Дваплюсодин в одном флаконе (сборник) - Владимир Войнович

– Да, въезжают! А что я могу с ними сделать? Я не могу их задержать! Я женщина, они меня не послушают.

Вскоре предмет, похожий на диван-кровать и бывший действительно им, очутился в квартире № 66. Вслед за диваном в квартире появились холодильник, пишущая машинка, телевизор, четыре стула и управдом. Последний был слегка пьян, но на ногах держался. Из произнесенной им речи можно было не без труда догадаться, что управдом выражает свое неудовольствие происшедшим и предлагает свои услуги по выносу вещей обратно.

– Ну ты что это, – сказал управдом, – как же ж так это можно, с меня же за это спросят, а ты что ж это вот…

С этими словами он взялся за диван-кровать и попытался подвинуть его к дверям. Впрочем, за сто двадцать рублей тужиться не хотелось.

– Ты пойми, – сказал он, отряхивая руки, – мне же это не нужно. Я в партии с тридцать второго года. Я – полковник.

– Каких войск? – полюбопытствовал я, глядя ему в глаза.

Он вздрогнул и сказал поспешно:

– Я политработник.

– В каком роде войск политработник?

– Политработник я, – повторил он неуверенно и попятился к дверям. – У меня орденов – во! – добавил он и вышел на лестницу.

Вы, конечно, догадались, в каких войсках служил и за какие подвиги получил он свои ордена. Служба, конечно, почетная, а все-таки неудобно.

Ночные страхи

Ночь. Я один в пустой квартире. Лежу на раскладушке и, подобно своему герою Чонкину (говорят, писатели повторяют судьбы героев), жду нападения отовсюду. Какие силы кинет на меня всемогущий Иванько? Будут взламывать дверь или высадят на балконе десант? Поздно. Хочется спать. Но спать нельзя. А веки смыкаются. За стеной, отделяющей меня от квартиры Иванько, мертвая тишина. Спят? Или, может, с той стороны роют подкоп? «Не спи, – говорю я себе. – Не спи…» Вдруг стена дает трещину и рушится у меня на глазах. Рушится беззвучно, словно в немом кино. Вываливаются целые куски кирпичной кладки, поднимается облако пыли и заволакивает все. Но пыль оседает, и – что я вижу! – верхом на неправдоподобно голубом, сверкающем брильянтами унитазе сквозь пролом в стене въезжает в комнату наш уважаемый. Торжествующе он размахивает какими-то мандатами, партийным билетом, членским билетом Союза писателей, служебным удостоверением, письмом за подписью Стукалина, удостоверяющим, что предъявитель сего есть большой человек. Лязгая гусеницами, унитаз надвигается на меня.

«Задавлю-у-у!» – гудит водитель унитаза.

Я просыпаюсь и постепенно прихожу в себя. Стена цела. Все тихо. Только за открытой форточкой воет ветер: у-у-у!..

Опять Ильин

– Так вот, Виктор Николаевич, – говорю, – пришел к вам последний раз.

Усмехается:

– Не зарекайтесь.

– Зарекаюсь. Я вижу, ходить к вам бессмысленно. Вы обещали мне вступиться, теперь умываете руки. Когда надо было меня прорабатывать за письма или за «Чонкина», вас здесь много собиралось. Работали комиссии, заседал секретариат. Сейчас перед вами чистый уголовный случай. Два члена вашей организации, злоупотребляя своим положением, пытаются всучить друг другу взятки, а где секретариат? Где комиссии? Почему же вы «караул» не кричите?

Ильин отводит глаза:

– Да, но я слышал, вы тоже проявляете неуступчивость.

– То есть капризничаю?

Он мнется, понимая, что эта формулировка для меня не нова.

– Я не говорю, что капризничаете, но вам, кажется, предлагают какие-то варианты, а вы на них не соглашаетесь.

– И не соглашусь.

– Почему?

– Да как бы вам сказать поточнее…

– Принципиально? – подсказывает он.

– Вот видите, вы знаете это слово.

– Так чего же вы от меня хотите?

– От вас я хотел, чтобы вы тоже были принципиальным, но раз нет, так нет. Я пришел сообщить вам, если вы еще не знаете, что я въехал в эту квартиру.

– Как?

– Обыкновенно. Втащил вещи, выкинул старые замки, вставил новые. Вот ключи, – для наглядности я побрякал ключами перед его носом.

– А вот это вы сделали напрасно, – сказал он. – Раньше вы действовали законно, а теперь сами даете повод. Я вам говорил и сейчас могу сказать: сходите к секретарю райкома. Вас же выселят.

– Вот об этом я как раз и хотел с вами поговорить. Надеюсь, вы наш разговор не будете хранить в тайне и передадите покровителям Иванько, что я из квартиры не выеду ни под каким нажимом. Разве что меня вместе с беременной женой вынесут на руках. Это будет очень интересное зрелище, и я не могу обещать вам, что при этом не будет зрителей. И если уже сейчас эта история вышла за пределы кооператива, я не уверен, что она не станет известна и за иными пределами[27].

