Возрожденная любовь - Мари Клармон

Он стоически взял себя в руки – и разлепил глаза.

Какая-то добрая душа задернула шторы. Так что комната оставалась в благословенной темноте. И хотя он был признателен, полумрак не облегчал ощущения, что кто-то ободрал его плоть с костей, а потом попытался прилепить ее обратно наизнанку.

Черт, что с ним происходит? Всю жизнь Пауэрз контролировал каждый аспект своей жизни. Ничто не ускользало от него. Ничего не являлось неуправляемым, непоправимым, а теперь? Где-то он переступил невидимую черту, что забросило его на новый уровень разрушений, в которые он когда-то погрузился.

Джеймс согнул стопы и вытянул пальцы ног, любое движение сопровождалось болью. Незваное напоминание о том, что он и в самом деле еще жив. Горло горело от всепоглощающей жажды… И его знобило и трясло.

Трясло.

Господи, простыни под ним совершенно мокрые. Он что, пробежал до Гринвича и обратно? Джеймс с трудом вспомнил, как оказался в кровати, неприятная мысль от незнакомых событий. Виконт порылся в яме своих опиумных грез в поисках видений.

Одно всплыло очень быстро. Темный ангел с распростертыми крыльями пришел огласить его судьбу. В прошлом судьба всегда оказывалась пламенем и проклятием. По какой-то причине на этот раз воспоминания не пронзили его смирением, а скорее он почувствовал что-то вроде мрачной надежды, что вообще не имело никакого смысла.

Волосы ангела, словно пламя, пылали вокруг бледного лица, и он позвал Стенхоупа прямо перед вратами в преисподнюю. Он вытащил его, не позволив его сломленному телу провалиться в огненную яму.

Внезапно желудок Пауэрза подскочил к горлу, и ему пришлось подавить подступившую тошноту. Этот ангел… Он застонал. Мэгги. Этим ангелом была Мэгги, а он во время их бракосочетания вел себя как настоящий безумец. Она должно быть крайне впечатлена его способностью доказать свою нормальность.

Это ужасно унизительно. Джеймсу стало стыдно. Всего лишь несколько часов назад он стоял в соборе как самодовольный идиот, так уверенный в том, что не нуждается в помощи этой ирландки. Что он не нуждается вообще ни в чьей помощи.

И нельзя забывать: все это произошло в присутствии его отца.

Граф был свидетелем поражения Джеймса. Без сомнения, в этот самый момент старик готовит для него уединенную, обитую матрасами комнату в их загородном поместье в глуши Йоркшира.

Но с этим Пауэрз разберется потом, когда его мозг обретет свое обычное, острое как бритва, рабочее состояние, хотя, учитывая текущее самочувствие, он боялся, что тот никогда больше не станет острее хлебного ножа.

Стенхоупу хотелось пить и поскорее выбраться из кровати. Он заворчал. Это не совсем правда. Он мечтал утонуть в перине и быть похороненным среди мягкого белого пуха. Пуха, который будет щекотать, и прикасаться к нему с нежностью, которой он давно не позволял себе ощутить. С нежностью, которая, в конце концов, задушит его и позволит покинуть этот мир боли и воспоминаний.

Отогнав жалость к себе, Джеймс переместился к краю постели. Каждое движение вызывало новый прилив тошноты. Его не стошнит. Он не потерпит очередного унижения. Мужчина вроде него в состоянии выдержать выпивку и опиум. Он не проявит себя беспомощным младенцем.

Несмотря на это, к тому времени как ему удалось подняться и перекинуть ноги через край кровати, пот, который раньше слегка выступал на лбу, теперь струился по его спине. Джеймс запыхтел. Каждый вдох оказывался тяжелым испытанием, которое необходимо было преодолеть, чтобы мир прекратил вращаться, а его желудок оставался послушным.

Стенхоуп несколько раз моргнул и оглядел комнату. Все вроде было на своих местах. Темные тени напоминали кресла и столы, только один из стульев, похоже, немного двигался. Очередное доказательство того, что он на пороге сумасшествия?

Но тут тень заговорила, мелодичный голос сопровождался шорохом ткани.

– Рада видеть, что вы очнулись.

Джеймс поморщился. К его и так неприятным ощущениям от потери самоконтроля добавилось уже знакомое чувство унижения.

– Если я только не хожу во сне, то мое пробуждение является довольно очевидным фактом, не нуждающимся в дополнительных комментариях.

Маргарет пошевелилась на стуле, ее объемные юбки колыхались вокруг, как непроницаемые, темные глубокие воды.

– Ну, по крайней мере, понятно, что сарказм остался при вас, хоть вы и слабы, как барашек. Я надеялась, вы поспите подольше.

