Короткое счастье на всю жизнь - Иза Высоцкая

Но я была очень рада, что Володя видел мой любимый спектакль.

Довелось мне вводиться и в другой хранимый долгие годы спектакль — «На бойком месте» Островского. Там покорителем сердец был народный артист УССР Михаил Михайлович Белоусов. Он был так хорош, ловок, легок и обаятелен, что совершенно забывался его уже солидный возраст.

В этот раз я заменяла заслуженную артистку УССР А. Столярову, игравшую Аннушку. Ввод был серьезный, репетировали основательно, и все бы ничего, да вот только Аннушка поет прекрасным голосом, и все восхищаются, а я певица никакая.

Пригласили солистку оперного театра. Меня поставили спиной к зрителю, будто в окно смотрю, а ее за окном, так, чтоб никто не видел. Она поет, а я вид делаю. Накануне спектакля пришел на прогон Михаил Федорович, посмотрел, поблагодарил певицу и попросил больше не приходить. От окна меня отвел, посадил рядом с гитаристом и велел петь «Пела, пела пташечка, да замолкла». Послушал, улыбнулся укоризненно: «И это все, что ты можешь? Будешь петь сама. Репетируйте», — и ушел. И я пела, только, как говорили прибежавшие поздравлять меня актеры, «уж очень по-цыгански». Они были уверены, что пела оперная певица. Чего не сделаешь со страха.

Была большая гримуборная для молодежи: Г. Будылина, А. Роговцева, пришедшая после Киевского театрального института чуть позже меня, Е. Деревщикова, И. Захарова, Г. Жирнова, Е. Герасимова и я.

Компания была дружная. Колокольчиком звенел смех шустрой, ясноглазой Кати Деревщиковой, Галя Будылина уморительно рассказывала о семейных радостях и ссорах. Ада Роговцева восхищенным полушепотом доверяла нам радости и муки своей любви…

После спектакля все спешили по домам, и в театре оставались только сторожа и я, а где-то в другом крыле здания с крошечной дочкой жила семья Луспекаевых. Тихо. В коридорах синий свет. Я писала письма, учила роли, ждала звонка.

Сцена из спектакля А. Чехова «Дядя Ваня». Народный артист СССР Михаил Федорович Романов и я. Это незабываемо. Киевский театр им. Леси Украинки. Киев. 1960 год.

Я никому не могла рассказать, что то, о чем мечтала, чего так ждала, случилось и не принесло радости. Когда стало ясно, что будет ребенок, смятение и страх обрушились на меня. Я только приехала, живу в театре, официально замужем за одним, а люблю другого и жду от него ребенка! Все было стыдным, ужасным, неразрешимым. Метнулась в Москву. Вместо одной боли стало две. Мы смотрели друг на друга потрясенные, потерянные, и страшно было видеть боль и беспомощность Володиных глаз. Мы не знали, что делать.

В то утро навстречу шли только счастливые беременные женщины, обгоняли детские коляски, а я почти бежала, боясь встретить чей-нибудь взгляд. Через десять дней я вышла из больницы, получила десять писем и две телеграммы от Володи и снова начала жить.

«Комедия ошибок» Шекспира. Распределение ролей: в эпизодах заняты Г. Будылина, Е. Деревщикова, А. Роговцева, И. Жукова и т. д. Двенадцать актеров — двенадцать слуг. Мы поем, танцуем, передвигаем мебель — украшаем спектакль. На главные роли не подходим — слишком худые для эпохи Возрождения. Мы довольны. У меня даже сольный танец с розой в зубах. Но когда уже вышли на площадку, меня выдергивают из веселой компании, и я становлюсь Люцианой через раз — раз заслуженная артистка УССР О. Овчаренко, раз я. Люциана не получается ни у кого. Гораздо интереснее бегать служанкой, тем более что в отличие от главных героев нам сшили костюмы из тарной ткани, расписав ее охро-коричневым узором, и когда установили свет, мы оказались в золотых нарядах, а настоящие парча и бархат померкли. И прическу для Люцианы сделали дурацкую, и партнера Антифола Эфесского и Сиракузского — А. Решетникова боюсь, и нет у меня сцен с Дромио — восхитительным Олегом Борисовым.

