ПереКРЕСТок одиночества 4 - Руслан Алексеевич Михайлов

посоветовала не скрывающая легкой зависти Милена, которая попросилась с нами лишь раз и тут же получила отказ — вполне ею ожидаемый, судя по лицу.

— Говорил — признал я очевидный факт и немного сбавил ход, видя накренившийся вездеход по склону холма, ведя его мимо колышущейся на снегу огромной стаи снежных червей.

— Как я понимаю — ради поднятия духа оставшихся такие красивые слова ты говорил. Ну чтобы не поникли они, коли мы больше не вернемся назад.

— Конечно.

— Но сам ты в эти слова не веришь. Так?

— Я бы не стал врать — возразил я — Зачем? Среди стариков встречается немало наивных и верящих чему-угодно, но в достатке и куда более проницательных да мудрых. И они быстро растолкуют всю кривду остальным. Поэтому врать просто глупо.

— Однако не сходится.

— Что именно не сходится?

— Ну вот ты сказал, что мы все одинаковые. Верно?

— Верно — подтвердил я.

— Но мы даже разговариваем иначе! И ведешь ты себя совсем по-другому. Как и та девица обезножевшая. Она тоже как не от мира сего. Мы другие! И вы другие! Как это объяснишь?

— Да легко — ответил я — Вы из другого поколения. Ты когда был рожден, Сергей?

— В сорок шестом.

— А сюда когда попал?

— В семьдесят втором.

— Вот тебе и ответ. Ты жил совсем в других реалиях. Ты такой же, как и я, Сергей. Человек деятельный. И цепляющийся за жизнь. Мы одинаковы… но не похожи.

— Сам против себя говоришь! Как его… противо… что?

— Противоречие — этот голос подал очнувшийся от раздумий Филимон — Нет тут никаких противоречий, Сережа. Все просто. Ты человек времен великих строек и дружного похода к светлому общему будущему. А Охотник… он человек времен бурных потопов и гремучих водопадов. Его юность пришлась на времена после распада великой страны… Я вот многое об этом слышал, но даже представить себе не могу… Как не крути, Сережа, а новые поколения совсем другими будут. Я вот так прикидываю, что еще лет десять-пятнадцать — и в Бункер повалят те, кто угодил в тюремный крест в девяностых годах. Если доживем — то будет на что подивиться. Охотника и в планах не было, когда мы сюда угодили, но ведь он в Бункер еще молодым добрался. А теперь представь каково изумление то испытаем, когда в бункер войдет первый седой старик, рожденный скажем в восьмидесятом… Мы уходили — они еще даже не родились. И вот они уже седые и прожившие свои лучшие годы стоят на пороге и подслеповато щурятся в свете ламп… И выглядеть будем почти одинаково — хотя, между нами, пропасть лет…

— Да куды тебя понесло, Филя? — досадливо бросил Сергей — Сам себя хоть слышишь? О чем вообще бормочешь? Какая разница, в каком году или веке ты был рожден, если вся жизнь в одиночной отсидке прошла? Какая разница как ты выглядишь, если тебе за восемьдесят?

— Я про то, что они вот тоже стариками будут — но совсем другими там внутри. Не такими как мы.

— Чушь городишь! Пусть хоть в другом веке, в другой стране или даже на другой планете рожденный — а все одно тюремный крест и сорок лет отсидки всех одинаковыми сделают! Этот пресс всех отштампует единой формой!

— Да я…

— И сколько же это лет ты еще жить и воздух портить собираешься? — проворчал уже успокаивающийся Сергей — Нам всем давно пора на кладбище! Я вот там был недавно — прикидывал, где бы хотел лежать, чтобы настоятеля попросить заранее. Хотя он постарше меня будет и еще неясно кто кого хоронить будет.

— Торопиться с выбором могилы не будем — рассмеялся я — От смерти не уйти никому, но бежать ей навстречу не стоит.

— А ты вот как думаешь, Охотник? — спросил Сергей — Разве сорокалетний срок всех нас под одну гребенку не причесывает? Хотя тебе молодому откуда знать… А я вот знаю! Знаю! Мы все становимся ничего не хотящими престарелыми овощами… Всех нас подравняло и причесало без всякой жалости… жизнь отдали ни за что! М-мать их!

С трудом удержавшись от явно матерного продолжения монолога, Сергей тяжело вздохнул и медленно разжал сжавшиеся кулаки.

— Не причесывает — уверенно ответил я, глядя в вечную ночь за стеклом кокпита — Пусть я еще не так стар, но пообщаться успел со многими. Несправедливые десятилетия взаперти надламывают многих. Да эти годы порой делают узников безразличным и ничего не хотящими… но это что-то вроде закаменевшего слоя из спресованной за сорок лет корки страха, злости, обиды, невозможности вымести праведную ярость хоть на ком-нибудь. Человек переживает год за годом в одиночестве невероятный по силе стресс — включая ежедневый страх смерти от удара Столпа, не говоря уже о его шепоте… На протяжении сорока лет каждый из заключенных находится между молотом и наковальней — Столп или поломка креста грозят смертью, а внутри головы не утихает бешеная грызня эмоций… Тут тяжело не спятить…

— И таких умалишенных хватает! — заверил меня радист — К нам давно не забредали такие вот горячечные — скорей всего они просто блуждают там в снежных потемках, не в силах понять куда идти. А чтобы все три рычага дергать много мозгов не надо…

— Но большинство остается в здравом уме — возразил я — На протяжении всего невероятно долгого тюремного заключения. И это главное доказательство того, что я не соврал ни в едином слове в той своей короткой речи. Хотя нет… я все же соврал. Мы, конечно, не одинаковы.

Сергей торжествующе вскинул голову:

— А я говорил! Ты…

— Вы лучше! — перебил я его — Хотя бы потому, что прошли через такое, о чем я без страха и подумать не могу. Знаете чего я боялся больше всего после того как оказался там на снегу после аварийной посадки?

— Смерти от холода? — предположил Филя.

— Заблудиться?

— Хищных тварей?

Выслушав все предположения, я покачал головой и ответил:

— Я до жути боялся, что сейчас рядом возникнет тот самый тихий улыбчивый мужичок и снова толкнет меня в спину или плечо. А потом раз… и я опять внутри уже другого и пока еще промороженного тюремного креста, где меня снова ждут три рычага и тридцать девять с чем-то лет тюремного срока… Вот чего я боялся до жути! А вы через этот мой самый главный страх уже прошли. Победно завершили то, о чем я без ужаса подумать не могу. Так что мы не одинаковы. Нет. Вы во всем