Пауэрз подавил приближающуюся тошноту, мечтая как можно скорее поставить ирландку на место за ее намеки на то, что его место среди овец. Вместо этого он пробормотал:

– Неучтивое поведение просто является одной из черт моего характера, к которым вам придется привыкать, виконтесса.

Мэгги пожала плечами.

– Разве я не знала, что с вами будет сложно?

Она что, его дразнит? У нее хватает на это дерзости? Стенхоуп задумался. Да. Маргарет Кассиди… Нет, леди Стенхоуп, виконтесса Пауэрз пока во всех смыслах, кроме одного, несомненно, обладала такой дерзостью. Что по какой-то иррациональной и крайне раздражающей причине нравилось Джеймсу.

– Хм. Рад, что оправдал ваши ожидания.

Мэгги не улыбнулась и не усмехнулась. Вместо этого ее лицо превратилось в сочувствующую, но понимающую маску.

– О, милорд, я полагаю, вы их всех превзойдете.

Несмотря на все внутреннее напряжение, до Джеймса вдруг дошло, что Маргарет хоть и его жена, но по-прежнему называет его милорд. Очень давно он поклялся, что никто не будет называть его по имени, кроме жены – жены, которую он так непоправимо подвел, – но теперь обнаружил себя в другом крайне затруднительном положении. Одном из множества. Момент наступил. Сможет ли Стенхоуп решиться предложить ей обращаться к нему не по титулу?

Он не может отдать свое имя. Пока нет. Это единственный способ почтить память женщины, которая умерла много лет назад, став жертвой разрушительного давления общества, требовавшего от нее во всех отношениях быть идеальной леди.

Вздрогнув от внезапного воспоминания о том, как его тонкая жена, в своем прекрасном наряде, отодвигает тарелку и нежно ему улыбается, виконт задумался. Может, его почитание давно погибшей супруги приняло неверную форму?

Стенхоуп попытался выдавить свое имя, но слова просто не складывались. Его имя по-прежнему принадлежало Софии.

– Я полагаю, вы можете называть меня супругом, не только милордом.

Маргарет наклонилась вперед, ее лицо оказалось в более освещенном месте.

– Как великодушно. Учитывая, что именно им вы и являетесь.

Господи, какая она красивая. Эта кожа… такая нежная, чистая, а глаза угрожают пронзить каждый воздвигнутый Джеймсом барьер и не отвернутся в страхе и отвращении, как все остальные.

– Только на бумаге.

Миссис Стенхоуп выгнула свою проклятую, очаровательно рыжую бровь.

– Эта бумага имеет значительный вес. Она связывает нас довольно крепко, пока кто-нибудь один не покинет бренное тело.

Джеймс хмыкнул. Вся его обычная страсть к спорам ушла на поддержание тела в сидячем положении.

Маргарет преодолела небольшое расстояние между ними и склонилась над мужем в самой неподобающей позе.

– У меня для вас сюрприз.

– Еще морфий? – съязвил он, хотя в голосе не наблюдалось обычного отвращения. – Это был тот еще сюрприз.

Мэгги вздохнула и распрямилась, черное платье зашуршало. Решительным движением она потянула сонетку.

На ней что, по-прежнему то же платье, что было во время свадьбы? Она караулила его все это время и даже не переоделась?

– Больше никакого морфия, – сказала она твердо. – Вообще.

Внутри пронеслись страх и облегчение. Виконт хотел с этим разделаться. Навсегда. Он должен. Произошедшее в церкви явно доказывало, что он пересек черту и не сможет больше вернуться, если продолжит употреблять опиум. Он потеряется в море смерти.

Было не важно, что где-то глубоко внутри растревоженного сознания Джеймс знал о зарождающемся в нем образце поведения. Образце воздержания и последующего нарушения. И хотя он имел все намерения воздерживаться, он не был уверен, что тьма его снова не соблазнит. Это было пугающей реальностью, и он не мог больше так легко себя обманывать.

– Очень мудро.

Маргарет изогнула бровь, от мучительного предвидения ее синие глаза стали почти черными.

– Это вы сейчас так думаете, но в таких делах лучше всего действовать постепенно.

– Нет, – возразил Пауэрз, стараясь продемонстрировать столько чувства собственного достоинства, сколько мог выжать из своего горящего тела. – Повязку надо срывать одним движением и прекратить агонию.

Ирландка медленно его оглядела, без сомнения, оценив ослабленное состояние.

– Агония еще ждет впереди.

Стенхоуп нахмурился, обращаясь к своей холодной защите равнодушного превосходства. Ему ненавистно было, что Мэгги видит его таким. Никто, и уж тем более она, не должен наблюдать его в таком состоянии. Он с трудом мог это вынести.