История Ричарда III - Томас Мор

В соответствии с этим замыслом доктор Шей в ближайшее воскресенье выступил с проповедью у креста перед собором св. Павла {92} при многолюдной толпе, всегда стекавшейся на его проповеди, и взял предметом такие слова: "Spuria vitulamina non agent radices altas", что значит: "Прелюбодейные поросли не дадут корней в глубину" (Премудрость Соломонова, 4, 3). Для начала он показал великую милость, которую бог таинственным образом дает и сообщает законному потомству по закону супружества, а далее провозгласил, что в наказание родителям те лишь дети обычно лишены этой милости и в жизни своей злополучны, которые родилисьво грехе, особенно же при прелюбодеянии. И хотя некоторые из них по мирскому неведению и из-за сокрытия истины от умов наследуют до поры до времени чужие земли, однако господь всегда печется, чтобы они недолго оставались в их роду: истина выходит на свет, законные наследники восстанавливаются {В 1565 добавлено: "отпрыски-сверстники возвращаются на свою почву".}, а прелюбодейная поросль выдергивается, не успев пустить глубоких корней. Для доказательства и подтверждения этой мысли он изложил некоторые примеры из Ветхого завета и другие древние истории, а потом начал распространяться в похвалах покойному Ричарду, герцогу Йорку, называя его отцом лорда-протектора, и сообщил о правах его наследников на корону, которые были определены властью парламента после смерти короля Генриха VI. А единственным истинным его наследником и законнорожденным сыном, заявил он, является только лорд-протектор. Ибо, провозгласил он затем, король Эдуард не был никогда законным образом женат на королеве, а перед богом оставался мужем дамы Елизаветы Люси, и поэтому его дети незаконнорожденные. Да и сам король Эдуард, и герцог Кларенс никогда не считались среди тех, кто знал тайны дома, за бесспорных детей благородного герцога {В 1565 пространнее: "Поскольку Эдуард вопреки закону и обычаю сочетался с королевой в то время, когда еще была жива истинная и несомненная жена его госпожа Люси. Он был помолвлен с ней еще в ее девичестве, потом вступил с нею в брачную связь и даже имел от нее ребенка, однако своих обязательств перед нею он не выполнил, так как к нему тогда явилась прекрасная вдова и он попрал верность во имя похоти, так что ни один из их отпрысков не имеет права царствовать. Говорил об этом Шей с большою силою не только намеками и подозрениями, но даже лживо называя имена свидетелей. Ему ведомо, продолжал он, какой великой опасности он себя подвергает, но ведь он говорит с того места, откуда должна звучать только истина, которая дороже, нежели сама жизнь; и образец для него - Иоанн Креститель, презревший смерть, обличая беззаконные браки королей. Да и удивительно ли, что Эдуард не был озабочен мыслию о том, законных ли он оставит сыновей или незаконных, если ни сам он, ни брат его Кларенс не были на самом деле достоверными сыновьями их отца..."}, так как лицом они больше напоминали не его, а некоторых других людей, и от душевных его доблестей (добавил он) король Эдуард тоже был далек. Зато лорд-протектор, сказал он, - вот благороднейший правитель; вот образец рыцарских доблестей: как царственным своим поведением, так и чертами лица представляет он подлинный облик благородного герцога, его отца. Это его образ, продолжал проповедник, это свойственное ему выражение лица, истинный отпечаток его черт, несомненное его подобие, воочию зримый облик названного славного герцога. Было условлено, что при этих словах протектор сам должен был явиться средь народа, слушавшего проповедь, чтобы людям показалось, будто эти слова, совпавшие с его появлением, сам дух святой вложил в уста проповедника, и чтобы под этим впечатлением народ закричал: "Король Ричард! Король Ричард!" - тогда можно было бы сказать потом, что сам бог избрал его, явивши чудо. Но замысел не удался - то ли из-за небрежности протектора, то ли из-за непомерного усердия проповедника. Дело в том, что протектор в своем пути нарочно мешкал, чтобы не опередить этих слов, а доктор, опасаясь, что тот прибудет скорее, чем его речь дойдет до нужных слов, чрезмерно с ними поторопился: он подошел к ним, и миновал их, и приступил к другим предметам раньше, чем появился протектор. И поэтому, завидев его появление, он разом бросил говорить, о чем говорил, и без всякого перехода, порядка и связи начал вновь повторять слова, что это "тот самый благороднейший правитель, образец всех рыцарских доблестей, который как царственным своим поведением, так и выражением и чертами лица являет подлинный облик герцога Йорка - его отца: это его образ, свойственное ему выражение лица, истинный отпечаток его черт, несомненное его подобие, воочию зримый облик славного герцога, чья память никогда не умрет, пока жив этот муж". При этих самых словах протектор в сопровождении герцога Бэкингема прошел меж народом к тому месту на верхнем ярусе, где обычно стояли духовные лица. Там он остановился, слушая проповедь. Но люди и не помышляли кричать: "Король Ричард!" - пораженные постыдною проповедью, они стояли, словно превратившись в камни.