Глаза генерала за стеклами очков быстро забегали. Он соображал, я с любопытством смотрел на него, что он скажет. Я ждал, он спросит: на что намекаете?

– А вот это, – сказал он совсем для меня неожиданно, – вы и скажите секретарю райкома.

Вернувшись домой, я получил повестку. 28 апреля в 10.00 мне предлагалось явиться к помощнику районного прокурора по гражданским делам тов. Яковлевой Л.Н.

У прокурора

28.4. 10.00. Маленькая комната. В углу пятилитровая банка огурцов. За столом крупная женщина. Не прерывая телефонного разговора, она кивает на стул у окна. Сажусь. Невольно вслушиваюсь. С кем-то она договаривается насчет наступающего праздника. Разговор сугубо деловой. Праздник на носу, первого гости, а еще ничего не готово, в Елисеевском выбросили осетрину и печень трески… Что? Торт? Какой там торт? За ним надо стоять с утра… это кому делать нечего… Ну да, муж… На одну зарплату разве сейчас проживешь…

…Сижу, слушаю, думаю о своем. Конечно, ТАКИЕ ЛЮДИ ей уже позвонили. Они ей уже все сказали. Теперь начнется сказка про белого бычка. Она спросит, зачем я самовольно вселился. Я ей скажу, что не самовольно, что есть решение собрания, вот у меня выписка из протокола. Ее, разумеется, выписка не интересует, ее интересует ордер. Нет ордера – выселяйтесь. Ей-то что. У нее вон праздник… Она думает, как бы чего достать… А тут… И ничего, естественно, не докажешь… Какая противная баба… Все они такие, все они одним миром мазаны… Я ей скажу: вы прокурор, вы должны следить за соблюдением законов, а вы…

– Ну что? – положив трубку, она смотрит на меня с улыбкой, не предвещающей ничего хорошего. – Значит, въехали самовольно в чужую квартиру?

– Да как вам сказать, – бормочу я, понимая заранее, что все объяснения лишни. – Не совсем в чужую и не совсем самовольно.

Иронически улыбаясь, она кивает головой. Естественно, ничего другого она и не ожидала услышать. Еще не было здесь ни одного самовольщика, который не доказывал бы, что он прав.

– Ну, рассказывайте, как было дело.

Рассказываю и вижу по ее глазам: ей это неинтересно. У нее свои заботы. Ей нужно решить практически. Если выселять, то сегодня. С завтрашнего дня начинаются праздники, милиции будет некогда возиться, и понятых не найдешь. Небось нарочно рассчитал так под праздник. Праздник четыре дня. Четыре дня он будет жить в чужой квартире, четыре дня будет нарушаться закон. Нет, этого допустить нельзя, нужно принимать срочные меры, потому что в кулинарии напротив дают филе из чиновника… Тьфу! Черт, совсем задурил голову! Она поднимает невидящие глаза:

– Какой чиновник?

– У нас в кооперативе, – терпеливо повторяю я, – завелся один чиновник.

– При чем здесь чиновник? Меня он совершенно не интересует.

Еще бы!

– Если вы хотите знать обстоятельства, вам нужно знать про чиновника. Дело в том, что он занимает важный пост в Государственном комитете, и, пользуясь своим положением…

– Я вам объясняю: меня совершенно не интересует чиновник. Я вас спрашиваю, вселились вы в квартиру шестьдесят шесть?

– Вселился.

– Ну вот.

– Но не самовольно.

– А вот здесь написано, что самовольно.

– А там написано, что эту квартиру мне дало общее собрание?

– Гм… – проглядывает еще раз письмо. – Нет, не написано.

– В таком случае прошу вас ознакомиться с этим документом.

Протягиваю ей бумажку. Помпрокурора читает. Выписка из протокола общего собрания[28]. Слушали, постановили предоставить Войновичу… Круглая печать…

– М-да… Это меняет дело. Одну минуточку. – Она придвигает к себе телефон, набирает номер. – Сергей Дмитриевич, тут к нам пришло письмо из кооператива «Московский писатель» о незаконном вселении. Да, знаете? Но товарищ представил выписку из протокола собрания. Что? Не было кворума? Так соберите кворум, а пока я дать санкцию на выселение не могу. Что? Письмо товарища Промыслова? Я все понимаю, но при всем уважении к товарищу Промыслову участвовать в нарушении закона никак не могу. Все, с этим делом покончено. С наступающим. Спасибо. – Она кладет трубку, поворачивается ко мне: – Ну вот, вы все слышали. У меня пока нет оснований для вашего выселения. Так что идите воюйте дальше. Всего хорошего.