Вертикаль. Место встречи изменить нельзя - Станислав Говорухин

Пробелы в моем книжном образовании объяснимы и обстоятельствами нашей темной жизни. До сорока лет я не прочел ни единой строчки Владимира Набокова. А ведь он еще был жив; и жил не так уж далеко от меня — в Швейцарии, на берегу красивого озера, в городке Монтрё, где похоронен мой кумир Чарльз Спенсер Чаплин.

Набоков стал появляться в СССР в начале семидесятых — контрабандно. Сначала «Лолита», потом и другие произведения. В литературном ранжире он сразу занял первое место. Я эту точку зрения не разделяю. Понимаю — хороший писатель, но сравнить его с Буниным, Куприным, тем более с Чеховым никак не могу.

Настоящий рассвет советской литературы начался после смерти Сталина. Писатели мало-помалу начали смелеть — писать правду. Первой ласточкой был роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». Читала вся страна; в читальных залах, в библиотеках выстроились очереди, книгу рвали из рук. Это была еще не правда, а только намек на правду — о тяжелых послевоенных годах. Но и этого хватило, чтобы партийное руководство насмерть перепугалось.

Состоялся пленум Союза писателей, где роман подвергли резкой критике — с партийных, конечно, позиций. «Критика» была столь резкой, что показалось на минуту — вернулось сталинское время.

К примеру, известная писательница, набившая руку на рассказах о Ленине (кажется, Погожева), говорила так:

— Если завтра в Москву войдут немцы, нас всех повесят, а его назначат мэром…

Дудинцева отлучили от литературы, оставили без средств к существованию; книгу изъяли из библиотек.

Я много раз перечитывал этот роман, наконец решился снять по нему фильм (возможно, лучшее мое произведение).

В 1962 году грянул гром. В «Новом мире» был напечатан рассказ «Один день Ивана Денисовича».

В мою жизнь вошел Солженицын. В печати появились «Матренин двор», «Случай на станции Кречетовка».

Это уже был не намек на правду, а чистая, горькая, опасная, как оголенный электрический провод, правда.

Солженицына перестали печатать.

Мы читали слепые машинописные копии «Ракового корпуса», «В круге первом», «Теленка»… А потом — как обухом по голове — «Архипелаг ГУЛАГ».

Это был смертельный удар по «Софье Власьевне» (советской власти). Часы стали отсчитывать последние дни ее жизни.

Году в 65-м случился еще один великий праздник у советских читателей. Наконец-то был напечатан (с купюрами) великий роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».

Вообще это тридцатилетие (1956–1986) дало нам замечательную литературу, родило удивительных писателей. Замечательные наши «деревенщики»: Федор Абрамов, Борис Можаев, Виктор Астафьев, Василий Белов, Валентин Распутин, Евгений Носов… Так называемая «лейтенантская проза»: Юрий Бондарев, Григорий Бакланов, Борис Васильев, Валентин Кондратьев, Василь Быков, Константин Воробьев… Ну и так далее, и так далее… Настоящий читательский пир. Жаль только, книжку каждого из этих авторов было трудно достать. Но мы доставали и читали, читали…

Помню, в те времена мы ездили по деревням — за книгами. Мы, например, одесситы, — в Молдавию. Заходишь в сельский книжный магазин и обязательно найдешь на полках интересную книгу: Айтматова, Трифонова, Аксенова, Евтушенко… А если повезет, то и Ахматову, и Цветаеву, и Булгакова…

С приходом Горбачева в страну вернулись книги русских писателей-эмигрантов: И. Шмелева, Б. Зайцева, Мережковского, Гиппиус, Северянина… Но как раз читать стали меньше. Листали в основном газеты, журналы (особенно «Огонек»). Обалдевали от всяких разоблачений, от «открытий», от «новых страниц истории», от новых трактовок… Много появилось и откровенно подлых выдумок (в них охотно верили)… Оказывается, Маяковский не застрелился, а его застрелили… Есенина повесили… Горький — главный гонитель и губитель литературных талантов… И прочее, и прочее. Правда и ложь вперемешку. Поди разберись.

Наступили 90-е годы. К 92 — 93-му годам в стране прошли некоторые демократические перемены, но и произошла настоящая революция — криминальная. Россия стала совершенно криминальной страной. Но случилось и более ужасное — произошла нравственная революция.

Оскару Уайльду принадлежит фраза: «Раньше книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели, а не читает никто». Уайльд шутил, конечно. Но прошло сто лет, и шутка оказалась чистой правдой.

Сколько же я прочел за эти годы макулатуры! И Пелевина и Акунина, и Сорокина и Венечку Ерофеева. (У тогдашней интеллигенции Венечка занимал на литературном пьедестале одну ступеньку со Львом Толстым!), и Донцову, и Минаева, и О. Робски, и мадам Вильмонт… Сколько я пролистал мемуаров наших политиков — от Ельцина и по нисходящей («мемуары быстрого реагирования»).

