик, чье полное имя было Ракетик, а уменьшительное Кетик. — Что это за морды тут наляпаны по стенам этого старого сарая?

— Веселое местечко! Что тут будет? Похороны? Или это просто кладбище мамонтов? — В восторге от собственной остроты Телик так сморщился в беззвучном хохоте, что веснушки, густо рассыпанные но всему его круглому личику, слились в неровные полоски.

— Только приземлились, и уже пошла скука! — капризно хныкнула девочка Оффи.

— Не будьте ослами! — сурово оборвал их Фрукти. Он-то и затащил всю компанию в театр и чувствовал себя не очень уверенно. — Погодите хрюкать. Еще ничего нет. Когда начнется, тогда можете высказываться.

— Ах, нет, мы уже в восторге! — закатила глаза Оффи. — Ты нам так здорово рассказал, что мы даже ничего не поняли, — и насмешливо фыркнула.

— Можете заводить свои вонючие ракетки и катиться, откуда приехали! Как будто вас очень уговаривают!

— Нет-нет, Фрукти, мы уж все тут рассмотрим, от чего ты в восторге. Все до ниточки. А потом уж посмеемся вволю. Мама моя! Да тут зачем-то стулья наставлены! Длиннющими рядами! Тут что? Сидеть надо?

— Вот это да! Неужто было время, когда нормальные люди по своей воле тащились сюда поглядеть, как там вот по доскам расхаживают и болтают между собой какие-то наряженные типы? И это вместо стереовизора, который можно глядеть дома хоть лежа, хоть вверх ногами и в любой момент пощелкать переключателем, перескакивая с одной программы на другую!

Оффи, волоча ноги, с кислым видом, вяло тащилась позади всех.

— Загадки-переключалки? Иногда смешно получается, только надоело уже!

— Подумать только! Какие-то предки сюда собирались толпой! И вот сюда они плюхались, каждый в свое креслице? Так и сидели, не вставали целый вечер? Ни прилечь, ни переключить, ни перекусить, ни покувыркаться с соседом? Да я десяти минут тут не высижу!

— А ноги класть на спинку кресла тут полагается?

— Н-нет, кажется, нельзя.

— Нет? Ну так вот, я задираю повыше! Здорово?

— С кем это ты поздоровался, Фруктик?

— Так, одни знакомые стариканы. Лалины приятели.

— Ух ты, какой носяра, — даже голос потеряв от восхищения, просипел Котик — Это он нарочно себе устроил или правда такой?

— Такой и есть. Его даже зовут Розовый Нос, Ага, обалдел. Посмотрел бы, какой он у него делается, когда он разозлится или обрадуется! Ахнешь!

— Хочу такой! — мечтательно проскрипел Кетик. — А он может нарочно менять цвет? Ну, все равно здорово. Дорого б я дал за такой разноцветный нос. Не заскучал бы с таким!

Старые мужчины и седые женщины, встречаясь, переговаривались вполголоса и рассаживались неторопливо, подальше от хихикающих девчонок и мальчишек.

— Как это странно, опять оказаться в театре, не правда ли?

— Но ведь занавес поднят. Сцена пуста. И не видно никаких приготовлений!

— Однако же нас пригласили и обещали, что будет очень интересно!

— Вы не знаете, что будут сегодня показывать…. или представлять?

— Право, мы сами не знаем, — стараясь не показать своего волнения, отвечала Прекрасная Дама. — Ведь это будет в первый раз в такой большой аудитории.

— Я ужасно волнуюсь: а вдруг эта Мачеха не отпустит ее из дому? — шепнул, порозовев от волнения, Розовый Нос.

— В конце концов, все так хорошо и как-то само собой у нас получалось среди своих, а тут столько народу, это может ее смутить. Зря мы это задумали… — Бедный Непомник так волновался, что, кажется, не прочь был еще раз позабыть все происходящее вокруг него.

Чемпион, не чувствуя ни малейшей уверенности, самоуверенно усмехался:

— Знаете, что человек должен себе сказать после того, как его во второй раз сбили с ног в нокдаун? «Ага, дело уже начато, посмотрим, как оно пойдет дальше!»

— Хорошо бы, чтоб Лали взяла для начала что-нибудь простенькое, чтоб ей было полегче.

— Вы знаете, что тут готовится? Об этом столько говорят, но все по-разному. Вы можете что-нибудь объяснить?

— Ха! — высокомерно воскликнул Розовый Нос и ожесточенно повторил: — Ха! Ха! Да если мне целый день будут подробно объяснять, что такое халва, во рту у меня сладко не станет. Не знаю, как у вас!

— Умоляю вас не раскаляться, вы можете вспыхнуть! — мягко остановила его Прекрасная Дама. — Видите ли, мы все немножко волнуемся. Мы просто пришли к выводу, что совестно нам одним все это переживать, надо поделиться с другими, пока не поздно, вот и задумали собрать побольше людей.

— Да, да, это очень мило, мы все так обрадовались, что откроют старый театр. Но ходят такие забавные слухи, ах, вероятно, просто болтают! Мало ли чего люди ни выдумают! Чуть ли не детские сказки какие-то! Не обижайтесь только. Мы уверены, конечно, что это только сплетни!..

Тут в разговор впервые мягко вмешался своим невозмутимо спокойным голосом Прат, он сидел в одном ряду с приезжими гостями Сью-Сиу и Финстером.

— Что касается меня, хорошая сказка никогда не кажется мне детской. К сожалению, только взрослые… гм… часто теряют чудесный мир сосуществования мечты, фантазии и реальности, а ведь это и есть сказка. Все началось со сказки. Вся мировая культура.

— Возможно, что это так, — с сомнением сморщился пожилой человек с курчавыми бакенбардами. — Но ведь сегодня это все-таки давно отжившее прошлое! Человечество далеко ушло! Высоко вознеслось над своим прошлым, не правда ли?

Сью-Сиу добродушно закивал:

— О, конечно, очень высоко! Однако первый этаж любого здания вовсе не отмершее прошлое для его десятого этажа! Это его основа, без которой он не мог бы сделаться десятым! Не будь первого, остальные попросту рухнули бы, а?

— Но все же нельзя всерьез отрицать, что сказка это всего-навсего…

— Сказка! — поспешно полностью согласился Финстер. — Я немножко разбираюсь в этом вопросе… так… немножко. И знаете, что я скажу: возьмите самую прекрасную самоновейшую нынешнюю повесть, поскребите ее и вы обнаружите в основе сказку. Одну или несколько.

Мечтательно улыбаясь, снова заговорил Прат:

— Помните тот день, когда много лет назад навсегда закрывался этот театр, мы сидели в этих же самых креслах и смотрели последний спектакль — «Ромео и Джульетта». Ведь это тоже большая, разыгранная в лицах, старинная сказка о безумии кровавой вражды, сгубившей юную любовь. Разве нет? Тогда еще мои глаза могли видеть, прекрасно видеть, но я и сейчас вижу вас, наша Прекрасная

Дама, до сих пор слышу ваш голос в знаменитых самых последних словах бедной Джульетты!

В зале послышались нетерпеливые аплодисменты. Сцена все еще была пуста и полутемна, только узкий голубой луч, вероятно от старой бутафорской луны, падал на кресло с пышной резной спинкой, которое служило некогда троном какому-нибудь театральному королю.

— Чего это они руками выделывают? Ладонями шлепают? — встрепенулся Кетик, сидевший в очень неудобной позе, только бы повыше задрать ноги. — К чему это они шумят?