Законы жизни на войне! - Александр Михайлович Платонов

первый план выходят самые неожиданные вещи. Например, сложности и тонкости нахождения в одном коллективе, в одном подразделении уроженцев разных регионов нашей, всё ещё необъятной Родины. Это только «гражданским», знакомым с войной по книгам и кино, чиновникам кажется, что всё здесь «ровно» и никаких проблем быть не может.

Ещё в далёкую советскую эпоху, во время прохождения срочной службы, я обратил внимание на то, как не любят в армии …москвичей. Даже на уровне армейских микроколлективов, им не очень доверяют, нередко избирают объектами розыгрышей и насмешек, презирают за слабые моральные качества, за низкую физическую подготовку и ещё за много чего ещё. Помню, что часто уроженцы других городов, областей, республик откровенно старались не попадать с призванными из столицы в один наряд, в один расчёт, оказаться рядом в рейде или на марше.

Я призывался из Тулы, обычного, вполне уважаемого в Советской Армии города, тогда особенно задумываться о причинах неприязни к москвичам как-то не было времени и желания.

Много лет позднее, оказавшись уже бойцом отряда русских добровольцев, воевавших на стороне сербов в Боснии, пришлось ещё вспомнить о деталях этой, уже почти стёршейся в памяти, проблемы. На сербском фронте, где братский славянский народ отстаивал с нашей помощью право иметь свою Веру, свою Историю, своё Государство, я оказался уже не туляком, а представителем, увы, не всеми уважаемой столицы. Выходит, что все особенности восприятия во фронтовой среде москвичей я изучал и ощущал собственным примером, на собственной, что называется, шкуре.

Наш отряд, воевавший в марте-апреле 1993 года в окрестностях города Вишеграда на территории Республики Сербской, представлял не все, но очень многие регионы России: Москву, Петербург, Томск, Ставрополь, Ростов, ещё несколько самых неожиданных, ничем не выделяющихся «городов и весей». И опять, как когда-то во времена срочной службы вроде бы и не болезненные, но всё-таки запомнившиеся проявления «особого отношения» к уроженцам первопрестольной. Совершенно ясно уже было, что слабая физическая подготовка и какая-то «изнеженность» здесь вовсе ни при чём. Например, интересуется у меня сибиряк Миша, затягиваясь у меня же и «стреляной», сигаретой:

— А правда, что у Вас в Москве у многих по две-три квартиры в собственности? И что многие своё лишнее жильё квартирантам сдают? И за это по штуке, а то и больше, баксов получают? Получается, они на эти деньги жить припеваючи могут? Вовсе не работать при этом… Как-то несправедливо… В других городах пашут, как проклятые, и детишек к морю отправить не могут, а в Москве жильё сдают и на халяву все радости жизни — от пуза… Очень несправедливо…

Последнее слово звучит почти угрожающе. Понимаю, что угроза эта адресована прежде всего мне лично, а не каким-то абстрактным и очень далёким от нашего, наспех оборудованного в боснийских горах «положая» (передовая в переводе с сербского) москвичам. Понимаю, и другое: здесь не отшутиться и не отделаться какими-то общими обтекаемыми фразами. Потому и очень неспешно, тщательно подбирая слова, начинаю объяснять собеседнику ситуацию. И про то, сколько в Москве на самом деле счастливых обладателей излишков жилплощади, и про соотношение в столице собственников жилья к бездомным, и про произвол риэлторов и про многое чего ещё. Не забываю и про общие социальные особенности обитания в столице напомнить; про московские цены, про транспортные проблемы и т. д. Конечно, очень жалею, что нет сейчас в руках официальной статистики, чтобы цифры и проценты налицо были. Но, вроде и статистики не понадобилось. Как-то унялась в сознании Миши-сибиряка «лютая любовь» к уроженцам столицы. Правда, совсем не уверен, что после этого разговора развернулся он на «сто восемьдесят градусов» в отношении к москвичам.

А спустя пару дней ещё вопрос неожиданный. Уже от казака-донца Лёхи, который, вроде как мимоходом, полюбопытствовал:

— А сколько у вас в Москве картина стоит?

От подобного я опешил попросту. Уже знал, что Лёха не сильно образован, книг отродясь, в руки не брал, искусством и культурой не интересовался, но чтобы вот так и настолько… Понимаю что сейчас совсем не надо очень удивляться, тем более смеяться над вопросом. Проще было уточнить суть того, что подразумевалось под словом «картина». Ну и уточнил… По сути, на свою на голову. Спросил, изображая искреннюю заинтересованность:

— А какая картина?

Услышанный ответ меня и вовсе обескуражил. Лёха показал раздвинутыми руками размер предмета, который имел в виду и охотно пояснил:

— Там горы нарисованы, деревья в снегу и мужик идёт куда-то…

Более, похоже, мой собеседник ничего сказать не мог.

С великим терпением, стараясь ничем не обидеть, не задеть однополчанина, пришлось читать целую лекцию о видах и жанрах живописи, особенностях отношений между искусством, рынком и базаром.

Слушал меня Лёха невнимательно, но не перебивал. Похоже, из моего пространного устного эссе «про живопись» он не много чего понял. Или не захотел понимать. Зато поделился сокровенными планами:

— У соседа эта картина в хате на стене над столом … Она ему на хрен не нужна… А один человек видел, сказал — денег стоит… Только кто у нас в станице заплатит… Приеду, надо забрать, в Москву отвезти, у вас там богатые все, бабок отвалят… Ты телефон оставь, может, поможешь…

Ничего не оставалось делать, как записать на сигаретной пачке цифры домашнего телефона (не было в 1993 году в боснийских горах у нас мобильных телефонов), и пообещать непременно помочь.

Были и прочие разговоры про «Москву и москвичей». В палатках, у костров, в окопах, за хилыми брустверами, сложенными из собранных поблизости камней. И опять, то явно и грубо, то осторожно, но не менее безжалостно — откровенное недоверие и неприязнь к столице, а, соответственно, и к тем, кто связан, представляет, олицетворяет этот город. Бесполезно в подобных ситуациях «лезть на рожон», рвать рубаху на груди и стараться с места в карьер объяснять, что в Москве живут такие же, вовсе не виноватые в том, родились они или когда-то переехали в этот город. «Антимосквича» всегда надо внимательно, не перебивая, дослушать до конца, постараться уловить в его «концепции» слабые аргументы и только потом очень аккуратно, буквально по этапам, постараться «распропагандировать». При этом категорически надо избегать заумных и научных слов, излагать свою позицию ясно и понятно, избегая «переходов на личности». Понятно, что главная цель при этом — не работа на авторитет «золотоглавой», даже не соблюдение исторической и объективной справедливости, а, прежде всего, сохранение благоприятной, доброжелательной атмосферы в коллективе, без которой воевать попросту невозможно. Да что там воевать! Даже выполнять элементарные задачи, что возлагаются на солдата срочной службы в подразделении, где