Большинство этих книг я спускал в мусоропровод или закидывал в угол багажной полки (если летел в самолете), выбрасывал из окна бегущего поезда, кидал под колеса автомобильного потока… Такая у меня была форма протеста.

Где-то в середине семидесятых сидели мы с одним милиционером в сауне бассейна «Москва» — там, где стоял прежде и стоит нынче храм Христа Спасителя. Милиционер этот был большим начальником и высокообразованным человеком. Заговорили о любимых книжках, и он произнес фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Образованным человеком должен считаться не тот, кто много читает, а тот, кто много перечитывает».

Я подумал: как правильно! Что толку, что я прочел «Войну и мир» в девятом классе. Нет, ее надо перечитать и в университетские годы, и в зрелом возрасте, и на исходе дней своих. Последнее я собираюсь сделать в ближайшее время. Мне представляется такая идиллическая картина: деревня, осень, дожди, а я сижу в теплом доме и читаю «Войну и мир» — какое счастье!

Мы возвращались тогда из сауны с Высоцким (он тоже был в нашей компании), и Володя сказал: «Такие люди долго Наверху не живут». И как в воду глядел — вскоре Сергей Александрович Крылов, генерал-лейтенант милиции, начальник Милицейской академии — застрелился. Пришел на службу, провел совещание, потом удалился в комнату отдыха, снял китель и нажал на курок.

Но завет его я помню. Много лет я в основном перечитываю. Я вдруг обнаружил, что в двух огромных книжных магазинах (куда я всегда ходил за макулатурой) есть букинистические отделы (не путать с антикварными!); там можно купить всего за 600 рублей (столько стоят обе книжки Оксаны Робски) всего Тургенева, двенадцать томов. Причем, прекрасно изданного; в 60 — 70-х годах книжки издавали на совесть, у них даже запах другой. За 1800 рублей можно приобрести 30 томов собрания сочинений Максима Горького, за 600 рублей — полного Бунина, за столько же — всего Куприна… Видите, каждая палка о двух концах — плохо, что не читают, но зато бесценные сочинения упали в цене, стали доступны самому бедному читателю. А они, настоящие читатели, остались только среди бедных слоев населения.

Теперь я отвожу душу. Перечел недавно все романы и повести И. Тургенева — представить не можете, какое это удовольствие. Не удовольствие даже, а наслаждение. Я перечитываю литературу по принципу «куда рука потянется». Потянулась к Мопассану — перечитываю Ги де Мопассана: «Жизнь», «Милый друг», рассказы. Захотелось с утра Бальзака — беру с полки Оноре де Бальзака. И так многие годы — Гамсун, Стендаль, Гончаров, Оскар Уайльд, Виктор Гюго, Драйзер, Шарлотта и Эмилия Бронте, Стивенсон, Сэлинджер, Виктор Некрасов, Вл. Богомолов, Распутин, Александр Дюма-сын, Т. Капоте, Б. Шоу, Гоголь, Пушкин, Лермонтов… Словом, без всякого разбора, без системы — чего душа попросит. Недавно у меня был месячник Максима Горького, оболганного в годы перестройки писателя. «Челкаш», «26 и одна», «Коновалов», «Фома Гордеев»… — великий русский писатель! И, главное, дешевый: 60 рублей за том — в кожаном переплете, с суперобложкой…

Особенно поиздевалась наша «элита» над «Песней о буревестнике». В художественном плане это стихотворение в прозе М. Горького она ставила гораздо ниже бессмертного произведения Венечки Ерофеева. «Легко было ему писать о приближающейся буре, — говорили они. — Сам-то буревестник жил в Италии, на Капри». Издевались как раз те, у кого нынче дачи и на острове Капри, и в Сардинии, и во Флориде.

Да, «Песню о буревестнике» Горький написал в Италии. Это сказалось даже в самой мелодике стихотворения. Обратите внимание, его легко спеть на мотив «Вернись в Сорренто».

Но подобные обстоятельства никак не должны умалять художественные достоинства этого маленького шедевра. К примеру, Бунин написал «Темные аллеи», живя на юге Франции, в городке Грасс…

Для чего я пишу эти заметки? Надеюсь, что сегодняшний студент, будущий сценарист или режиссер начнет запоем читать книги? Как же… разбежались они!

Был у меня лет тридцать назад один ученик. Мечтал стать кинодраматургом. Помог я ему поступить во ВГИК. Составил большой список литературы, которую он обязан прочесть. Особенно выделил «Мартина Идена» Джека Лондона. Ничего из списка он, конечно, не прочел.