Мужчина и женщина - Робин Шоун

— И ты веришь этому? — бесстрастно осведомился Мохаммед.

— Ну… эта история выглядит правдоподобнее, чем многие сказки.

Меган подняла глаза. Солнечные лучи беспощадно высветили тонкие линии, прорезавшие ее белую кожу.

— Разве в твоей стране нет подобных сказок? Аравия была пропитана ими — джиннами, гуриями, волшебными оазисами. Мохаммед собрался рассказать ей об Аравии.

— Иногда евнухи женятся, — выпалил он вместо этого.

Зеленые глаза остались безмятежно спокойными.

— Что ты имел в виду, когда упомянул, будто плоть евнухов, подобных тебе, может восстать? Разве есть и такие, которые… не могут этого?

Где-то чирикнула птичка, ручеек, звеня, бежал по камням. Все это казалось таким далеким… те годы, когда он был здоровым и нормальным… да и тот день, который все изменил.

— Существует три вида кастрации, — начал он. — Есть sandali, или castrati, У них удаляются и пенис, и яички. Их аккуратно отрезают бритвой, у некоторых удален только пенис. У подобных мне яички либо отрезаются, либо раздавливаются.

Он говорил, не повышая голоса, словно все это происходило с кем-то посторонним, словно совершаемые над людьми преступления считались не чудовищными, но чем-то вполне естественным. Вероятно, так оно и было в Аравии.

И только теперь в ее глазах появился давно ожидаемый ужас.

— Но как эти несчастные… облегчаются?

— Они мочатся через соломинку или садятся на корточки, как женщины.

— Значит, эти люди — мужчины, лишенные своего достоинства, — должны страдать без всякого утешения?

— Степень желания у евнуха соответствует возрасту, в котором он был оскоплен, — стоически продолжал Мохаммед, не в силах солгать и сказать, что евнух никогда не испытывает желания, потому что это было бы не правдой.

Испытывали. Даже те, кого искалечили в детстве. Даже те, кого называли sandali.

— И в каком возрасте ты…

Она осеклась, боясь произнести ненавистное слово.

— Меня кастрировали в тринадцать лет, — коротко пояснил он.

Он рано возмужал. В тринадцать на лице уже пробивались усики, и девушки посматривали в его сторону.

— Но те мужчины, которые теряли свое достоинство… Как они…

Можно было не договаривать. Он понял.

— Некоторые евнухи довольствуются тем, что доставляют женщинам наслаждение.

— Не могу представить, как можно заботиться об удовольствиях других, не имея возможности разделить его.

Однако она любила человека, отказавшегося прийти в ее постель.

— Евнухи, у которых нет ни пениса, ни яичек, женятся, — нерешительно признался он.

Она промолчала, только взгляд стал настороженным. И он немедленно пожалел о своей откровенности.

Мохаммед не желал говорить о прошлом. Не желал думать о будущем. Он только хотел наслаждаться теплым днем и своей первой… и последней женщиной. Даже сумей он найти облегчение с проституткой, все равно никогда не удовлетворился бы союзом без страсти и любви.

Протянув руку, он вытащил шляпную булавку и стянул с Меган черную шляпку. Солнце окрасило ее рыжеватые волосы в осенние тона, припорошив серебром.

— У тебя прекрасные волосы. Зачем ты их так туго стягиваешь?

Меган в свою очередь подняла руки и стала на носочки, пытаясь достать до его головы.

— У тебя тоже. Зачем ты прячешь их под тюрбаном?

И с этими словами потянула за конец белого полотнища, заткнутый внутрь. Мохаммед не шевельнулся, глядя на ее запрокинутое лицо.

— Мусульмане никогда не показываются на людях с непокрытой головой.

Но Меган уже разматывала тюрбан, не замечая, что ее грудь прижата к его темному плащу, целиком сосредоточившись на своем занятии.

— Англичанка не должна распускать волосы на людях, — пояснила она, погладив его подбородок.

— Здесь никого нет, — заметил он, остро ощущая ее прикосновение.

Прохладный ветерок овеял его голову. Меган отступила, торжествующе размахивая тюрбаном.

— Совершенно верно.

— Я голоден, Меган, — заметил он.

— А что ты захватил с собой? — живо поинтересовалась она.

У него перехватило дыхание. Ни одна женщина до Меган не подшучивала над ним, не поддразнивала, не втягивала в чувственные перепалки.

— А что бы ты хотела? — чересчур ворчливо осведомился он.

Но ее не отталкивали ни его тон, ни его тело.

— Мясного пирога, — мечтательно протянула она.

— В таком случае тебе повезло. Здесь лежит мясной пирог.

Меган рассмеялась, послышалось испуганное хлопанье крыльев — это она спугнула певчую птичку.

Его чресла напряглись. Он развязал плащ и расстелил на земле. Она расстегнула свой плащ и бросила поверх.

Соски почти рвали лиф платья.

— Ты замерзнешь, — предупредил он.

— Не больше, чем ты, — отмахнулась она.

Повернувшись, он зашагал к каменной ограде, где оставил ведро. Широкий тобс обвивался вокруг голых щиколоток и его жаждущей плоти. Схватив ведро, он обернулся. Меган сидела на плащах, чинно подоткнув под себя подол и стягивая черные шелковые перчатки. Он надвинулся на нее. Она подняла глаза и воззрилась на его пах, где ткань угрожающе натянулась.

— Ваш пирог, мадам! — объявил он, ставя ведро рядом с ней. Меган отложила перчатки и вскинула голову:

— Не вижу.

Жар, обуявший его, не имел никакого отношения к солнечным лучам.

— Приглядитесь получше, мадам.

— Он закрыт тканью, — пожаловалась Меган. — Может, лучше снять ее?

Мохаммед вспомнил тепло ее губ и ласки языка, когда она целовала его жезл. Вспомнил и задрожал.

— Мы оба простудимся, — снова предостерег он. Меган положила руку на верхнюю пуговицу лифа.

— Зато навсегда сохраним счастливые воспоминания о мясном пироге, не так ли?

Она расстегнула первую пуговицу… вторую… третью… Лиф сполз с плеч. Груди, согретые солнцем, мерцали, как алебастровые. Полные. Тяжелые. Совершенные.

— Распусти волосы, — сдавленно попросил он.

Она закинула руки за голову, и груди приподнялись. Волосы под мышками оказались рыжевато-каштановыми.

Длинная толстая коса упала на плечо. Вытащив шпильки, Меган медленно расплела ее и расчесала пальцами. Она была готова удовлетворить все прихоти евнуха. Он не мог сделать для нее меньшего. Мохаммед рывком стащил с себя тобс, отшвырнул не глядя и встал перед ней на колени. В тусклом свете раннего утра, при закрытых занавесках, было заметно лишь его состояние, но не шрамы. Теперь же, при свете дня, скрыть их было невозможно.

Но она не испугалась, не выказала отвращения при виде искалеченного мужчины. Только торжественно открыла ведро с едой. Он так же торжественно принял из ее рук кусок пирога, сел, скрестив ноги, ясно сознавая, что она видит все… его шрамы, его желание, все, что он старательно прятал целых сорок лет. Меган достала небольшой кувшин с сидром, разлила по стаканам. При каждом движении грудь колыхалась, а соски пронзали ледяной весенний воздух. Он поспешно откинул назад ее волосы, чтобы лучше видеть груди.