После того как эта проповедь окончилась, проповедник укрылся дома и от стыда не смел более оттуда показываться, скрываясь от света, как сова. А когда однажды он спросил у своего старого друга, что о нем говорят в народе (хоть и собственная совесть достаточно подсказывала ему, что ничего хорошего не говорят), а тот ответил ему, что из каждых уст о нем слышен только позор, это так поразило его сердце, что через несколько дней он угас и покинул этот мир {В 1565 добавлено: "Однако что было дерзко начато, то должно было дерзко и продолжиться".}.

Затем, в следующий вторник после этой проповеди, в лондонский Гилдхолл {В 1565 добавлено: "место прекрасное и достаточно просторное, чтобы вместить большую толпу".} явился герцог Бэкингем {93} с толпою лордов и рыцарей, среди которых не все даже знали, с какой вестью они идут. И здесь, в восточном конце зала, откуда мэр правил суд, окруженные мэром и олдерменами, они собрали перед собою все общины города; именем протектора, под страхом большого наказания, всем было приказано замолчать, и тогда герцог встал (а был он не лишен учености и от природы имел редкостный дар слова) и ясно, громко обратился к народу с такой речью:

"Друзья! Преданное и сердечное расположение, которое мы испытываем к вам {В 1565 добавлено: "ведь вам известно, кто мы такие".}, побудило нас прийти сюда, чтобы сообщить вам о деле большом и важном, и не только важном, но и угодном богу и выгодном всему королевству, а в особенности выгодном не кому-нибудь другому в королевстве, а вам, гражданам этого благородного города. Так вот, мы пришли сюда, дабы принести вам то, в чем вы заведомо долго нуждались, чего страстно желали, за что готовы были отдать большие деньги, за чем пустились бы в самый дальний путь; мы же это приносим вам без усилий, страданий, затрат, риска и опасности для вас. Что же это такое? Это безопасность вашей жизни, спокойствие ваших жен и дочерей, сохранность вашего имущества: ведь в былые времена вы ни в чем этом не могли быть уверены. Кто из вас мог бы чувствовать себя истинным хозяином своего добра среди стольких силков и ловушек, сколько их было вокруг, среди стольких грабежей и поборов, среди стольких налогов и пошлин, которым никогда не было конца и в которых часто не было нужды? а если и была нужда, то скорее из-за мятежей и неразумных опустошений, чем для какого-нибудь необходимого или достойного расхода {В 1565 иначе: "хотя и королю не для чего было требовать денег, и народу не из чего платить".}. У людей богатых и почтенных, что ни день, отбиралось новое и новое добро, чтобы раздать его расточителям; а когда не хватало "пятнадцатины" {94} и любых иных привычно звучащих налогов {95}, то под удобным именем беневоленции {96}, или доброхотных даяний, сборщики вымогали от каждого столько, сколько ни один человек доброхотно не мог бы им дать. И если этот побор назывался беневоленцией, то это значило, что каждый человек должен платить не столько, сколько он хочет дать, а столько, сколько король хочет взять. Тогда ничто не запрашивалось помалу, но всего требовали сверх меры {97}: штрафы превращались в поборы, поборы в выкупы, малое злоупотребление в преступление, преступление в измену.

Я думаю, никто здесь не нуждается в том, чтобы мы приводили поименные примеры. Разве вы забыли Бардета {98}, который за одно необдуманное слово {В 1565 добавлено: "за чашей с вином".} был жестоко обезглавлен, и законы королевства были нарушены в угоду королю? Сколько славы стяжал тогда Маркхем {99}, главный судья, который предпочел оставить свою должность, чем дать согласие на такой приговор, и сколько позора легло на всех, кем из страха или из лести приговор этот был вынесен! {В 1565 добавлено: "Благодаря лживому толкованию законов они погубили невинного человека, который положился на их верность долгу и совести".} А Кук {100}, уважаемый ваш сосед, олдермен и мэр этого благородного города {В 1565 добавлено: "Немногие города могут гордиться такими людьми: должным образом он получал от вас все места и должности и на каждом прекрасно управлял".}? кто из вас столь невежествен, чтобы о нем не знать, или столь забывчив, чтобы о нем не помнить, или столь бессердечен, чтобы не жалеть о потерях этого достойного человека? О потерях? нет, о совершенном его разорении {В 1565 добавлено: "из такого огромного богатства он был сброшен не просто в бедность, но прямо-таки в нищету".} и о незаслуженной погибели, и все это лишь оттого, что он любил тех, кого не любил король. Я думаю, что нет надобности перечислять всех остальных по именам: уверен, что многие здесь присутствующие помнят, как они сами или их ближайшие друзья видели немалые опасности и своему добру, и себе самим из-за обвинений или вовсе лживых, или ничтожных, но прикрытых грозными словами!