Сага о Гудрит - Кирстен Сивер

Тьодхильд подняла глаза на Гудрид как раз тогда, когда девушка собиралась проскользнуть незамеченной к своей постели, которую она делила вместе с Торкатлой.

– Что-то случилось, Гудрид?

Гудрид почувствовала себя на виду, словно прозрачный малек креветки.

– Нет, ничего, я просто устала. И еще комары одолели.

Она попыталась улыбнуться.

– Надеюсь, что от храпа Торкатлы они разлетятся.

Словно радуясь тому, что разговор с Тьодхильд оказался прерванным, Торбьёрн с легкостью сказал:

– Эрик Рыжий говорит, что завтра будет ветер, так что комаров останется совсем немного. Спокойной ночи, Гудрид.

Гудрид подошла к отцу и поцеловала его. От него пахло свежестью, загорелой кожей и чистым льняным бельем, а глаза у него были такими приветливыми, что если бы с ними не было Тьодхильд, то Гудрид обязательно поделилась бы с ним увиденным, когда домовой показался ей у холма. Девушке очень хотелось знать, что думает об этом отец и что могло бы значить это видение.

– Спокойной ночи, отец. Спокойной ночи, Тьодхильд.

Она поклонилась им обоим и залезла на кровать, потеснив Торкатлу, которая уже спала, повернувшись к ней своей могучей широкой спиной.

Пушистый кот Халльдис спал у нее в ногах, и Гудрид осторожно вползла под одеяло, чтобы не потревожить животное – то единственное, что еще сохраняло живую связь с приемной матерью девушки. Она закрыла глаза, но долго не могла уснуть. В эту летнюю ночь все любили друг друга, а она лежит тут, рядом со старой, храпящей женщиной, и никому она не нужна.

Она прижалась мокрой щекой к подушке и попыталась утешиться тем, что отец защищал ее от сплетен, которые распускали люди, думая, что она занимается колдовством вместе с Торбьёрг-прорицательницей. И Тьодхильд поверила ему. Глупо было бы ожидать, что Торстейн или кто-нибудь другой посватается к ней прежде, чем они с Торбьёрном покажут, на что они способны и построят собственный дом.

На следующий день дул такой сильный северо-восточный ветер, что, казалось, траву на площадке тинга вырвет с корнем.

У Гудрид разболелась голова, да так, что ей было даже тяжело дышать. Позднее, днем, когда она остановилась у кладовой, чтобы перевести дыхание, мимо нее медленно ехал Эрик Рыжий с одним из своих слуг. Несмотря на недуги и старость, Эрик выглядел настоящим важным хёвдингом, и одет он был в красный плащ, затканный серебром. Заметив Гудрид, он сказал:

– Что же ты не идешь к молодежи, на площадку тинга?

– Я… я сейчас пойду, как только мне станет полегче. Это, наверное, из-за погоды…

Эрик подъехал к Гудрид, положил руку ей на плечо и заглянул прямо в глаза.

– Этот священник Тьодхильд, пустомеля, думает, что его святая вода может исцелить людей. Против твоего недомогания есть только одно лекарство: все пройдет, когда ветер переменится. И если бы священник сумел повлиять на ветер, тогда, может быть, и я бы у него полечился, хе-хе!

Он поперхнулся и резко закашлялся. Переведя дух, он выпрямился в седле и строго посмотрел на Гудрид своими красными, воспаленными глазами.

– Поддерживай во мне жизнь, девочка, пока Лейв не вернется домой. Я хочу узнать, что за страна лежит от нас на западе. Лейв думал взять меня с собой, но лучше было, чтобы он сам командовал на корабле в этом плавании.

За всеми своими хлопотами Гудрид совсем позабыла и о Лейве, и о его плавании, и теперь слова Эрика вновь пробудили в ней любопытство. Она погладила его жеребца и спросила:

– А как ты думаешь, Эрик, когда должен вернуться Лейв?

– До зимы, если он вообще вернется.

Эрик слабо улыбнулся.

– Я вовсе не жду, что ты будешь няньчиться со мной всю зиму, и, кроме того, я просто не вынесу дольше твоих горьких отваров!

Гудрид улыбнулась и почувствовала, что головная боль начинает проходить.

В ту ночь она грезила, как к берегам Братталида подходит большой корабль, и она сама – в толпе встречающих. На берег спустился Лейв сын Эрика, за ним бежала мохнатая собака – огромная, словно бычок, и с ошейником из чистого золота. А следом шел Торфинн сын Торда в зеленом плаще, ведя под уздцы Снефрид, и еще дальше – Орм и Халльдис с маленьким мальчиком, похожим на Торфинна сына Торда.