В один из спектаклей спускаюсь на сцену, как положено, за одну картину до выхода, и вдруг на моем пути — Михаил Федорович Романов, берет за руку и вводит к себе в гримуборную, которая почти у сцены. Себе наливает рюмочку коньяку, мне — бокал шампанского и приказывает: «Пей!» Я опаздываю на выход, а он знать ничего не хочет, глаза хитрые и не выпускает. Слышу, подходит моя реплика, залпом выпиваю шампанское, опрометью на сцену, влетаю как угорелая, а из суфлерской будки несется: «Браво! Брависсимо! Великолепно! Гениально!» Полуобморочное состояние, волшебный бред. За кулисами режиссер спектакля Нелли-Влад говорит: «Наконец-то получилось!»

Оказывается, наш суфлер, который никогда не суфлировал, но всегда был в будке, в танковых наушниках слушал трансляцию концерта Вана Клиберна и не мог сдержать своего восторга. А вот зачем Михаил Федорович поил меня шампанским?.. Но что-то осталось от этого сумасшествия, и роль задышала.

Прилетал на кинопробу Жора Епифанцев, привез мне от Володи белую двухэтажную с золотыми кисточками коробку конфет. Потянешь за кисточку — выдвигается ящичек с шоколадным чудом. И сама коробка — глаз не оторвешь.

Из Риги прилетала Рита Жигунова в немыслимой шляпке. Счастливая, только что снявшаяся в кино, очаровательная. Ей очень понравилась моя ситцевая комната с каштаном. Мы обедали в ресторане «Украина» и чувствовали себя центром вселенной.

Главной, любимой на всю жизнь стала роль Сони в «Дяде Ване» Чехова. Вокруг народные и заслуженные. Белла Павлова и я репетируем Соню. Мы начинающие, только она начинает давно, а я всего второй год.

Вернулась. Москва. 1960 год.

Приезжают из Москвы режиссеры. Один предлагает два белых рояля на сцене, другой — чтоб весь спектакль под гитары. Народные слушают, торжественно молчат и отправляются в дирекцию. Ждем следующего режиссера. Наконец Михаил Федорович, он же дядя Ваня, начинает репетировать сам. Я опять сижу и учусь у старших. Белла всякий раз говорит Михаилу Федоровичу, какое счастье с ним работать, и преданно заглядывает ему в глаза, а я тупо молчу. И потому она репетирует, а я «учусь».

Пришла на репетицию Мария Павловна Стрелкова, красавица, бывшая героиня театра, жена Михаила Федоровича. Теперь она тяжело больна, не работает и редко бывает в театре. Она-то и спасает меня. Во время репетиции певучим голосом: «Миша, а что же Иза не репетирует? Ну что же ты, иди!» — «Иди, раз говорят», — смеется Михаил Федорович. Именитые, прекрасные, блистательные «старухи» Валерия Францевна Драга-Сумарокова и Лидия Павловна Карташева помогают мне удивительно тактично, и Мария Павловна стала заходить почаще и подсказывала очень точные вещи, и Михаил Федорович сменил гнев на милость. Но что-то ускользает, а что?

Купили для спектакля старый, старинный шкаф-буфет, резной, с толстыми гранеными стеклами в дверцах, фигурными ручками. Иду ночью через темную сцену в подвал, где находится душ, и чувствую запах, запах другой жизни, тревожный и манкий. Иду по запаху и упираюсь в шкаф. Долго стояли мы, как будто беседуем. Утром на репетиции встречаемся друзьями. Мне кажется, шкаф стал мне помогать, и знаменитая сцена с Астровым у шкафа обрела душу.