Лётчик и девушка - Ольга Онойко

Но эти слова тоже не достигали её сердца. Если по-честному, то Лиза вовсе не опережала сокурсников. Они практиковали как психохирурги-ассистенты, а она – как медиум-медсестра. А если совсем по-честному, то справку об окончании трёхмесячных курсов медиум-медсестёр Марта Андреевна выправила ей липовую, и Лиза даже не знала, чему там учат. «Зачем тебе там сидеть?! – изумлялась Ма. – Только время тратить. Лучше в это время поработать. И себе поможешь, и другим. А справка только деканату нужна. Хочешь, я сама в деканат приду?»

Лиза отказывалась, чуть не плача, и Ма снова клялась, что она, Лиза, всё умеет сама, что она – лучшая… Но в это Лиза не умела верить. Ма её так и не научила.

Когда Ма нашла её, Лизе исполнилось двадцать три года. Она уже закончила пединститут, стала учительницей русского языка и литературы. Её ожидала незаметная молодость, блёклая зрелость и долгое, долгое старение в обществе ученических тетрадей, кошки и мамы. Уже десять или пятнадцать лет Лиза страдала от невротической депрессии, но сама она об этом не знала, мама её не желала об этом знать, а больше вокруг не было людей, которых беспокоила судьба Лизы.

Ма говорила, что схватилась за неё, потому что второй раз в жизни видела медиума такой силы. Первый раз такого медиума она видела в зеркале, но это было много-много лет назад и осталось в прошлом… Вытаскивая Лизу на свет, Ма пошла не только против собственных принципов, но и против законов цеха. Лизе нужна была помощь, но по правилам, она должна была попросить о помощи. Хотя бы сказать об этом. Но Ма знала, что она этого не сделает.

И Ма решила за неё, потому что сама Лиза решить ничего не могла – не умела. Никогда в жизни ничего не решала.

Теперь – училась.

– Ну ладно, – сказала Марта Андреевна, – поехали, что ли.

Лиза привычно сосредоточилась и расслабилась.

В этот момент у Ма зазвонил мобильник. Она раздражённо открыла раскладушку и рявкнула:

– Алло! Я работаю!

Но голос её вдруг стал глухим и словно бы надтреснутым:

– Костя? Что? Я же просила тебя… Что?

Она долго-долго слушала. Лиза, встрепенувшись, пристально следила за ней: казалось, что с каждой минутой Ма стареет на год. Голова её клонилась к столу от усталости – не этого дня, многих и многих дней…

– Лиза, – сказала она, отключившись, – пожалуйста, помоги мне. Сегодня придётся задержаться. Ещё поработать.

Лиза решительно встала и молча кивнула.

Марта Андреевна собиралась стремительно, как на пожар. Лизе нужно было только намотать шарф и застегнуть куртку, поэтому она всё равно опередила её. «Тьфу ты, Костька, – бормотала Ма, сгребая вещи, – просили же его… Его просили, а он всё равно звонит. Значит, что-то… что-то важное тут…» – и она обернула к Лизе:

– В больницу, Лиз. В реанимацию. Ты уж прости, что сегодня так…

– Всё в порядке, Ма. Я готова.

Лиза погасила свет в кабинете. По светлым, долгим лестницам золотого дворца-лабиринта они заспешили на улицу.

Несмотря на позднее время, в фойе внизу у раздевалки толпились дети. Лиза узнала знакомых. «Значит, четверг, – вспомнила она, – в четверг у них хор». Звукоизоляция во дворце-школе была отличная, и в кабинет Ма не доносились ни пение хора, ни вой медных инструментов в неумелых руках. Здесь, в фойе, слышались отголоски: кто-то наверху ещё занимался. Художественное отделение школы опять поменяло выставку – теперь темой её была «Золотая осень». Совсем недетские по стилю и величине работы красовались на стенах. Напоследок Лиза вдохнула – не лёгкими, а иначе – тот свет и юную силу, которыми полнились золотистые стены.

На улице шёл дождь. Ноябрьская ночь обливала прохожих недобрым простудным душем. Вчерашний снег растаял, блёклые огни фонарей отражались в глубоких лужах, но не давали света. Ма что-то проворчала. Лиза не расслышала слов, но прочитала мысли. «Да, – согласилась она, – на проезжей части море разливанное».

Ма остерегалась, что проезжающие машины их обольют, и меняла мир словом – чтоб не облили. Лиза бы не стала тратить могущество на такую мелочь, но Ма знала лучше.

Они вышли на тротуар и встали под фонарём.

Некоторое время Ма спокойно ждала, потом медленно подняла руку – коротенькую, полную, перетянутую браслетами и перстнями. Спустя пару минут рядом с ними притормозила синяя иномарка, отворила дверцу. Водителем оказался мужчина средних лет с красивой и несовременной бородой барда.

– Нам, – размеренно сказала Ма, – в Первую Градскую.

И по лизиной спине пробежал холодок. Неспроста, выходило, остановилась именно эта машина… Бородач-водитель, услышав адрес, точно поблёк, стал старше своих сорока. Глаза его потемнели. Он посмотрел на Ма, и психохирург едва заметно кивнула.

– Сам туда еду, – сказал он. – Садитесь.

Лиза юркнула на заднее сиденье. Ма села рядом с шофёром. Осторожно и бережно, самыми кончиками пальцев Лиза окунулась в его сознание – и закусила губу. Да, у неё был большой опыт. Она много чувствовала чужого горя. Но каждое новое горе казалось первым, самым первым в счастливом доселе мире, и резало сердце, словно ланцет…

Водитель ехал в Первую Градскую.

«Политравма, – донеслись до Лизы спокойные мысли Ма. – Черепно-мозговая тож. Несчастный случай с ребёнком. Кома». Больше Ма ничего не знала. Но Лизе было достаточно: она поняла, что им предстоит сделать.

Выводить людей из комы она тоже умела, делала это дважды. Ей даже не пришлось учиться – с первого раза получилось само. Ма потом долго шумела, бегала кругами и восторгалась Лизой, всё пыталась доказать ей, что она уникум и самородок… Лиза не ценила в себе то, что давалось без труда, и слова Марты Андреевны её смутили. Она только порадовалась, что может помогать людям ещё и так.

«Вывести из комы, – думала она, – на самом деле очень просто… И почему Ма так растревожилась? Что-то тут важное зарыто». Для медиума кома выглядела очень страшно: тьма, неизмеримые бездны, за которыми грезится Остров Яблок… сени за порогом смертной избы. Но стоило пройти чуть глубже видимого спектра, и оставалось только взять человека за руку и показать выход.

Если, конечно, он хотел жить дальше.

«Может, в этом дело?» – спросила Лиза.

Ответа не было. Седеющий, украшенный узлом волос с нефритовой шпилькой затылок Ма не шевельнулся. Лиза подумала, что в Первой Градской вряд ли определяют такие вещи. Политравма есть политравма.

«Ребёнок, – продолжала размышлять она. – Может, несчастный случай – не такой уж случай? Может… это кто-то вроде меня-маленькой? Только ему было ещё хуже, гораздо хуже, чем мне, он не знал, как спастись, и поэтому вызвал к себе несчастье… Если так, то это действительно будет очень сложно. И… и…» Дальше Лиза не могла проговорить даже мысленно. Она опасалась, что не сможет помочь. Если малышу, впавшему в кому, действительно было настолько плохо, она его просто не сумеет уговорить.