Когда тинг завершился, в долинах заморосил дождь, перемежаясь с туманом. Молча и неторопливо скатали люди свои палатки и спальные мешки, а потом разъехались по домам. Гудрид оставалась в Братталиде и чувствовала большое облегчение, словно в ней лопнул застарелый нарыв. Руки стали нежными от того, что она постоянно чесала шерсть и наматывала ее на веретено. Словно бы эта мягкая шерсть окутала и ее мысли. Широкая спина Торкатлы излучала довольство, когда она стояла у ткацкого станка, а Тьодхильд так же мирно хлопотала у очага, разглаживая швы льняной сорочки горячими, гладкими камнями.

Арни Кузнец был единственным, кто неуютно ощущал себя в эти холодные дни. Он все пытался найти для своих искалеченных ног удобное положение, морща лоб и вырезая из рога ковшик. Гудрид догадывалась, что кузнец ненавидит сидеть дома, когда все остальные мужчины работают на свежем воздухе, наслаждаясь волей. И Арни все чаще садился у дома, занимаясь какой-нибудь мелкой работой, и посматривал в сторону фьорда. Ему нравилось представлять себе, будто бы он тоже трудится на берегу, как он сам однажды сказал, и прибавил при этом, что друзья сослужили ему плохую службу, когда спасли его от белого медведя на Севере и потом живым привезли домой. С тех самих пор он больше ни на что не годился.

Гудрид возразила ему.

– Но ты вырезаешь такие чудесные вещицы из моржовых клыков и прочего…

– Это так, но тебе, как женщине, не понять, как там, на Севере! Ты просыпаешься на борту корабля и слышишь, как белой ночью всхрапывают во сне сотни моржей. Или ты видишь, как кипит вода вокруг кита, охотящегося за косяком рыб! А потом ты только успеваешь грузить на свой корабль моржовые клыки и рога единорогов, совсем позабыв об опасной близости скрелингов[4].

Гудрид хотелось узнать, видел ли он когда-нибудь живого скрелинга.

– Да, конечно, когда я был в тех краях, ибо сыновья Эрика – люди предприимчивые. Скрелинги маленького роста, темнокожие, любопытные, и они явно занимаются колдовством. Их всегда привлекали железные изделия. Торвальд однажды вовремя остановил меня, когда я уже было собрался обменять маленький ножик на три рога единорогов!

Гудрид думала, есть ли скрелинги в неведомых землях на Западе. Она жалела Арни Кузнеца за его увечье, но вместе с тем и завидовала ему, ибо он видел такое, чего ей не узнать за всю жизнь.

Именно Арни первым заметил корабль Лейва. Это было солнечным осенним днем, когда началась охота на хохлача, а на полях и равнинах рос душистый подмаренник. Люди сбежались на берег, услышав крик Арни. Они приставляли руку козырьком к глазам, чтобы получше рассмотреть, что там, на водной глади фьорда, и разглядеть цвета паруса, а большой пес Эрика заливался громким лаем, скача вокруг своего хозяина, всполошив остальных дворовых собак. Когда стало видно, что парус на приближающемся корабле – в синюю и белую полоску, Торстейн помог отцу сесть на коня, а сам посадил сзади себя маленького Торкеля. Гудрид так хотелось поехать вместе с ними, но женщины должны были остаться в доме, чтобы подготовить встречу гостей.

Тьодхильд велела Хальти-Альдис потрошить и жарить уток, а детей послала во двор нарвать черники. Потом она сказала Гудрид:

– Это поистине счастливый день, раз сын мой возвращается домой. Пойдем вместе в церковь и прочтем благодарственную молитву.

По дороге в церковь Гудрид бросила взгляд на берег. Лейв уже спустил парус, и корабль его медленно подходил к берегу, гордый, словно парящий орел. Восточный ветер доносил до нее обрывки речи стоящих на берегу, но холодные стены церкви Тьодхильд поглотили все звуки снаружи.

Тьодхильд зажгла лампаду и положила возле распятия букетик ослинника, а потом опустилась на колени рядом с Гудрид.

– Благодарим Господа Иисуса Христа за то, что Он вернул в Братталид Лейва сына Эрика. Отче наш…

В тот вечер все наелись вдоволь, даже рабы. Кроме жареных уток, приготовили копченую солонину, отварили тюленье мясо, выставили на стол масло, простоквашу, жирного гольца, сыр, кашу, ягоды.

Лейв сидел рядом с отцом, на почетном месте. В его каштановых волосах и бороде появились седые пряди, и он заметно постарел с тех пор, как Гудрид видела его в последний раз. Всякий раз, когда он наклонялся к рыжему мальчику, сидящему у него на коленях, лицо его смягчалось, а глаза делались такими же радостными, как у Эрика Рыжего.

Гудрид легко сумела представить себе, каким был Эрик в свои молодые годы. И сейчас он держался так властно, что никто не смел выспросить у Лейва, что он видел в чужих краях. Все ждали разрешения Эрика.

Когда наконец женщины убрали со стола и уселись с пряжей в руках, Эрик медленно поднялся, держа большой рог, окованный серебром. Он прокашлялся, и глаза его при этом весело поблескивали из-под густых бровей.